Петербургское действо
Шрифт:
И государь повернулъ икону оборотной стороной вверхъ. Сеня глядлъ во вс глаза и ничего не понималъ.
— Ну, что это? желзо, что-ль?
— Какъ можно… усмхнулся Сеня во весь ротъ.
— Что же это?
— Сосна, аль липа… Липа должно…
— Доска, стало-быть? допрашивалъ государь.
— Гд-же! разсмялся ужь Сеня, предполагая шутку. — Какъ можно! Доски нешто таки бываютъ. Въ доск, стало быть, тапери мало-мало аршинъ, а то доска хотя бы вершковка въ девять аршинъ бываетъ, заговорилъ въ Сен мастеръ-плотникъ. — Бываютъ, встимо, доски трехъ-вершковки или къ примру дерева, для строительства… что по три рубля
Но государь прервалъ краснорчіе плотника.
— Если это дерево и доска, такъ нешто можно на колнки становиться передъ ней и молиться, какъ Богу? Понялъ?
Сеня смотрлъ во вс глаза и не понималъ. Его мысль шла правильно на лсной дворъ и на цны досокъ, а государева мысль вернула совсмъ куда-то не туда…
— Молиться надо Господу Богу и святой Маріи и Христу Іисусу. A доскамъ нельзя молиться! Понялъ?
Сеня все смотрлъ во вс глаза и все ничего не понималъ.
— Если это дерево, то и доска. И какія краски ни намалюй на ней, чего ни напиши, все-таки будетъ доска. Понялъ?
Сеня смотрлъ, не сморгнувъ, а не понималъ ни слова.
Государь двинулся и хотлъ снова положить икону, которую держалъ, въ кучу разсыпавшихся по полу, но принцъ, слдившій за нимъ уже давно, взялъ, почти подхватилъ икону и передалъ ее ближайшему, адьютанту Перфильеву. Сченовъ тотчасъ двинулся къ адьютанту, принялъ икону въ лвую руку, потомъ, перекрестясь три раза, приложился къ ней и поднялъ глаза на государя. Петръ едоровичъ стоялъ, не двигаясь и слегка раскрывъ ротъ. Еще мгновеніе и вс ожидали взрыва гнва, при которомъ государь, обыкновенно, не стснялся въ выраженіяхъ.
— Буду отнын беречь ликъ просвтителя земли россійской, какъ воспоминаніе объ ныншнемъ посщеніи вашего величества, проговорилъ Сченовъ. — Передамъ ее сыну и внуку, и заповдую имъ беречь, какъ святое и чтимое наслдіе изъ рода въ родъ.
Государь ничего не отвчалъ, только кивнулъ головой, повернулся, и вс двинулись за нимъ на паперть.
Только одинъ Фленсбургь, все слышавшій, видвшій и все понимавшій, взглянулъ прямо упорнымъ взглядомъ въ лице первенствующаго члена синода.
Сченовъ такимъ же упорнымъ взглядомъ встртилъ глаза принцева любимца.
«Хитеръ ты, кутейникъ, да и дерзокъ», думалъ Фленсбургъ, говорили глаза его и улыбка.
Глаза и улыбка Сченова говорили тоже… о его полномъ равнодушіи, если не презрніи и къ этому адьютантику изъ иноземцевъ, и ко всмъ остальнымъ, ему подобнымъ.
Черезъ дня три во многихъ домахъ и ротныхъ дворахъ толковалось о томъ, какъ государь оттаскалъ за бороду преосвященнаго въ церкви Сампсонія и веллъ вс образа при себ на полъ скинуть. Слухъ этотъ распространился по городу изъ квартиры братьевъ Орловыхъ.
XVIII
Въ тотъ же вечеръ Сченовъ, не боявшійся бывать у императрицы, какъ многіе другіе, и надявшійся, что его духовный санъ упасетъ его отъ всякой бды, пріхалъ къ ней съ новостью и засталъ у нея цалмейстера Орлова.
Государыня сидла съ нимъ у камина и была видимо взволнована. Замтя, что архипастырь хочетъ что-то разсказать ей и стсняется присутствіемъ незнакомаго офицера, государыня вымолвила, улыбаясь:
— Можете говорить все при г. Орлов.
Передавъ съ волненіемъ все, случившееся въ церкви и все, слышанное отъ государя по поводу новыхъ перемнъ, Сченовъ спросилъ мннія государыни. Она
почти не поврила новости и стала успокоивать архипастыря.— Это невозможно и онъ никогда не ршится. Поговоритъ и броситъ…
Сченовъ, передавъ подробности посщенія государя и нсколько успокоенный государыней, внимательно приглядлся и замтилъ, что онъ какъ будто прервалъ горячую бесду и отчасти стсняетъ своимъ присутствіемъ. Онъ тотчасъ же поднялся и ухалъ.
Дйствительно, государыня была взволнована бесдой въ Орловымъ, котораго видала теперь чаще. На этотъ разъ онъ пріхалъ прямо спросить, позволяетъ ли она его кружку положить за нее головы, сдлать попытку…
— И такъ, что же? вымолвилъ Орловъ, когда Сченовъ ухалъ.
— Не хочу ничего! Не хочу, чтобъ изъ-за меня даромъ люди гибли. Пусть будетъ со мной — чему судьба велитъ. A что?! Одному Богу извстно, выговорила она. — Слава Богу, если келья въ Двичьемъ монастыр. Но за то напрасныхъ жертвъ не будетъ!
— Нтъ, государыня… Этому мы не дадимъ совершиться… Это и будетъ намъ сигналомъ. Мы тотчасъ…
— Вы!.. Кто вы?! Дюжина молодцовъ, преданныхъ мн, конечно, всмъ сердцемъ… Я знаю это! Но что-жъ вы можете?
— Цлая половина перваго полка гвардіи, государыня, да почти цлый другой полкъ… Это не дюжина офицеровъ. Братъ Алексй отвчаетъ за три роты преображенцевъ, а еодоръ за всхъ измайловцевъ.
— Положимъ. Но что два полка предъ цлой гвардіей предъ цлой имперіей? Что вы можете сдлать?
— Лейбъ-компанія, горячо произнесъ Орловъ, — была малочисленне насъ… Только одна рота гренадеръ!
— Ахъ полно, Григорій Григорьевичъ! грустно воскликнула Екатерина. — Малодушество это. Обманывать себя, утшая примрами, кой не къ мсту и не къ длу… Тамъ низвергалось чужеземное правительство младенца и ненавистныхъ временщиковъ, которыхъ за десять лтъ правленія всякій научился ненавидть или презирать. За нихъ въ защиту ни единая рука не поднялась. И за кого, для кого, совершила дйство лейбъ-компанія? — для дочери Петра Великаго? A вы? Съ кмъ вамъ въ борьбу вступать? Съ законнымъ русскимъ императоромъ? Съ внукомъ того же Великаго, всми обожаемаго Петра? И для кого же? Для германской принцессы, иноземки, сироты, всми отвергнутой, даже всми оскорбляемой по примру, даваемому теперь самимъ императоромъ… Прямая ей дорога въ монастырь!.. Или просто въ изгнаніе…
— Къ вамъ любовь общая, народная, — заговорилъ Орловъ, — но малодушіе заставляетъ многихъ опасаться… A когда т же люди увидятъ, что другіе идутъ за васъ, они тоже пойдутъ. Всегда бывало такъ. Нужно одному только начать…
— Нтъ, нечего себя обманно утшать… Со смертью императрицы все кончилось для меня, выговорила государыня посл минуты молчанія. — Каждое утро я встаю съ мыслію: дай Богъ не кончить дня въ кибитк, которая увезетъ меня на край свта. Спасибо еще, если не далеко, не въ Пелымъ.
Екатерина Алексевна смолкла снова. Орловъ глубоко задумался и глядлъ, какъ на красивой рук ея, которой она оперлась на щитокъ камина, мерцалъ браслетъ въ лучахъ колеблющагося огонька. Она замтила его взглядъ, перевела глаза на руку и выговорила тихо.
— Вотъ, тотъ, кто подарилъ мн этотъ браслетъ, сказалъ: когда вы будете императрицей самодержцей, сдлайте меня королемъ польскимъ! Долго придется бдному ждать…
— Да. Но онъ былъ все-таки… онъ былъ счастливе другихъ… тихо и грустно прошепталъ Орловъ. Она не отвтила.