Петербургское действо

Петръ едоровичъ тотчасъ же приказалъ себ подать портеру и черезъ часъ времени головная боль прошла и онъ повеселлъ.

Оглядвшись въ своемъ кабинет, онъ съ удовольствіемъ замтилъ, что почти все было на мстахъ. Нкоторыя вещи, которыя онъ не усплъ самъ пристроитъ, устроилъ умный Нарцисъ, хорошо знавшій его привычки. Покуда во дворц пировали, обдали и ужинали, Нарцисъ все до мелочей привелъ въ порядокъ и въ спальн, и въ кабинет; даже любимой собак государевой «Мопс» онъ придумалъ отличное мсто въ углу за шкафомъ съ книгами и нотами.

Обстановка кабинета государя была довольно простая, но можно было подумать, что это кабинетъ какого-нибудь прусскаго довольно богатаго генерала, такъ какъ вс мелочи, даже нкоторыя гравюры и картинки на стнахъ, все говорило о Германіи. Нсколько акварельныхъ видовъ города Киля занимали одну стну; на другой были развшены въ два ряда портреты нсколькихъ предковъ въ иноземныхъ мундирахъ. Цлая стна была занята оружіемъ холоднымъ и огнестрльнымъ, и коллекція эта была дйствительно замчательная. На самомъ видномъ мст висли рядомъ два портрета двухъ ддовъ государя. Эти два человка, два врага при жизни, нарисованные въ полъ-оборота, теперь совершенно случайно, у внука на стн, повернулись другъ къ другу спиной и смотрли въ разныя стороны. Эти два портрета, два дда государя были — Петръ Великій и Карлъ XII.

Подъ портретами стояла большая турецкая софа, обставленная столиками, сплошь покрытыми коробками съ разнымъ табакомъ и съ кнастеромъ, тутъ же лежало безчисленное множество всякаго рода глинянныхъ трубочекъ и большихъ фарфоровыхъ трубокъ съ кривыми чубуками. Не смотря на недавній перездъ во вновь отдланный дворецъ, кабинетъ государя уже сильно проникся крпкимъ запахомъ кнастера, такъ какъ онъ цлый день почти не выпускалъ изо рта свою любимую фарфоровую блую трубку, узенькую и высокую на кривомъ чубук и съ видомъ Гейдельберга.

Въ спальн государя мебель была почти не видна, такъ какъ была сплошь завалена всякаго рода мундирами. Государь любилъ имть вс эти мундиры на виду и подъ рукой, чтобы передъ выздомъ выбрать и надть тотъ, который вдругъ вздумается. Не разъ случалось ему надть мундиръ, подойти къ зеркалу и тотчасъ же сбросить и надть другой. Теперь, благодаря новой обмундировк всей гвардіи и замн прежняго темно-синяго и темно-зеленаго мундира различными новыми и яркихъ цвтовъ, выборъ былъ гораздо больше.

Въ спальн не было ничего особеннаго и въ глаза бросался только большой портретъ Фридриха прусскаго въ великолпной рам, который вислъ надъ кроватью, въ головахъ. Подъ нимъ висло нчто въ род картинки въ черной бархатной рам подъ стекломъ. Это былъ очень затйливо и хитро сдланный видъ церкви и могилы герцога, отца государя, но видъ этотъ былъ не нарисованъ, а сдланъ изъ волосъ покойнаго.

На столик у постели лежала довольно большая книга въ красивомъ переплет изъ пунцоваго бархата. Это была любимая книга Петра едоровича, но въ ней было въ сущности переплетено дв разныя книги; одна — псалмы, которые государь зналъ наизусть и даже умлъ пть, и затмъ другая — прусскій новый военный артикулъ, который онъ тоже зналъ наизусть.

Былъ уже двнадцатый часъ, а, между тмъ, никто еще не пріхалъ съ докладомъ къ государю, отчасти вслдствіе большого праздника, а вроятне оттого, что вчера вс первые вельможи государства далеко за полночь пропировали во дворц и разъхались по домамъ сильно во хмлю.

Отъ нечего длать государь еще въ утреннемъ атласномъ шлафрок бродилъ съ трубкой въ зубахъ изъ комнаты въ комнату, изъ кабинета въ спальню и обратно. Прогуливаясь такъ, онъ тоненькимъ фальцетомъ напвалъ то псаломъ, то любимую псенку своихъ голштинскихъ солдатъ, въ которой разсказывалось, какъ два голштинца побдили пяти тысячную армію датчанъ.

Нарцисъ нсколько разъ появлялся, дополнялъ кружку портеромъ, ухмыляясь глупо и раздвигая страшно-толстыя губы. При этомъ два ряда блестящихъ блыхъ, какъ снгъ, зубовъ сверкали такъ, что могли бы испугать любого ребенка.

Наконецъ, государь бросилъ трубку, подошелъ къ углу, гд висло нсколько скрипокъ, и взялъ одну изъ нихъ. Выбравъ смычекъ, онъ остановился среди комнаты, настроилъ инструментъ и сталъ стараться поймать одинъ мотивъ. Это была русская псенка, слышанная за нсколько часовъ передъ тмъ отъ Елизаветы Романовны. Но вдругъ онъ остановился, топнулъ ногой и нетерпливо махнулъ смычкомъ по воздуху.

