Первая пьеса Фанни

Ты пошла со своей теткой в Альберт-холл на праздник Армии спасения. Она

посадила тебя в автобус, который проезжает мимо нашего дома. Почему ты

вышла из автобуса? Маргарет. Не знаю. Собрание почему-то подействовало мне на нервы. Должно

быть, всему виной пение: ты знаешь, как я люблю петь наши ритмичные

бодрые гимны. И вот я почувствовала, что нелепо ехать домой в автобусе

после того, как мы так чудесно пели о золотых ступенях, по которым мы

всходим на небо. Мне хотелось еще музыки... счастья... жизни. Хотелось,

чтобы рядом был человек, который чувствовал бы то же, что и я. Я была

возбуждена, мне казалось недостойным бояться чего бы то ни было. В

конце концов, что могли мне сделать против моей воли? Кажется, я

немножко рехнулась. Словом, я вышла из автобуса у Пикадилли-серкус,

потому что там было очень светло и людно. Я свернула на Лестер-сквер и

вошла в какой-то большой театр. Миссис Нокс (в ужасе). В театр! Маргарет. Да. Очень много женщин входило туда без мужчин. Пришлось заплатить

пять шиллингов. Миссис Нокс (не веря своим ушам). Пять шиллингов! Маргарет (сконфуженная). Да, ужасно дорого. Там было очень душно. И публика

мне не понравилась,- мне казалось, что она скучает, но на сцене было

чудесно, и музыка упоительная. Я заметила этого француза, мосье Дювале.

Он прислонился к барьеру и курил папиросу. Он казался таким безобидным,

ну и вдобавок он красив и настоящий моряк. Я подошла и стала рядом с

ним, надеясь, что он со мной заговорит. Миссис Нокс (потрясенная). Маргарет! Маргарет (продолжает). И он заговорил так, как будто мы давным-давно

знакомы. Мы болтали, как старые друзья. Он спросил, не хочу ли я

шампанского, а я сказала, что оно слишком дорого стоит, но что

потанцевать мне ужасно хочется. Я мечтала о том, чтобы поплясать на

сцене с актерами. Там была одна чудесная танцовщица! Он мне сказал, что

пришел сюда специально, чтобы посмотреть на нее, а потом мы можем пойти

куда-нибудь, где танцуют. Так мы и сделали; он привел меня в какой-то

зал, там на галерее играл оркестр, а внизу танцевали. Танцующих было

очень мало, - женщины хотели только показывать свои туалеты; но мы

танцевали без конца, и, глядя на нас, многие тоже стали танцевать. А мы

просто удержу не знали и в конце концов выпили-таки шампанского. Я

никогда еще так не веселилась. А потом все испортили студенты из

Оксфорда и Кембриджа, приехавшие на гонки. Они напились, стали буянить,

и явилась полиция. Тут началось что-то ужасное. Студенты полезли в

драку с полисменами, а те вдруг озверели и начали выбрасывать всех на

улицу. Они налетали на женщин, которые ни в чем не были виноваты, и

обращались с ними так же грубо, как со студентами. Дювале возмутился и

вступил в спор с полисменом, который толкал женщину, хотя та

преспокойно шла к выходу. Полисмен вышвырнул женщину за дверь, а потом

повернулся к Дювале. Вот тогда-то Дювале ударил полисмена ногой, и тот

упал. А на француза набросились трое, схватили его за руки и за ноги и

понесли лицом вниз. Двое других подлетели ко мне и стали толкать к

двери. Меня это взбесило. И одному из них я изо всех сил дала в зубы.

Дальше было ужасно. Меня тащили по улицам к полицейскому участку.

Подталкивали коленями, выкручивали мне руки, издевались надо мной,

оскорбляли, осыпали руганью. А я им напрямик сказала, что я о них

думаю, и вывела их из терпения. Одно хорошо, когда тебя побьют: после

этого крепко спится. В грязной камере, в обществе каких-то пьяниц, я

спала лучше, чем дома. Нет слов, чтобы описать, как я себя чувствовала

на следующее утро. Это было отвратительно. А в полиции хохотали; все

утверждали, что это развлечение в английском духе, и вспоминали

прошлогодние гребные гонки, когда было еще хуже. Я была вся в синяках,

чувствовала себя больной и несчастной. Но странное дело - я не

раскаивалась. И сейчас не раскаиваюсь. И по-моему, я ничего плохого не

сделала. (Встает и потягивается, вздыхая глубоко, с облегчением.)

Теперь, когда все кончено, я даже горжусь немножко. Хотя я теперь знаю,

что я не леди. Но я не знаю, почему это так. Быть может, потому, что мы

только лавочники. Или потому, что нельзя быть леди, если с тобой не

обращаются, как с леди. (Садится в угол дивана.) Миссис Нокс (в полном недоумении). Но как ты могла дойти до этого, Маргарет?

Я не браню тебя, я хочу только понять. Как ты могла дойти до этого? Маргарет. Не знаю, что тебе ответить. Я сама не понимаю. После молитвенного

собрания я почувствовала себя свободной. Не будь молитвенного собрания,

я бы ни за что этого не сделала. Миссис Нокс (глубоко потрясенная). Ох, не говори таких вещей! Я знаю, что

молитва нас освобождает, хотя ты меня не понимала, когда я говорила

тебе об этом, но она освобождает нас для добрых дел, а не для дурных. Маргарет. Ну, значит, я ничего дурного не сделала. А может быть, я получила

свободу и для хорошего и для дурного. Как говорит папа: всего сразу не

получишь. Дома и в школе я была - пользуясь вашим языком - хорошей, но

не свободной. А когда я получила свободу, мало кто назвал бы меня

хорошей. Но я не вижу ничего дурного в том, что я сделала, тогда как

мне причинили много зла. Миссис Нокс. Надеюсь, ты не воображаешь себя героиней романа? Маргарет. О нет! (Снова садится к столу.) Я героиня реальной жизни, если уж

ты называешь меня героиней. А реальная жизнь жестокая, грязная, когда

приходится с ней сталкиваться. И все-таки она чудесна. Такая настоящая

и полная! Миссис Нокс. Маргарет, мне не нравится твое настроение. Мне не нравится, что