Песня горна

Оглянувшись, Денис увидел у калитки массивную фигуру. Но человек не выглядел угрожающе – скорей было в его фигуре и том, как он стоял, что-то просительное…

…Балуева-старшего Денис видел, конечно, и раньше, и сейчас даже вспомнил сразу, как его зовут – Максим Фёдорович. Большой, плечистый, он ещё и казался каким-то громоздким – видимо, от смущения. Первые же его слова выдали это смущение и неловкость с головой:

– А Борис Игоревич… – Балуев закашлялся, покосился на бдительно сидящего рядом Презика. – Борис Игоревич дома?

– Да, конечно, – Денис отступил чуть в сторону. – Проходите, пожалуйста.

– Спасибо… Денис. Ты ведь Денис? – Балуев вошёл в дом, осматриваясь – не так, как это обычно делают люди, попавшие на новое место, а словно ожидал, что вот-вот или стены сомкнутся, или потолок рухнет ему на голову.

– Денис, – кивнул мальчишка и, заранее извинившись улыбкой, крикнул: – Пааааап! К тебеееее!

И – побежал вверх по лестнице…

…– Я не понимаю, почему вы ко мне пришли, – Борис Игоревич посмотрел через стол на позднего посетителя. Горела верхняя лампа, за окнами начинал шуршать дождь. – Идите каяться к Кенесбаеву. Или к Макарычеву. Или вы – по-соседски, так сказать?

В голосе имперца прозвучала насмешка, но Балуев неожиданно серьёзно подтвердил:

– Почти так и есть. По-соседски… Борис Игоревич, я вам так скажу. Что со мной будет – так мне и надо, и мало. С дурой моей – та же история. Я сам-то из грязи карабкался, вот. – Он показал свои руки, с которых так и не сошли следы долгой и тяжкой работы с детского возраста. – А вот её подобрал, уже когда меня «господином штейгером» величали, вот она и решила, что сама из себя госпожа… Но у нас дети. И у вас… дети. А я не слепой. Ируська, как с чужими, с нами стала: «Спасибо, извините, разрешите, спокойной ночи, папа и мама…» А Никитка мой изнылся весь, плачет по ночам, а вчера возьми, да и спроси в глаза: «Папа, почему ты такой плохой?!» Я так и сел. Кто ж, говорю, тебе сказал, что я плохой?! А он и говорит: имперцы не дружат только с плохими, и никто мне этого не говорил, это все знают, и со мной не будут дружить. И бегом к себе в комнату. Это ведь ваш сын… Никитка на него без голоса глядит, а теперь – как ему-то быть?!.

– Не думаю, что Денис ему говорил, что вы плохой, – Борис Игоревич смотрел на Балуева внимательно и спокойно. Балуев замотал головой:

– Я не о том! И не думайте! Только вот что… дети-то – они чистые. Пока мы их не испоганим. Их ведь в таком не обманешь, они не солгут… Меня словно обухом по голове хватили. Сел, думаю: а ведь правду мне сын сказал. Сам, наверное, не думал он про такое, а получилось – меня как будто голого на свет выпнул, лопуха не оставил – срам прикрыть… Да и чего там прикрывать? Весь он мой, этот срам. Перед другими-то легко кочетом выступать, а – перед собой?.. Ну вот возьмёте вы меня. Возьмё-о-оте, есть за что…

– Расскажете? – быстро спросил Третьяков-старший. Балуев горько усмехнулся:

– Ну вы чисто норный пёс… не зароешься… Расскажу. Затем и пришёл. Только вы сперва про другое дослушайте, а?.. Возьмёте вы меня, дадут мне – ну, может, и не вышку, я так мыслю – нет за мной на вышку… но лет десять влепят. Дура моя, как ни крути, меня любит, – в голосе штейгера прозвучала неожиданная нежность, – со мной поедет. Детям при тюрьме расти? Или цыкнуть на неё и тут их всех оставить? А жить им где? А с чего жить, если она только и умеет – пыль вытирать, готовить, да полы мести? Велики бабьи умения… Да и ладно бы. Как дальше они жить будут? Они сами-то? Будет тут ваш мир. А они в нём – с клеймом на лбу: ПЛОХОЙ был их отец. Не отмыть, если только с головой срывать.

