Первым делом
Шрифт:
— Об этом пожалуйста… кстати нам на обед пора, — услышал я удары об рельс, — пойдёмте поедим, заодно и побеседуем.
— Пойдём поедим, — повернулся Миль к выходу. — Заодно и поговорим.
Столовка здесь размещалась в отдельно стоящем дощатом сарае, кормили не сказать, чтобы вкусно, но калорий для жизнедеятельности хватало. За отдельным столом в дальнем углу здесь сидел высший управленческий персонал, как сказали бы через пятьдесят лет, а конкретно там сейчас один Камов имелся в наличии. Он весело помахал нам обоим, приглашая к себе в соседи — мне вообще-то по распорядку полагалось сидеть в другом углу, но тут на такие мелочи смотрели сквозь
— Вот, Николай Ильич, — сказал Миль, плюхаясь на свободную табуретку, — послушай, что молодёжь у нас говорит.
— И что говорит у нас молодёжь? — справился Камов, допивая свой компот.
— Молодёжь говорит, — вступил я в разговор без лишних предисловий, — что немцы с американцами нам скоро составят серьёзную конкуренцию в вертолётостроении.
— На Сикорского намекаешь?
— Угу, именно на него. А ещё на Флетнера, у него прорывной экземпляр уже на выходе имеется.
— Слышал что-то такое… — отвечал Камов, — у него ещё, если я не ошибаюсь, соосная схема, два двухлопастных винта в разные стороны вращаются.
— Точно, — подтвердил я, — а вот у Сикорского применяется классическая схема, Воут у него неудачный получился, а вот R-4 вполне себе… в серию скоро пойдёт.
— И откуда ж ты это знаешь? — хитро прищурился Камов.
— Сидел он с одним авиаконструктором, — сказал за меня Миль, — на зоне на своей. От него и слышал.
— Так… — задумался Камов, — Григорович, Надашкевич, Косткин, Корвин-Кербер?
— Не представился он, — отвечал я, — а так-то его Володей все называли.
— Ну ладно, это действительно неважно… а что ещё тебе говорил этот Володя?
— Про автомат перекоса винтов много рассказывал, — немного подумав, я решил слить такую информацию, — а ещё то, что автожиры это очень нишевое и неперспективное направление, уже не самолёт, но ещё и не вертолёт, что-то вроде земноводных-гермафродитов… не мальчик и не девочка, а что-то среднее. Ведь главное преимущество вертолётов какое?
— Ну расскажи, а мы послушаем, — развеселился Камов, — смотри, Леонтьич, сейчас яйца будут учить курицу, как правильно нестись.
А я пропустил мимо ушей его шпильку и продолжил:
— Маневренность, вот что — в отличие от самолётов он может резко менять направление и скорость, опускаться до минимальных высот и зависать там, если нужно. Плюс отсутствие нужды во взлётно-посадочной полосе, он с пятачка десять на десять метров прекрасно взлетит и туда же сядет в случае чего. А автожиры что?
— Что автожиры? — эхом отозвался Миль.
— От самолётов ушли, да и зависли в непонятках — зависать не могут, ВПП нужна, хотя и поменьше, конечно, маневрировать и скрываться в складках местности тоже не осилят. Нет, в качестве экспериментального образца, отработки навыков пилотов и устрашения потенциального противника необычным видом они сгодятся, но не более…
— Вот тебе и яйца, — задумчиво заметил Миль, — вылупятся они скоро, если уже не…
— Мне твоя позиция ясна, — несколько раздражённо продолжил Камов, — ладно, разговор закончен, работать надо.
— Подождите ещё минутку, Николай Ильич, — притормозил его я, — можно пару замечаний по конструкции А7?
Камов плюхнулся обратно на табуретку со словами «Валяй, выкладывай», а я начал выкладывать то, что придумалось за последние дни.
— Как избежать силового кувырка? Этим же вы занимались в последние недели, да?
— Ну допустим, — с небольшим усилием согласился
Камов, — ты это мог услышать в цеху. И как его избежать?— Поднять линию тяги толкающего винта или понизить центр тяжести всего устройства, очевидно, — сказал я, — чтобы они на одной линии были. Тогда кувырок при разгрузке несущего ротора будет исключён. С этой целью можно увеличить площадь горизонтальных стабилизаторов, примерно на 10–15 процентов, тогда и управляемость улучшится, и центр тяжести на место встанет.
— Очень интересно, — задумался Камов, — этот вариант мы пока не пробовали. Но у тебя же ещё одно замечание какое-то было?
— Да, было и второе — насчёт материала, из которого несущий винт делается.
— Ну-ка, ну-ка, — уже с заметной заинтересованностью подогнал меня Камов, — яйцо у нас, оказывается, ещё и знатный материаловед.
— А то, — счёл нужным пошутить в ответ я, — не лаптем щи хлебаю, а этим… половником. На лопасти жизненно необходимо применять хромансиль, ломаться всё в несколько раз реже станет.
— Так, — перебил меня Миль, — что-то я про это слышал… Сидорин кажется разрабатывает такую штуку в своём ВИАМе..
— Да, это он, — подтвердил я, — вместе с Авериным. Только не разрабатывает, а уже сделал — готовые образцы стали год назад получили и проверили.
— Только он же сидит сейчас, — выдал свою ремарку Камов, — вместе со Стечкиным и Чаромским.
— Одно другому не мешает, — заметил я, — отсидка в смысле внедрению новых материалов — он в туполевской шарашке, если не ошибаюсь, свой срок мотает.
Следующую неделю Камов с Милем проверяли мои тупые догадки, и вы будете смеяться, но они обе оказались почти верными. Почти, потому что площадь оперения увеличили всё-таки на 20 процентов, а хромансиль пока достать и внедрить не удалось, но, как говорится, вода камень точит. Ну а я продолжал рисовать варианты трансмиссий и ни во что не вмешивался. А потом произошло вот что…
Подвиг
Это было 18 июля, шестой день шестидневки по новому революционному календарю, выходной вообще-то для всех советских тружеников, но у нас рабочий день в связи с напряжённой международной обстановкой. Однако о том, что сегодня выходной, помнили все, особенно хорошо охранники и военнослужащие люди, поэтому работали все, если честно, спустя рукава. Этот ублюдочный стиль, по которому сначала вообще были пятидневки (в Золотом телёнке они упоминаются в главе про Хворобьёва) окончательно уберут через год где-то, а пока есть то, что есть.
И ещё я внезапно вспомнил о шикарном предложении переименовать месяцы, исходящем от Союза безбожников, по которому идеологически невыдержанные феврали, августы и июли должны были уступить своё место безупречно-советским Марксу, Энгельсу, Ленину и Свердлову почему-то, май только на месте оставался. Но не прошло оно через бюрократические рогатки, а то бы все путались в месяцах «Революция», это март должен быть, и «Великая Революция» (это, сами понимаете, ноябрь).
Ну так вот — послали меня в этот шестой день шестидневки в очередной раз в цех вместо того, чтоб у чертёжной доски стоять, я и пошёл. Там как раз приехал лётчик-ас Анатолий Панин, один из героических спасителей папанинцев, Герой, между прочим, Советского Союза. Его по разнарядке к нам кинули, дабы довёл новую технику до блеска, выявив в испытательных полётах все недостатки. Он и собирался как раз полетать, а сейчас сидел в кабине и слушал инструктаж Николая.