Перегной

На самой же площадке, у подножия коричневой конструкции, также по периметру, располагались девки, выряженные на манер баскетбольных группиз-чирлидерш – лохмотья из розовой мишуры от колен и до пят и розовые же топики. В руках у них были вееры-мочалки из той - же мишуры, которыми они раскачиваясь, махали во все стороны. Головы их венчали странные розовые конструкции, походившие издали на распущенные павлиньи хвосты, только остриженные на высоте в полметра. Лица их были вульгарно размалеваны, оклеены блестками, обляпаны какой-то позолотой. Девки дрыгали ногами, трясли мочалом, вертели жопами и имели довольный вид ибо привлекали всеобщее внимание.

Далее, за девками и располагалась собственно привлекшая меня конструкция. Это был деревянный, высотой метров 5 конусный постамент, тщательно задрапированный коричневой портьерной тканью. Он сходился от основания вверх конусом и от верха до низу, с расстоянием у основания метра в полтора еще был обтянут красными лентами. На самом верху постамента располагалась площадка, на которой восседало отвратительное нечто, изряженное в пух и прах, напомаженное и наплюмаженное. В синем в блестках платье, обтягивающем костлявую мужскую фигуру, в перьях, в огромном головном уборе из поролона в виде сердца. Впрочем сшитом настолько безыскусно что убор вполне мог сойти и за чью-то огромную, целлюлитную, нахлобученную на башку жопу.

К ногам восседавшего на вершине недоразумения сиротливой кучкой были навалены такие же как у культуристов внизу, но разломанные звенья от цепи, по всей видимости символизирующие освобождение педерастов от векового гнета. На них стояла плетеная корзина, в каких обычно фотографируют котят. Существо время от времени оттуда черпало презервативы и разбрасывало их вокруг жестами сеятеля.

Окончив сев, оно вскакивало и начинало под музыку бесноваться, дрыгать руками и ногами пытаясь, видимо, завести толпу теснящуюся по тротуарам. Толпа изумленно взирала на творящее безумный шабаш уёбище и посмеивалась.

Вообще этот пидорский король был настолько жалок и комичен, что напоминал скорее Отца Федора на скале возле замка Тамары, радующегося бегству и колбасе, нежели представителя людей, ликующих по поводу признания их политической силой. Но беснования его были настолько неистовы, настолько остервенелы и дики, что вместе со всей этой движущейся кодлой – бронзовыми педерастами с цепью, розовыми лесбиянками, коричневой задрапированной горой являли собой некий апокалиптический ужас. И осознав это, я вдруг понял, что передо мной не комическое бродячее шапито и даже не огромная куча дерьма, как казалось ранее – передо мной набухший гноем, гигантских размеров чирей, готовый вот - вот лопнуть, прорваться, выплеснуться наружу и потопить, задушить, затравить все вокруг своим мерзким зловонием. Покрыть мой солнечный город своей липкой, с запахом падали, заразной и ядовитой жижей.

– Марат, – позвал меня Олег, - мы начинаем.

Он протянул мне черную бандану. У всех остальных, как у грабителей из вестернов, такие уже были намотаны на лицо.

– Одень тоже, мало ли.

Я отказался. Вокруг и так слишком много ряженых. Пригнувшись, я побежал к тому краю крыши, под которым 10 минут назад милиция заблокировала несанкционированный ветеранский выход. Команчи лежали за парапетом и смотрели на явление народу гигантского гнойного прыща. Их, похоже, зрелище тоже заворожило. Пресс-секретарша, откидывая челку, прильнув глазом к фотоаппарату, бряцая об него кольцом в ноздре, отщелкивала кадр за кадром, как гильзы из пулемета.

