Первая в списке

На самом деле меня тогда абсолютно не волновало, будем мы говорить у директрисы или нет. Никто не мог отнять у меня ту надежду, какую вдохнула в меня пани Уля.

Я почти не помню дороги домой. Все болтали о чем-то, абсолютно для меня несущественном. Мне казалось, что в последние недели я повзрослела, и мне действительно не о чем говорить с одноклассниками. Болтовня об одежде, парнях и глупые сплетни раздражали меня. Я думала только о надежде, которую я только что получила. Вечером я уже была дома.

Мама лежала со своим ноутбуком в постели. Что-то быстро писала.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила я.

– Хорошо, доченька.

– Знаешь, мамуля… когда я была в Варшаве, я там кое-кого встретила… Есть такой фонд…

– Знаю, дорогая. Они позвонили моему врачу, а та мне. Я уже в базе данных. Теперь нужно только молиться. И верить. Деточка моя…

– Мама, ты знаешь, что она поправилась? И живет… Вот уже пятнадцать лет после пересадки. Смотришь на ее энергию и веришь…

– Верить нужно. Я верю, – сказала мама, подняв на меня глаза.

– Завтра пойду сдам кровь. Может, подойдет?

– Может, и подойдет. А если не подойдет, то кому-нибудь другому поможешь жизнь спасти.

В тот же день в «Фейсбуке» я написала пост «Срочно нужен костный мозг». Я поместила очень короткую историю. Это вовсе не была слезная просьба о помощи. Пани Уля открыла мне глаза на грубую правду жизни: теперь болезнь, – сказала она, – «плохо продается». Гораздо лучше проходит информация о том, сколько мир может потерять, если не станет конкретного человека. После смерти мамы мир стал бы намного беднее. Я пригласила друзей, чтобы они регистрировались в базе данных доноров, а тех, кому еще не было восемнадцати лет, попросила распространить пост дальше.

К утру под постом набралось уже две тысячи комментариев. Если бы каждый из этих людей действительно зарегистрировался в банке костного мозга, то сколько людей могли бы получить спасение? Когда я пришла в школу, все уже были в курсе. Никто не спрашивал, почему я такая грустная, никто не ругал меня, что я опоздала на автобус. Воспитательница обняла меня.

– Прости, – сказала она. – Могу чем-нибудь помочь?

– Да, – прошептала я сквозь слезы. – Зарегистрироваться в базе данных доноров костного мозга.

Затем хлынула лавина. Все знакомые, которым исполнилось восемнадцать лет, включились в работу. Те, кто еще по возрасту не мог и ждал своего дня рождения, уговаривали своих знакомых, родственников. Время от времени ко мне подходили люди и показывали свое новенькое донорское удостоверение. Даже не знаю, как описать вспыхнувшее во мне тогда чувство.

Примерно в это время маме сделали первую химию. Она была измождена. Я побрила ей голову, потому что волосы лезли клоками. Мы обе сидели перед зеркалом. И плакали. Волосы прядь за прядью падали на больничный пол.

– Мама, я куплю тебе парик. Самый красивый.

Ну и купила. Самый солнечный блонд, какой я когда-либо видела. Волосы до плеч. Она выглядела потрясающе.

– Теперь только на вечеринку, – улыбнулась она.

– А то! – подтвердила я. – А ты дашь мне его поносить, когда поправишься?

– Само собой, – ответила она, не глядя мне в глаза.

Я знала, что она подумала: если поправлюсь. Я же верила в это всем сердцем.

О парике я рассказала подругам. У одной из них, у Алиции, были красивые длинные волосы. Несколько дней спустя я не узнала ее. Она пришла в школу с короткой прической, уложенной на гель.

– Алиция! Что с тобой? – Я была в шоке.

– Да ничего. Красиво? Прочитала про акцию «Дай волос» фонда «Рак-н-ролл»… ну и отдала!

– Но…

– Понимаешь, костный мозг я дать не могу. Слишком молодая. Пришлось бы ждать два года. А волосы? – Она засмеялась. – Отрастут!

Я была поражена тем, как добро движет добро. Вот ведь как бывает: человек практически незнакомый, с которым я в жизни перекинулась буквально парой слов, а такие вещи делает. Пусть не для моей мамы, а для мамы кого-то другого. Для чьей-то сестры, жены, подруги. Потом еще две девушки пришли в школу коротко стриженные. Они тоже подключились к акции.

Каждый вечер я сидела рядом с мамой и отчитывалась о том, как прошел день. Я показала ей пост в «Фейсбуке» с комментариями. Всегда добрыми, поддерживающими. Мама не пользовалась никакими социальными сетями, хотя с работой на компьютере была знакома. Она была бухгалтером. Еще когда она была беременна мной, она прошла постдипломные курсы бухгалтерии. Позже работала главным бухгалтером в небольшой фирме в Сопоте. Теперь ей пришлось отказаться от этого места, но она продолжала сотрудничать с ними дистанционно, практически все время была, что называется, на проводе. Тогда меня это дико бесило: человек болеет, а они не дают ей покоя, но теперь мне кажется, они хотели, чтобы она все время чувствовала себя нужной. Чтобы она не забыла, что ее ждет так много людей и ей есть к кому вернуться.

Однажды она заснула с ноутбуком на коленях. Я думала, что она работает, сводит дебет с кредитом, а она, оказывается, писала, какой-то текст. Я заметила тогда только список имен. Она всегда учила нас, что нельзя читать чужие письма. Я подумала, что она пишет кому-то письмо, а потому просто закрыла ноутбук и положила его на столик. Прикрыла маму еще одним одеялом, выключила свет и зажгла ночник. Спала она плохо. Ее одолевали кошмары. Иногда, когда я заглядывала вечером в ее комнату, она дрожала, как испуганная птица, будто испытывала трепет перед завтрашним днем, который мог принести что угодно. Как смерть, так и надежду.

Ина сидела, вперив в меня взгляд. Это была другая Ина – с нее упала маска безразличия и было понятно, что мои слова доходят до нее. Она поджала губы и нервно стучала пальцами по столешнице. Если бы не ее безупречный, разглаженный ботоксом лоб, можно было бы сказать, что мои слова произвели на нее огромное впечатление.

Мама хотела, чтобы я жила нормальной жизнью, как все девушки в моем возрасте. Чтобы ходила в кино, ездила на экскурсии, встречалась с друзьями. Я совершенно не стремилась к этому. Но поездки с друзьями были отличным алиби для путешествий туда, куда мне хотелось, вернее, куда я считала необходимым съездить. С тех пор как увидела папину фамилию в мамином компьютере, я не могла спокойно спать. Я решила, что папа должен узнать о ее болезни. Он жил в Германии, и, скорее всего, у него было больше возможностей помочь ей.

Я понятия не имела, где его искать. Я не видела его уже, кажется, года четыре. Деньги, не спорю, присылал – иногда побольше, иногда поменьше, но довольно регулярно. И ничего другого, только это. Однажды он позвонил на Рождество, и я на самом деле не знала, что ему ответить на вопрос «Как дела?». Ведь я была для него кем-то совершенно чужим. Теперь-то я, к сожалению, знаю, что ему рассказать про «дела», да и помощь от него была бы не лишней. Все-таки отец как-никак. И надо думать, когда-то он любил маму.