Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Теперь государь не зналъ, что длать и куда хать прежде. Хотлось скоре въ манежъ, а приличіе и необходимость заставляли хать въ церковь.

Петръ едоровичъ вышелъ въ спальню одваться и когда вернулся въ кабинетъ, то нашелъ въ немъ пріхавшаго старшаго графа Разумовскаго, Алекся Григорьевича.

— А? Вамъ что? Съ повинной?! А?.. То-то…

Разумовскій, молча, поклонился.

— Вы какъ хохолъ упрямы! Упираетесь… не хотите учиться экзерциціи, — рзво, но не сердито продолжалъ государь.

— Увольте, ваше величество… Мн уже не по лтамъ…

— Тогда… тогда… Я далъ дворянамъ вольность!.. Не служить, кто не хочетъ или не можетъ. A на служб всякій военный, старый и молодой, долженъ знать дисциплинъ, быстро визгливо выкрикивалъ государь,

но вдругъ, приглядвшись къ лицу Разумовскаго, смолкъ и чрезъ мгновеніе прибавилъ:

— Ну, вы не примръ… Забылъ! Тетушка, умирая, все только объ васъ меня просила. Забылъ! Такъ и быть… Не надо. Лежите на печи!.. Но… но мн это не нравится: вы, фельдмаршалъ, должны быть примромъ для другихъ. Вдь я, наконецъ, — государь, могу приказать… Ну, ну, не надо, не надо.

XV

Между тмъ, у подъзда дворца стояли экипажи сановниковъ, съхавшихся теперь къ государю съ обычнымъ утреннимъ докладомъ.

Впереди всхъ стояла великолпная внская колымага принца Жоржа съ цугомъ кровныхъ срыхъ коней, подаренныхъ ему государемъ. За ней стояла другая карета, голубая съ серебромъ. Это была давнишняя и любимая карета графа Алекся Григорьевича Разумовскаго, которая въ продолженіи почти двадцати лтъ всегда и по долгу стояла у дворца впереди всхъ другихъ. И народъ хорошо зналъ этотъ экипажъ перваго въ имперіи вельможи, котораго стоустная молва давно назвала тайнымъ супругомъ царствующей императрицы. И всякому прохожему и прозжему, и боярину, и простолюдину страннымъ и неприличнымъ казалось теперь видть эту знакомую голубую карету не на первомъ мст. Теперь она всегда стояла за другой, ярко-желтой каретой съ иностраннымъ гербомъ, принадлежащей всмъ извстному и, Богъ всть за что, ненавистному Жоржу.

Ближе въ подъзду нсколько конюховъ держали подъ уздцы боле десятка осдланныхъ коней. Впереди всхъ, отдльно отъ прочихъ, четыре голштинскихъ рейтара стояли вкругъ красиваго вороного коня, на которомъ всегда вызжалъ государь.

Все, что было народу кругомъ подъзда, кучера на козлахъ экипажей, верховые форрейторы, конюхи, зваки изъ простонародья, столпившіеся близъ каретъ, вс тихо перекидывались словами. Ихъ говоръ былъ едва слышенъ. Только четыре рейтара около коня государя громко болтали на своемъ, чуждомъ окружающему, нарчіи и часто раздавался между ними дружный взрывъ хохота. Одинъ изъ нихъ болталъ, не переставая, часто оборачиваясь на народъ, то мотая на него головой, то подмигивая товарищамъ. Рчь его была непонятна, но было ясно и понятно каждому, что рейтаръ острилъ на счетъ звакъ и народа и подымалъ на смхъ все, что было или казалось ему достойнымъ вниманія. И вс кругомъ, до послдняго пятнадцатилтняго парня форрейтора, изъ-подъ лобья, досадливо и злобно поглядывали на четырехъ ражихъ и рыжихъ голштинцевъ.

Въ числ другихъ прохожихъ появился въ кучк народа, недалеко отъ подъзда, высокій и худощавый старикъ безъ шапки на голов, съ образомъ и мошной въ рукахъ. Старикъ былъ сборщикъ на храмъ.

Едва выглянулъ онъ изъ толпы, его замтили. Отовсюду, даже съ разныхъ козелъ и коней потянулись руки, передавая алтыны и гроши. Старикъ принималъ и крестился за каждый полученный мдякъ.

Не прошло нсколькихъ мгновеній, какъ ражій шутникъ голштинецъ, разумется, обратилъ на него особенное вниманіе своихъ товарищей. Безцеремонно указывая на него пальцемъ, онъ началъ болтать что-то, вроятно, особенно смшное, потому что трое товарищей начали покатываться отъ смха. Даже бодрый конь и тотъ не могъ устоять на мст спокойно, вздрагивалъ и прыгалъ, слегка робя этихъ дружныхъ взрывовъ хохота.

Наконецъ, ражій рейтаръ, повернувшись въ народу, сдлалъ и повторилъ какой-то быстрый жестъ… Окружающей толп показалось, что онъ будто крестится, передразнивая старика.

— Эхъ-ма! раздалось вдругъ громогласно на всю улицу. — Колесо поганое!