– Хотите попросить пощадить вас ради детей? – уточнил Борис Игоревич, цепко и неприязненно суживая глаза. Но Балуев медленно покачал головой:

– Нет. О том уже и речи не будет. Куда там. Всё… Хочу, чтобы у Ируськи с Никиткой обо мне другое осталось – мол, папка хорошему делу помог. Шкурно, понимаю. Всё равно шкурно. Но вот уж… как есть. Какой есть. А был – верьте, не верьте, не прошу, просто говорю – был не такой. Думал в своё время – мне бы хоть малую власть, людям помочь. Думал… да… – Он криво усмехнулся. – Думал-думал, да и придумал. Господином штейгером стал, дом в четыре комнаты. Вот такая мне цена.

– Хотите чаю? – негромко спросил Третьяков-старший. Лицо Балуева сделалось глупо-натужным – словно он силился понять совершенно незнакомый ему язык. Потом заторможенно переспросил:

– Ча…ю?

– Чаю, – подтвердил Борис Игоревич, вставая. – Сейчас выпьем чаю, а вы пока подумайте: откуда мы такие-из-себя-имперцы-герои-в белом взялись? С каких полок нас достали и кем у нас отцы были? Подумайте за чаем, ну а потом поговорим о деле… Пойдёмте, Ольга Ивановна спит уже, конечно, но чай я и сам заварю…

…Когда за спиной застучали шаги и голос Володьки окликнул: «Денис!» – Третьяков-младший только волнообразно дёрнул плечами. Сидя за столом с поджатыми ногами, он выстругивал в свете лампы какой-то завиток из мягкой деревяшки – чтобы занять руки. Спать перехотелось – он думал сразу над поздним странным визитом Балуева и предложением Олега, который, к слову сказать, давно спокойно сопел внизу их с Володькой двухъярусной кровати.

– Денис! – Володька, мокрый от дождя, тяжело дышащий – то ли от бега, то ли от волнения, – подлез почти под руку. – Ну Денис же!

– Олегу скажи, если добудишься… и вообще – спать марш… – пробормотал Денис. Из-под острого лезвия закипала тоненькая прозрачная стружка. В другое время Володька затих бы и просто молча смотрел – его поражало и восхищало, сколько всего умеют руки Дениса. Но сейчас…

– Денис же! – Володька выкрикнул это отчаянно и затеребил старшего мальчишку за рукав. – Франца Ильича около его дома сегодня вечером избили… сильно. С ним сейчас… мама. Может быть, он даже…

Володька не договорил страшного слова.

Нет, не потому, что испугался его смысла. Уличное дитя, он отлично знал, что это такое. Но…

Денис окаменел. Потом повернул голову – медленно и спокойно, но Володька сказал:

– Ай! – и шарахнулся от стола, сел на кровать, ударившую его под коленки.

Таких страшных глаз, как сейчас у Дениса, Володька не видел ни у кого и никогда. Они были заряжены чем-то таким… таким… что Володька примёрз к кровати. По таким глазам промахивается в упор самый лютый, самый бесстрашный враг – и ничего не успевает сделать до того, как голые руки обладателя глаз сломают ему шею…

– Кто? – спросил Денис и сел удобнее.

– Не знаю, – замотал головой Володька. И перевёл дух – нет, это был Денис, родной и знакомый… – Но я узнаю. Обязательно.

– Узнай, – кивнул Денис. – Завтра. Обязательно.

И вернулся к резьбе.

Глава 7 В доме должно быть чисто!

В ночь на первый день здешней бесснежной и сырой зимы дул ветер. Он поднялся с закатом и до трёх утра беспощадно трепал лес, гулял по улицам, гремел всем, что было плохо закреплено, гнул деревья, ломал ветви, сбрасывал со склонов на Голодном лавины и, казалось, собирался сорвать с орбиты всю Землю. Это был самый настоящий ураган.