— Разумется нельзя! воскликнулъ онъ, какъ всегда, по-нмецки. — Я говорилъ, что эти дикія псни на музыку нельзя перекладывать. Ни одного русскаго мотива на скрипк сыграть нельзя!

Онъ бросилъ скрипку и, взявъ бичъ, стоявшій въ углу, началъ, стоя среди горницы, хлопать удивительно ловко и искусно. Длинный и тонкій бичъ невидимкой леталъ вокругъ его головы и, извиваясь, какъ змя, со свистомъ и шипніемъ рзалъ воздухъ и щелкалъ такъ громко, что издали каждый ударъ казался выстрломъ изъ пистолета. Любимецъ «Мопса», жирный и лнивый бульдогъ, знакомый отчасти съ этимъ бичемъ, поднялся на своей подушк и смотрлъ на своего хозяина во вс глаза, очевидно не будучи вполн увренъ: коснется ли сегодня его спины, и конечно безъ всякаго повода, одинъ изъ этихъ звонкихъ ударовъ. Но Петръ едоровичъ на этотъ разъ былъ въ добромъ настроеніи, и только забавлялся,

Вскор однако бичъ надолъ, онъ бросилъ его на скрипку и, отцпивъ се стороны большой палашъ, началъ экзерцицію. Онъ приблизился къ большому зеркалу и, сбросивъ шлафрокь, въ одной рубашк началъ принимать разныя позы, то выступая или нападая, то будто отступая и парируя ударъ воображаемаго противника. Въ то же время, при всякой новой поз, онъ взглядывалъ на себя въ зеркало и, видимо, оставался доволенъ своими движеніями, эволюціями и умньемъ владть оружіемъ.

Наконецъ, онъ опустилъ палашъ и, стоя передъ зеркаломъ, постепенно глубоко задумался. Воображенію его предстала вдругъ цлая картина…. Онъ видитъ себя на пол битвы командующимъ громадной арміей, состоящей изъ своихъ полковъ и изъ прусскихъ, которые поручилъ ему Фридрихъ. Онъ далъ генеральное сраженіе датчанамъ…. непріятель бжитъ повсюду и во глав этой тысячной арміи онъ преслдуетъ врага, скачетъ на кон среди дыма, огня, воплей, грохота оружія и побдныхъ кликовъ. И вотъ, наконецъ, все успокоивается, побдитель ликуетъ и Фридрихъ II обнимаетъ его при многочисленной свит генераловъ и пословъ всхъ европейскихъ державъ и говоритъ ему, что онъ своимъ мужествомъ и геніальными распоряженіями полководца спасъ Россію и Пруссію. Онъ уже собирается отвчать прусскому королю, что всякій генералъ всегда отвчаетъ, хотя не искренно:- не онъ, а солдаты все сдлали…. Но въ эту минуту за нимъ раздается громкій голосъ:

— Ваше величество!

Поле битвы исчезло, онъ у себя въ кабинет передъ зеркаломъ съ безсознательно поднятымъ снова палашемъ въ рук, а передъ нимъ Нарцисъ, давно докладывающій о прізд барона Гольца.

Государь бросилъ палашъ на тотъ же диванъ, гд былъ бичъ и скрипка. Легенькій инструментъ подпрыгнулъ подъ тяжелымъ палашомъ и какъ-то жалобно отозвался на ударъ, будто взвизгнулъ. Государь быстро накинулъ свой шлафрокъ и принялъ прусскаго посла.

Красивый, умный и еще очень молодой человкъ — пруссакъ баронъ Гольцъ былъ не даромъ любимецъ Фридриха и не даромъ былъ избранъ хать въ Россію и создать дружескія и крпкія отношенія между берлинскимъ кабинетомъ и новымъ императорскимъ. Гольцъ со времени своего прізда не дремалъ ни минуты. Теперь онъ былъ другомъ всхъ вліятельныхъ лицъ въ столиц, а главное сталъ любимцемъ государя и бывалъ у него ежедневно. Между тмъ, главная его задача въ Россіи и цль еще не были достигнуты: подписаніе мирнаго договора съ крайне важными, тайными пунктами, которые были извстны только государю, тайному секретарю его Волкову и канцлеру Воронцову.

На этотъ разъ Гольцъ явился ловко и мастерски заключить тонко придуманную имъ интригу. Усвшись на стул противъ государя, получивъ тотчасъ же глиняную трубку съ кнастеромъ и кружку портеру, онъ съ озабоченнымъ видомъ спросилъ государя, что онъ думаетъ о вчерашней выходк господъ иностранныхъ резидентовъ.

Государь вытаращилъ глаза: онъ ничего не зналъ.

— Вы изволили передъ Свтлымъ Праздникомъ приказать господамъ посламъ явиться посл васъ съ поздравленіемъ къ принцу Георгу.

— Ну да, ну да! воскликнулъ Петръ едоровичъ.