Вс обернулись на голосъ. Восклицаніе это вырвалось у старика кучера Разумовскаго. Не глядя ни на кого съ высокихъ козелъ, старикъ началъ вдругъ хлестать по колесу кареты,

приговаривая:

— Вотъ какъ-бы расправить!

Хотя не было ничего особенно смшного въ словахъ и движеніи старика, но вс будто обрадовались поводу и раскатистый, не столько веселый, сколько злобный и насмшливый хохотъ огласилъ всю улицу… И вс глаза были обращены на голштинцевъ. Рейтары тотчасъ же обернулись на хохотъ, стали сумрачны, а острякъ тотчасъ же вымолвилъ громко и правильно нсколько сильныхъ русскихъ словъ, посылая ихъ всей толп. Въ отвтъ на это изъ заднихъ рядовъ послышались столь же сильныя нмецкія выраженія, сорвавшіяся, очевидно, съ языка какого-нибудь солдата или двороваго, пожившаго въ Германіи. Вслдъ за тмъ изъ другого угла громко раздались два слова, которыя часто теперь слышались на петербурскихъ улицахъ: «Фридрихъ швейнъ!»

Произносившіе эти слова, конечно, нисколько при этомъ не думали о самомъ корол Фридрих. Это было измышленное средство, Богъ всть, какъ и когда появившееся, чтобъ дразнить всякаго нмца, какъ дразнятъ татарина сложенною полой кафтана, плохо изображающей свиное ухо.

Эти два слова произвели, какъ и всегда, свое обычное дйствіе на голштинцевъ. Двое изъ нихъ отошли отъ царской лошади и сдлали нсколько шаговъ къ той кучк народа, откуда послышалось восклицаніе. Судя по ихъ лицамъ, они готовы были розыскать дерзкаго и тутъ же распорядиться съ нимъ при помощи полицейскихъ солдатъ.

— Что? Не по шерстк?

— Обидлись, псы!

— Иди, или!

— A ну-ка, ребята. Ухнемъ-ка на нихъ стнкой!

Голоса эти раздались со всхъ сторонъ и неизвстно что могло бы въ мгновеніе произойти тутъ у самаго подъзда дворца. Быть можетъ, рейтары остались бы на мст. Быть можетъ даже и не остались бы, а ихъ разнесла бы на клочья разсвирпвшая толпа. Но въ ту же минуту на подъздъ вышелъ адьютантъ государя Перфильевъ и крикнулъ подавать коня. Черезъ нсколько минутъ, государь въ своемъ любимомъ мундир кирасирскаго полка вышелъ на подъздъ, окруженный свитою генераловъ. Впереди другихъ были принцъ, Гольцъ и графъ Разумовскій. Государь слъ на подведеннаго коня, весело поздоровавшись съ четырьмя рейтарами. Велвъ поправить что-то въ сдл, потомъ въ уздечк, государь вымолвилъ:

— Gut, gat! и прибавилъ, умышленно коверкая русское слово:

— Карашо…

Это «карашо», которое голштинцы часто слыхали отъ него, заставляло ихъ всегда улыбаться самодовольно. Они чувствовали, что если есть тутъ насмшка, то, конечно, не надъ ними, а надъ тмъ глупымъ словомъ, которое имъ и произнести неудобно.

Между тмъ, принцъ Жоржъ, Минихъ, Гольцъ, полицмейстеръ, старикъ Трубецкой, Фленсбургъ, адьютантъ Перфильевъ, Гудовичъ и другіе также садились на коней. На подъзд оставался теперь лишь одинъ человкъ въ блестящемъ мундир, покрытомъ орденами, — графъ Разумовскій.

— Ну что же, такъ и не подете? воскликнулъ государь, подбирая поводья и поворачивая голову къ оставшемуся на крыльц.

— Увольте, ваше величество, отвчалъ Разумовскій, — да и коня нтъ.

— Ну, это пустое! Коня сейчасъ достанемъ. Перфильевъ, дай ему своего. Коли онъ ноги ему поломаетъ, я теб другого подарю, разсмялся государь.

Перфильевъ, уже свшій верхомъ, слзъ вновь, но Алексй Разумовскій заволновался и громче, ршительне выговорилъ:

— Увольте, ваше величество, я ужь сколько лтъ не здилъ. Позвольте ужь прежде примриться дома, тогда и поду. Срамно будетъ, какъ изъ вашей свиты фельдмаршалъ на земл очутится.

— Ну ладно, такъ примривайтесь скорй, чтобы черезъ недлю вы у меня сказать и черезъ канавы прыгать умли. A то вы, фельдмаршалы россійскіе, стали хуже всякой старой бабы, — только бы на печи лежать. Кто у меня черезъ мсяцъ, — обернулся государь ко всей свит уже на коняхъ, — не будетъ знать артикуловъ фехтованія и не будетъ лихимъ всадникомъ, того заставлю при народ вотъ… чулокъ вязать или того хуже… блохъ въ сорочк ловить!..

И давъ шпоры лошади, но придерживая ее и заставляя немножко прыгать и играть, государь двинулся отъ подъзда, сопутствуемый всей верховой свитой.

Поделиться с друзьями: