Перемена погоды

Мне мал писсуар. Член достал до кружка.

***

Адам в паре с Евой, как самоинцест.

С кем Каин создал вдруг лихое потомство?

С макакой иль мамой он делал процесс?

Все люди – потомки убийцы, уродства…

***

Трудяги у плуга, станка, при стадах,

а жёны – на дойке, где зной или мухи.

Веками богатыми были всегда

бандиты, торговцы, их спутницы-шлюхи…

***

Вот всё интересно, как бабы живут

с бухариком, хамом, и деток рожают,

и в глаз получают, и моют, и трут,

прощают, а после под мразью кончают?!

***

Весь птичий оркестр, вокал или хор,

крысиные лапки, пищания мыши

и то волчье соло, хмельной разговор

уже я не слышу. Скелет мой недвижен.

***

За стенкой плодятся хозяйка и гость,

а сверху в соитии стонут ребята…

Я – кот, и сую своей кошке под хвост,

чтоб с ней у нас были родные котята.

***

Удар или гром, или кто застрелился,

набат возвестил о наличии бед,

в ворота кочан угодил и разбился?!

Нет, это всего лишь чихнул мой сосед.

***

Мы с этой заразою справимся вместе -

с молитвой, лекарствами, верой в себя.

Иначе придёт катафалк с перекрестьем,

как будто телега на адских цепях.

Прищур

Светило прищурилось, месяцем стало,

весь город во тьму, полумрак погрузив.

Быть может, что ищет чуть зряче и тало

средь мутных просторов осенней Руси?

Творит свой пригляд одноглазый и серый,

смотря конопато, искристо на град,

на крыши, проспекты, окраины, степи,

на поздних гуляющих, выцветший сад.

Внимает затишью и ровному цвету,

гранитным пейзажам в похожих тонах,

слегка вспоминая прошедшее лето,

бутоны и сумерки, парки в цветах.

Взирает на жёлтые, тёмные окна,

на сваи столбов, на грызущую мышь,

ограды и все травяные волокна,

на то, как ты чуть обнажённая спишь…

Просвириной Маше

Егору Летову и тёткам с немытыми волосами

Из черепа тонкие, гибкие нити,

густой серпентарий, где змеи, ужи,

какие корявы, ветвисты, несыты,

какие растут из ума и души.

Быть может, питаются тьмой и тенями,

кружа самовольно, безлично паря,

ссыхаются в комья, клоки под лучами,

расчёске уже неподвластны средь дня.

Немытые лохмы в просаленных формах,

спирали из сажи и масла с песком

являют собою отвратную норму,

качаясь над сводом спины, над виском.

Всё это – обломки волосьев и лыко,

антенны, верёвки, кустистый развес

иль корни, ботва крупной ягоды – лика.

Под ними пророк иль Господь, или бес.

Линялые, драные, мятые космы,

как старая пакля, в которой все львы,

свисают так липко и вяло, и грозно

с великой, дурной иль святой головы…

Дряхлые антикапиталисты

Не лица, а злобные, мятые маски

плюют на пороги, углы бутиков.

И в шапках, как воины в потасканных касках,

бомбят эти замки буржуйских родов.

Стучат о ступени старинною тростью,

как пиками бьют о красивый гранит,

так крошат настил, обивая отмостки,

тем портят цветной, совершеннейший вид.

Герои царапают стойки, фасады,

кляня вороватость, наживу и стать,

вовсю ненавидя узоры, оклады

и их капиталы, нечестную власть.

Бойцы-стариканы злорадно так дышат,

бросают огрызки, окурки к дверям,

советским бунтарством багряно так пышут

и пилят когтями все поручни зря.

Заходят и ропщут о месте нерусском,

бубнят о бездушности этих красот,

и с видом угрюмым, глядением тусклым

взирают воинственно между широт.

Медвежьей походкой качают корабль,

толкают плечами борта или трап,

виня во всех бедах матросов и табель,

что каждый слуга тут – потомственный раб.

Повстанцы завистливо смотрят на зданья,

их рушат по крошке средь лета, снегов