Петербургское действо

— Что такое?

Православные изъ храмовъ Божьихъ по домамъ ужь идутъ! И среди ночи, но уже съ блдной зарей на восток, вс встрчные прохожіе обнимаются и цлуются троекратно, — и на площади, и у подъзда дворца, и въ самомъ дворц! Вс изъ-за дла и работы во дворц не попавшіе въ храмъ жалютъ, что не могли перекрестить лба въ великій день, и вдругъ, заслышавъ шумъ на улиц, начинаютъ тоже по всмъ корридорамъ и горницамъ цловаться. И всякій лзетъ, и другъ къ другу, и врагъ къ врагу, и мальчуганъ къ старику, и хворая бабушка къ усатому солдату. Вс равно сходятся, обнимаются, цлуются… И слышится, и старая, и новая, и вчная всть:

— Христосъ воскресе!

Стоитъ у окна кабинета государя принцъ Жоржъ и дивится! Смотритъ онъ въ лорнетъ на улицу и охаетъ, даже головой качаетъ. Слыхалъ онъ про это и ожидалъ, а все-таки "uberaus wunderlich и даже sehr dumm выходитъ.

Вотъ идетъ какой-то сизый тулупъ и тащитъ что-то тяжелое, повстрчалъ бабу, кладетъ тяжелую ношу на землю… и цлуются.

— О! восклицаетъ принцъ Жоржъ и улыбается.

Вотъ детъ порожній извощикъ, встртилъ солдата, слзъ съ козелъ, будто за какимъ необходимымъ дломъ, и, бросивъ лошадь, идетъ къ солдату… и цлуются!

— О - о! восклицаетъ Жоржъ и смется.

детъ большая колымага цугомъ, встртила маленькую берлинку раззолоченную. Двое вельможъ въ мундирахъ и орденахъ, въ разныхъ храмахъ встртивъ праздникъ, теперь повстрчались среди площади.

— Стой!

И оба лзутъ вонъ, на улицу, и среди двухъ остановленныхъ экипажей… цлуются.

— О - о — о! восклицаетъ Жоржъ, и ужь даже не смется, а стыдится за вельможъ. Наводя лорнетъ на нихъ, онъ восклицаетъ уже такъ громко, что государь бросилъ любимую картину, которую собирался повсить, изображавшую голову борзой собаки, ставитъ ее на полъ и съ трубкой въ зубахъ оборачивается къ окну.

— Was? изумляется онъ и идетъ къ дяд, обдавая его лиловатымъ клубомъ кнастера.

— Merkw"urdig! говоритъ принцъ и объясняетъ въ чемъ дло.

Государь разсмялся.

— Это всегда такъ! Это такой обычай древній. Еврейскаго происхожденія!

— Еврейскаго! изумляется принцъ. Но онъ вритъ на слово своему племяннику…

Однако пора была отдохнуть. Принцъ Жоржъ ухалъ къ себ, государь легъ спать.

Черезъ нсколько часовъ, въ полдень, вся площадь была покрыта экипажами и верховыми лошадьми и весь Петербургъ знатный и богатый толпился во дворц, поздравляя государя. Но на этотъ разъ торжественный пріемъ Свтлаго Воскресенія вышелъ чмъ-то другимъ… вышелъ, по замчанію многихъ сановниковъ, «машкерадомъ».

Въ Свтлое Воскресенье било приказано всмъ полкамъ и всмъ должностямъ въ первый разъ надть новые мундиры. И всхъ цвтовъ костюмы, отъ ясно-голубаго и желтаго, до ярко-пунцоваго и лиловаго, съ безчисленнымъ количествомъ галуновъ, шитья и эксельбантовъ замнили собой одноцвтный, общій всей гвардіи, темно-синій. Прежній покрой тоже исчезъ, длинныхъ фалдъ не было и вс, отъ фельдмаршала до сержанта, явились куцими, будто окургуженными.

И въ горницахъ дворца то и дло раздавалось:

— О Господи, вотъ чуденъ-то! Это кто жъ будетъ?

— Кирасиръ.

— Гляди, гляди, а это что?

— Да это Трубецкой, Никита Юрьичъ…

— Батюшки-свты, не призеалъ. Да въ чемъ же онъ?

— Преображенцемъ.

— Матерь Божья! Ну, а блые-то блые?

— Это по флоту!

— A энтотъ весь въ золотыхъ веревочкахъ, въ постромкахъ, будто пристяжная! Голубчикъ, да вдь это полицмейстеръ Корфъ! Никого не признаешь. Ну, машкерадъ!

И вмсто христіанскаго привтствія, христованія, во всхъ покояхъ дворца ходило новое привтствіе:

— Машкерадъ, родимый! Воистину, машкерадъ!

И весь день во дворц толклись кучи народа до обда, потомъ все пообдало за огромными столами и осталось до ужина.

И за этотъ денъ были дв интересныхъ новости. Елизавета Романовна Воронцова явилась въ Екатерининской лент и звзд, а при выход шла рядомъ, даже почти на четверть впереди, съ государыней Екатериной Алексевной. Воронцова, закинувъ голову, съ безсмысленно важной усмшкой на красноватомъ опухшемъ лиц, съ заплывшими жиромъ глазками, молча и глупо оглядывала толпы тснящихся при ея проход придворныхъ. Государыня Екатерина Алексевна прошла вс горницы, понурившись и не поднимая глазъ и отъ обиды, и отъ стыда, и отъ боли на сердц!..

Другая новость была смшне и любопытне. По прізд принца Жоржа въ Россію, государь приказалъ всмъ посланникамъ явиться къ нему, не дожидаясь его визита. Никто изъ нихъ не похалъ, кром прусскаго посланника. Теперь государь приказалъ, черезъ канцлера Воронцова, всмъ иностраннымъ резидентамъ изъ дворца хать тотчасъ же съ поздравленіемъ къ Жоржу, принимавшему у себя посл большого пріема. Похалъ прусскій посланникъ Гольцъ и хитрая, румяно-рыжая особа, посланникъ гордаго Альбіона, Кейтъ. Остальные послы и иностранные министры опять не похали.

Государю даже побоялись въ первый день праздника и доложить объ этомъ. На его вопросъ, уже вечеромъ, за ужиномъ, были ли у принца Жоржа послы, Жоржъ покраснлъ, какъ ракъ, и отвчалъ:

— Были.

Почти до разсвта шло во дворц ликованіе за ужнномъ. Многіе сановники, вернувшись по домамъ зло во хмлю, чрезъ силу кое-какъ разцпились съ своими новыми мундирами и амуниціей. И трезвому мудрено было сразу привыкнуть ко всмъ веревочкамъ, бирюлькамъ, постромкамъ и цацамъ, а ужь во хмлю и совсмъ… аминь! Что теб гишпанская запряжка!

— Ну что, родимый, каковъ теб кажетъ твой новый мундиръ? спросилъ графъ Алексй Разумовскій брата своего, гетмана.

— Да что, батя, отвчалъ гетманъ старшему брату, — прелюбопытно! