Песня ветра. За Семью Преградами

В голове ее стоял странный туман от выпитого и выкуренного, и Раду слегка штормило даже при том, что она не двигалась. Лица вельдов раскраснелись, в глазах появился лихорадочный блеск, они смеялись громче обычного и наперебой галдели, словно собравшиеся у костра мальчишки, а не первые лица государства и герои Великой Войны. Впрочем, и друзья Рады не слишком отставали от них, тоже наперебой поднимая бокалы и вливая в себя меру за мерой сладковатого эльфийского вина, которого в запасах Царя Небо было хоть залейся. Больше всех пила Улыбашка, и сейчас ее маленькие черные глазки стали совсем крохотными щелочками над довольными раскрасневшимися щеками, растянутыми в широкой улыбке. Ее оскал, вызванный старым ранением, больше не казался Раде пугающим и отталкивающим. В нем было даже что-то невероятно добродушное и милое. Да уж, прилично ты перебрала. Надо бы подышать.

Искорка сидела на подушках совсем рядом с ней, осмелев настолько, что держала Раду за руку и тихонько поглаживала кончиками пальцев ее запястье. Глаза у нее горели двумя ослепительно яркими звездами, она улыбалась, участвуя в общей беседе и с удовольствием отвечая на вопросы вельдов. Казалось, за прошедшие часы она растеряла всю свою осторожность и вечную недоверчивость к незнакомцам, да так оно и было на самом деле.

Сквозь клубы дыма Рада взглянула в лицо молодого Царя Небо. Сейчас он с улыбкой расспрашивал Кая об Ильтонии, и глаза его светились неподдельным любопытством, словно у щенка, впервые сующего нос в одуванчиковую степь. Вся былая хмурость, вызванная разговорами о Сети’Агоне и предстоящей войне, слетела с Царя, сменившись искренним удовольствием от беседы. Но в наклоне его головы, в том, как он смотрел, в глубине его темных зрачков, окруженных моховой зеленью радужки, Раде все равно чуялось что-то иное, что-то очень знакомое ей самой, что трудно было передать словами. Тьярд знал. Что именно он знал, она бы не смогла сформулировать, но он совершенно точно чувствовал что-то схожее с тем, что она переживала каждый раз в руках Великой Матери. Внутреннюю тишину, глубокую покорность потоку, что мчал сквозь нее водопады звезд и вселенных, предрешенность чего-то, что только должно было прийти и ждало в немыслимой дали своего часа и срока.

В конце концов, вельдам удалось уговорить Лиару спеть. Служка-корт сбегал за оставленной в их комнате арфой, и все друзья замолчали, ожидая песни. Искорка закрыла глаза и тронула струны, и с пальцев ее полилась, заплетая кружева из тени листьев на земле и земляничных полян, та самая музыка, которой и слова не было на людском языке.

Дул ветер с холодных и сумрачных скал,

Поземкой дорогу совсем заметал.

Качались макушки уснувших дубрав,

Баюкая память о мягкости трав,

О первой капели и первой грозе,

Об искорке солнца в прозрачной росе,

О небе без края, дворцах облаков,

О золоте ржи, вешней песне ветров.

Дорога змеилась к горам без конца,

Чьих острых клыков убоялись сердца,

И люди хранили священный обет:

Вовек не тревожить край страха и бед.

Нет троп и путей в том постылом краю,

Где в бездне баюкают тайну свою,

Укрывшись от мира, хранители врат,

Ведущих за Семь окаянных Преград.

Рада закрыла глаза, всем телом впитывая голос Лиары, и тишина потекла сквозь нее медленным плавным потоком, несущим в себе отблески солнца, как бывает, когда на бегущей поверхности ручья ранним утром то и дело вспыхивают ослепительные вспышки. Голос искорки лился все глубже и глубже в ее нутро, то становясь мягким и переливчатым, как воды горного ручья, то набираясь силы и обрушиваясь на нее подобно камнепаду. Порой в нем звучал рок и холодные ветра неотвратимой зимы, порой дрожало что-то такое сильное, такое мощное, что грудь и горло пережимали невидимые пальцы, и Рада чувствовала, как слезы предчувствия чего-то великого затягивают глаза тонкой пеленой. В другие моменты искорка пела так весело и задорно, что хотелось подхватиться с места и пуститься в пляс, а пальцы сами выстукивали ритм по мягким коврам. Иногда песня рыдала надтреснутым от боли горлом, грудью, что разрывают острые когти тоски, и тогда сердце Рады сжималось, словно и не о ней была эта песня, словно сама она не переживала ничего из того, о чем сейчас пела Лиара, и лишь сострадала чужим лишениям со стороны.

