Первая в списке

Когда парень включился в движение, мы сидели молча. Мы проехали мимо ТРЦ «Балтийская галерея» и толп, желающих обязательно потратить деньги. Я потрогала маленькую сумочку, которую перевесила через плечо, будто боялась, что потеряю ее.

– Я должна дать вам деньги, – сказала я. – За поездку.

– Спокойно. Разберемся. Не сейчас. – Он махнул рукой, продолжая сосредоточенно смотреть на дорогу. – И это… лучше без «пана» и без «выканья», можно просто по имени. Филипп.

– Хорошо, Филипп.

– Это не всё. Фамилия моя Заблоцкий.

– Это который на мыле? [10] – рассмеялась я.

Он посмотрел на меня краем глаза. Светло-голубого глаза. Или серого? В общем. Филипп был ясен и лучезарен. Довольно высокий и не слишком худой. Мускулистый. Я посмотрела на его руку. Он закатал рукава рубашки. Сама не знаю, что произошло: я глаз не могла оторвать от его рельефных мышц. Он заметил это и улыбнулся.

– Ничего особенного… Просто я раньше тренировался. А теперь вот только когда время позволяет.

10

«Заблоцкий на мыле» – польский фразеологизм, означающий провал хитроумного плана. Восходит к легенде о том, как торговец Заблоцкий, желая сэкономить на таможенных пошлинах, погрузил свой товар – мыло – в ящики и поместил их под днищем судна. Когда он прибыл в порт назначения, то обнаружил, что мыло растворилось.

– А чем таким ты занимаешься, что тебе время не позволяет?

– Я региональный – в смысле по Северной Польше – менеджер фармацевтической компании. Что-то вроде торгового представителя. Езжу, продаю…

– Корпоративный коммивояжер?

Он удивленно посмотрел на меня и рассмеялся.

– Типа того. А ты?

– Я? – Я спохватилась и стала соображать, что сказать ему. Ведь если узнает, что мне еще нет восемнадцати и что я уехала из дома без ведома семьи, он немедленно остановится и высадит меня из машины. А такого поворота событий я позволить себе не могла.

– Я… я не могла найти работу в Польше, так что… еду в Берлин, – соврала я.

– А какую работу ты ищешь?

– Любую… Я закончила лицей, а в институт не поступила. Время до второй попытки надо чем-то заполнить.

– А ты думаешь, что после института будет легче? Вот я, например, закончил институт физкультуры, а стал, как это ты сказала, коммивояжером. Разносчиком. А если точнее, то разносчиком лекарств.

– А в Берлин зачем едешь?

– Завтра у меня встреча с самым главным начальником.

– Важное дело.

– Очень. – Он сделал серьезное лицо. – А ты где хочешь остановиться?

– У папы, – сказала я без запинки.

– О! У нас папа в Берлине. Счастливица! Он там работает?

– Да, – ответила я, ошарашенная тем, что меня только что назвали «счастливицей». Да уж, большей счастливицы мир не видывал. – Он музыкант. Композитор.

Он удивленно посмотрел на меня.

– А ты что, подумал, что если кто-то работает в Германии, то обязательно на стройке или водопроводчиком? – спросила я. – Не волнуйся, я тоже так всегда думала. До этого он работал в Лондоне. Сочиняет в основном музыку для фильмов. У меня есть его диск. Хочешь послушать?

– Само собой!

Мы ехали некоторое время под музыку моего отца. Мне было интересно, что отец чувствовал, когда писал ее. Думал ли он о маме, обо мне, или о чем-то совсем другом? Мама говорила, что ему лучше всего писалось, когда он был влюблен. Этот диск вышел в мой второй день рождения, и работал он над ним тоже два года. Мне очень хотелось верить, что это я была тогда его любовью, его вдохновением. Слушала этот диск и надеялась, что музыку он писал для меня.

Мы ехали молча, и музыка лилась из динамиков.

– А где папа живет?

– Густав-Мюллер-штрассе. Я не знаю, где это.

– Ты еще не была у него?

– Нет, – отрезала я.

И это была правда – я никогда не была у отца. Я не видела его несколько лет. Даже не помню сколько. Мама посылала ему наши фотографии, но, думаю, ему было все равно, как мы выглядим. А сам он не звонил, не писал. Врожденное чувство долга велело ему время от времени присылать нам деньги. Или может, это делал один из его консультантов, допустим, по поддержанию имиджа. Отец охотно окружал себя штабом советников. Когда у него были деньги, они, эти помощники и советники, вдруг неведомо откуда слетались к нему, когда деньги кончались, они уходили по-английски. Жизнь художника, артиста – лотерея. Никогда не известно, понравится ли публике то, над чем ты сидел ночами, а если понравится, позволит ли тебе это подняться на вершину, а если и поднимешься, то долго ли на ней пробудешь.

Зазвонил телефон. Это была бабушка Зося.

– Карола, где ты?

Я взглянула на Филиппа: он вел машину сосредоточенно. Может быть, даже вслушиваясь в музыку моего отца.

– Кажется, Оструда, – прошептала я. Филипп как будто даже вздрогнул. – Не знаю, я не видела знаков.

– Нравится?

– Очень. А как мама?

– Я ей звонила. Она видела письмо.

Я улыбнулась.

– Она рада, что ты поехала, – продолжала бабушка Зося. – Вот только немного боялась за тебя…

– А что за меня бояться? Я справлюсь!

– Позвонишь, когда приедешь? – спросила она.

– Позвоню. Мы уже скоро должны быть на месте. Может быть, через час, – солгала я.

– Хорошо. И скажи Алиции, чтобы откликнулась, потому что ее мама волнуется. Звонила мне, что не может дозвониться до Али.

– Хорошо, бабушка.

– Пока, дорогая. Ни о чем не беспокойся, у меня всё под контролем. Майя уже дома. Сидим под одеялом и читаем сказки. Пока.

– Пока, бабушка.

Филипп молчал. Я смотрела на него украдкой. Он, должно быть, слышал мой разговор. О Мазурах, Оструде, о зеленой школе. Как видите, ему это было безразлично. К счастью, он предпочел ничего не комментировать.

Мы ехали дальше. За Кошалином я увидела, что Филипп включает указатель поворота и сворачивает на заправку.

– Перерыв? – спросила я, когда мы вышли из машины.

– Не уверен, что перерыв, может оказаться, что конечная остановка, – сухо сказал он. – Что происходит? Ты сбежала из дома?

Я в ужасе смотрела на него.

– Нет… – прошептала я.

– А как же эти Мазуры? Бабушка? «Буду через час» и все такое? Зачем ты на самом деле едешь в Берлин? И к кому? – Он явно нервничал.

– К папе. – У меня на глазах выступили слезы.

– Я не могу взять тебя с собой, раз ты сбежала из дома!

– Я не сбежала!

– А что тогда?

– Мне нужно к папе. Папа в Берлине. Кажется.

– Кажется? Так ты даже не знаешь, где твой отец? – Филипп ходил взад-вперед вдоль автомобиля, сильно нервничал. На его лбу появилась пульсирующая жилка.

– Ну не знаю я, – вздохнула я.

– Слушай. Значит так: я сажаю тебя в поезд, и ты едешь домой. Вот только проверю, во сколько он. – Он достал из кармана телефон, уселся на парапет и стал искать соединение.