Перекрестки

– А я жалею. Теперь-то я понимаю, что это была не дружба, а сплошной обман. Я никогда не пытался стать пастырем молодежи, я в этом не силен. Потом в моей церкви появился ты, и ты прав, это задело мою гордость. То, что у тебя это так здорово получается. Зря я тебе завидовал, у меня ведь здорово получается много чего другого, что не получается у тебя. Но для меня все это вдруг словно утратило смысл.

– Да будет тебе известно, я с тех пор поднаторел в ремесле плотника и водопроводчика.

– Все равно тебе никогда не сравниться со мною. Я много чего умею и должен бы этим гордиться. Но стоит мне подумать о тебе, как все это теряет смысл.

Расс посмотрел на Эмброуза, поймал его взгляд и стремительно отвернулся.

– Я сочувствую тебе, Расс. Но вряд ли тебе это нужно.

– Ты прав, черт побери, мне это не нужно. Мне проще считать тебя говнюком. Кстати, по-моему, ты и есть говнюк. Ты оголтелый эгоист. И в “Перекрестках” ты ловишь кайф от своей власти. Ты балдеешь от того, что все смазливые девицы выстраиваются в очередь к тебе в кабинет. Ты еще больший лжец, чем я, но это неважно, потому что дети тебя любят. Ты правда им помогаешь, они еще слишком глупы и не видят тебя насквозь. Я ненавижу не только тебя, я ненавижу этих детей за то, что они тебя любят.

– А если я скажу, что меня тревожит ровно то же самое? Что я постоянно бьюсь над этими же вопросами?

– Получится интересно. Интересно представить, что ты, как и я, пытаешься быть хорошим, служить Богу, но все время сомневаешься в себе. Рассуждая логически, мне следует зацепиться за это и постараться тебя простить. Но стоит мне только представить не абстрактного человека, которого я должен простить, а твое лицо, и меня тошнит от ненависти. Как по мне, ты пытаешься усидеть на двух стульях. И властью своей упиваешься, и доволен собой за то, что тебя это беспокоит. Ведешь себя как говнюк и поздравляешь себя с тем, что имеешь “смелость” в этом признаться. А может, все люди так. Может, все люди каким-то образом ухитряются гордиться присущей им греховностью, но от этого моя ненависть к тебе не становится меньше. Наоборот. Я так тебя ненавижу, что начинаю ненавидеть все человечество, в том числе и себя. Сама мысль о том, что мы с тобой чем-то похожи, внушает мне отвращение.

– Ух ты. – Эмброуз покачал головой, точно слова Расса его изумили. – Я догадывался, что дело плохо, но чтобы настолько..

– Теперь понимаешь, с чем я все время борюсь?

– Да мне впору гордиться, что ты придаешь мне такое большое значение.

– Неужели? Я считал твой приход Вторым пришествием Христа. Я-то думал, тебе не привыкать к тому, что тебе придают большое значение.

– Но то, что ты сейчас говоришь, и как ты это говоришь… я никогда не слышал, чтобы в группе ты говорил вот так. С такой искренностью, с такой уязвимостью. Если б ты хоть раз так же раскрылся… Ты меня удивил.

– Да и черт бы с ним. Черт с тобой. Господи боже, Рик, ты никак хвалишь меня за честность? Да кто ты такой, чтобы меня хвалить? Я рукоположенный священник, я старше тебя в два раза! Прикажешь радоваться, что меня хвалит какой-то напыщенный говнюк из высшего среднего класса Шейкер-Хайтс? При том что мои похвалы ему абсолютно до лампочки?

– Ты меня не так понял.

– Я думал об Иосифе и его братьях. Ты не любишь, когда цитируют Писание, но, если ты помнишь, в Библии недвусмысленно сказано, кто злодеи. Старшие братья продали Иосифа в рабство, а все почему? Потому что завидовали ему. Потому что Господь был с Иосифом. В Книге Бытия несколько раз повторяется эта фраза: “И был Господь с Иосифом”. Тот был вундеркиндом, любимым сыном, и люди рассказывали ему сны, потому что у Иосифа был дар от Бога. Куда бы он ни пошел, люди вверялись ему, возвышали и восхваляли Иосифа. И его похвала значила для них ой как много. Когда я в юности читал Книгу Бытия, мне было ясно как день, кто тут плохой, кто хороший. И знаешь что? Теперь меня тошнит от Иосифа. Я всем сердцем сочувствую его братьям, потому что Господь их не выбрал. Это было предначертано, и им не повезло, но вот что невероятно: я так тебя ненавижу, что возненавидел и Бога!