Народу в улочке прибыло, постовые также стояли цепочкой, и навалившийся на неё народ пытался разглядеть, что же происходит на площади. Задние давили на передних, тянули головы, вставали на цыпочки. Те, кому удавалось что- нибудь разглядеть, рассказывали соседям, те передавали дальше в глубь толпы, добавляя от себя подробностей. Отовсюду из толпы торчали руки с мобильными телефонами. Отсняв несколько кадров они исчезали, чтобы разглядеть снимки, и вздымались опять. Одни руки опускались, другие поднимались и сверху казалось, что это множество лебедей, приземлившихся на маленьком, но неспокойном озерке устроили причудливый танец, то ныряли, то выныривали в другом месте, оглядывались и опять ныряли. По толпе, как ветер, гуляли разговоры, тут и там подымались волны шепота.

Милиция вела себя спокойно, позволяя себе изредка отворачиваться от толпы и поглядывать на диковинное шествие. Видно было что им, охранявшим и митинги, и спортивные матчи, и многолюдные рок-фестивали такое нашествие уродов тоже в диковинку.

Я вернулся на свое место. Рядом лежал предводитель.

– Скоро уже – спросил я его.

– Скоро. Сейчас эта повозка встанет, они тут речи произнесут свои, проорутся. И только повозка сдвинется, чтобы барабанщицы с оркестром вышли с площади и мы по ним пульнём. С твоего края зарядим по педикам в униформе, с центра и справа по повозке и тем, кто за ней.

– Там видел, слева, менты митинг заблокировали?

– Да видел, приперлись тоже, старперы... – недовольно пробурчал предводитель.
– Но ты не ссы, мы отходим по лестнице справа, там у нас шухер выставлен и пока все чисто. И рассосемся потом дворами...

Все что мне было нужно я уже отснял, сделал необходимые пометки в блокноте и теперь просто лежал, подложив под голову куртку, а под спину кусок картона. Так я и коротал время - просматривал на экране фотоаппарата снимки, да курил, не спеша, сигарету.

Наконец с площади донеслись аплодисменты. Это закончили свои речи официальные лица. Громогласно отрапортовал о наступлении новой эры педокандидат Коновалов, заиграл опять оркестр и послышался шум движения. Выглянув я увидал всколыхнувшееся шествие. Оно вытягивалось гуськом как бы всасываясь с широкой площади в узкую улицу и пока еще не набрало хода. Транспаранты, лозунги и гирлянды шаров нестройно дрожали в воздухе. Выжидая время чтобы выровнять дистанцию, то начинали ход, то замедлялись людские потоки. Отсюда, с высоты казалось, что толпа ежилась и зябла, как девушка, ждущая кавалера на свидании под набегающей тучей, кутаясь и сжимаясь в ожидании еще не хлынувшего дождя.

Акционеры, все как один в намотанных на лицо платках, тоже были напряжены и полны решимости. Они и были той тучей, пока еще неопасной, но абсолютно уверенной в своей миссии пролить на землю дождь и смыть с неё пыль и грязь, сделать ее свежее и чище. Они были прекрасны в этот момент, как прекрасен и полон страшных ожиданий момент надвигающейся грозы, когда еще ни молнии, ни гром, ни дождь и не ветер не заставляет никого в панике искать укрытия, но солнца уже нет на небе. Когда уже есть предчувствие чего-то нового, а в воздухе распространяется новородная свежесть.

Они были прекрасны только один миг – миг решимости и одухотворенности. Потом прозвучала короткая и сухая, как щелчок кнутом команда и прекрасные лица перекосила отчаянная судорога идущего в бой смертника, отступать которому некуда. Ибо отступить, значит спастись.

Вниз летели бутылки с кетчупом. Одни, переворачиваясь в воздухе разбрызгивали кругом содержимое, отчего находившиеся внизу покрывались красными точками, другие долетали до земли и с хлюпаньем выдавливали из себя жижу, в которой тут же поскальзывались и падали люди. Некоторые бутылки попадали в головы, плечи и спины людей и вываливали на них свои внутренности. Покрытые кетчупом люди тотчас становились похожими на скальпированных покорителей Дикого Запада или участников какой-то ожесточенной битвы. Я щелкал фотоаппаратом, спеша запечатлеть эту немыслимую круговерть. Эту безумную кадриль ряженых в женщин мужиков на поле политом соусом.