Вельды замерли, все как один широко открытыми глазами глядя на Лиару, и на лицах их было написано благоговение, смешанное с сильнейшим потрясением. Кирх накрыл руку Царя Небо своей и переплел его пальцы со своими, будто даже и не понимал, что делает. Бьерн склонил голову набок, слушая, как зверь, в его лице была дикость полуприрученного волка, который вдруг впервые в жизни ощутил сладкую нежность человеческой ласки. Лейв просто разинул рот, хлопая глазами и потрясенно качая головой. А Тьярд молчал, и глаза его разгорались все ярче и ярче, словно зарево в рассветном небе.

Лиара не прерывалась, и история плелась, будто та самая тропинка, что все вела и вела вперед семерых путников, рискнувших сунуться за Семь Преград. Они миновали Эрванский кряж по таинственным червоточинам в земле, промытым самим временем, глядя на отблески иных миров, что загадочно мерцали из полутьмы рассеянного света кристаллов. Искорка пела, а Рада, прикрыв глаза, вспоминала, как это было, и на губах ее играла легкая улыбка. Вот бы когда-нибудь отправиться туда, в эти подгорные города, которых и нет вовсе! Вот бы посмотреть, как живут там эти златоглазые эльфы с пепельными волосами!

Дорога вела дальше, под неумолчный грохот Железного Леса, и вельды улыбались, переглядываясь и кивая, будто знали, что это такое. Сквозь огонь и гейзеры, в краю вечно кипящей лавы, сквозь пространство на золотых крыльях Великой Матери. И зрачки Тьярда расширялись так, будто он видел их впервые или заново открывал для себя какие-то черты, которых не разглядел поначалу.

Это было самое лучшее приключение в моей жизни. Рада вдруг ощутила, как горькая и одновременно с этим сладкая грусть вновь заставляет слезы закипать в уголках глаз. Сморгнув, она взглянула на Алеора, который слушал песню, закрыв глаза, полный такого тихого умиротворения, будто лежал сейчас на мягком переплетении трав под звездным светом где-то в одних ему ведомых краях, куда уводило его в минуты покоя его сердце. Если бы не ты, мы никогда бы не пережили всего этого. Если бы не ты, я никогда не ощутила бы себя такой живой. Благодарю тебя, мой дорогой брат, за то, что ты ничего не сказал нам о рисунке перехода! Благословляю тебя за это!

Потом были Черви, несущие их, будто взбесившиеся кони, быстрее ветра на самый край мира. И болотная гниль, сквозь которую их вел сам Небесный Змей Ирантира с глазами сияющими, как луны. В этот момент Лейв почему-то испустил надорванный вскрик, как будто кто-то ударил его под дых, и Лиара даже на миг запнулась, удивленно взглянув на него. Лейв принялся жестикулировать, попытался что-то сказать, но Бьерн легко шлепнул его по руке, и тот прикусил язык. Сам Бьерн улыбался, и глаза его были мягкими, как теплый вечер.

Небесный Змей выпустил в мир двух своих сыновей, чьим копытам грохотать среди звезд, беспокоя задумчивую тишину вселенных и распугивая огнехвостые кометы. А дорога устремилась под град из летающих камней, и дальше, сквозь Лабиринты Эха, где лишь песнь Великой Матери, ритм жизни, повествующий о рождении и смерти звезд, наполнял все, позволяя им пройти сквозь преграду. И когда они миновали ее, песня закончилась.

Рада очнулась рывком, словно вынырнула из ледяной проруби, и заморгала, глядя на искорку, которая тихонько тронула еще пару струн, а потом опустила арфу, смущенно улыбаясь собравшимся.

– А что было дальше? – выдохнул Лейв, глядя на нее огромными глазами, и все собравшиеся рассмеялись, а Бьерн тихонько приобнял его за плечи и пробурчал:

– Ты же все и так знаешь, остолоп! Но промолчать ведь не мог, да?

– Да как же тут!.. – Лейв задохнулся, размахивая руками перед лицом и не в состоянии выговорить того, что сейчас распирало ему грудь.

– Светозарная, - произнес Кирх с какой-то странной гордостью в глазах, уверенно кивая головой. – Я никогда не слышал ничего подобного. Ни одна песня не может и близко сравнится с тем, что заплетаешь в слова и музыку ты.