– Вот это да.

– Я спрашиваю себя, чем прогневал Его, каких мерзостей натворил, что меня наказали тобой. Или таков был Его замысел, когда Он создал меня? И мне на роду написано быть плохим? Как прикажешь после этого любить Бога?

Эмброуз подался вперед, наклонился к Рассу.

– А ты подумай, – ответил он. – Давай оба подумаем. Что мне сказать, чтобы тебя не обидеть? Мне нельзя тебе посочувствовать, нельзя тебя похвалить, извиниться тоже нельзя. Похоже, ты любые мои слова обернешь против меня.

– Именно так.

– Тогда зачем ты пришел? Чего ты хочешь?

– Я хочу, чтобы ты стал тем, кем стать не можешь.

– И кем же?

Расс задумался над вопросом. Он дал волю чувствам и сейчас ощущал облегчение, хотя прекрасно знал, что будет дальше. Чуть погодя он сам ужаснется сказанному. Такой уж он человек, плохо это или хорошо. Наконец он сообразил, что ответить Эмброузу, и произнес:

– Я хочу, чтобы ты стал тем, кто хоть в чем-то нуждается. Кто ценит мою похвалу. Ты спрашиваешь, что мне сказать, чтобы меня не обидеть, – так скажи мне вот что. Скажи, что ты любил меня, как я любил тебя.

Эмбоуз выпрямился.

– Не бойся, – продолжал Расс. – Даже если ты это скажешь, я все равно тебе не поверю. Ты никогда меня не любил, и нам обоим это известно.

Расс зажмурился, испугавшись, что сейчас расплачется, как девчонка. До чего же несправедливо, что его покарали за любовь к Эмброузу. И за любовь к Клему. Даже за любовь к Мэрион, потому что это он любил ее, а она лишь позволяла себя любить, и ей-то, похоже, он обречен причинить боль. Разве тем, что он способен на любовь, которая и составляет суть проповеди Христовой, он не заслужил хотя бы чуточку хвалы от Бога?

– Подожди меня здесь, – сказал Эмброуз.

Расс слышал, как тот поднялся и вышел из кабинета. Даже в худшие дни – особенно в худшие дни – боль открывала ему путь к благодати Господней. Теперь же он не видел в ней награды. Он не вправе рассчитывать на то, что в награду сможет позвонить Фрэнсис, поскольку не справился с задачей, которую она поручила ему.

Вернулся Эмброуз с церковным блюдом для пожертвований. Опустился на корточки, поставил блюдо на пол, и Расс увидел, что в блюде вода. Эмброуз развязал шнурки рабочих ботинок Расса. Тот купил их в “Сирзе”.

– Подними ногу, – попросил Эмброуз.

– Не надо.

Тогда Эмброуз сам поднял его ногу и снял с него ботинок. Расс поморщился, но Эмброуз не выпустил его ногу и снял с него носок. Ритуал был слишком священен, слишком много ассоциаций с Библией приходило на ум, и Расс не решился оттолкнуть Эмброуза.

– Рик… Ну правда.

Эмброуз сосредоточенно снял с него второй ботинок и носок.

– Ты что, на самом деле хочешь сыграть в Иисуса? – спросил Расс.

– Следуя этой логике, все, что мы делаем, стремясь Ему подражать, грандиозно.

– Я не хочу, чтобы ты мыл мне ноги.

– Это не Он придумал. Скорее этот жест смирения имел более общий смысл.

Вода в блюде оказалась холодной – видимо, из питьевого фонтанчика. Расс бессильно наблюдал, как коленопреклоненный Эмброуз со свисающими на лоб волосами омывает сперва одну его ногу, потом другую. Эмброуз взял со спинки кресла фланелевую рубашку и аккуратно вытер ноги Расса. Затем, подавшись вперед, взял Расса за руку.

– А теперь что ты делаешь?

– Молюсь за тебя.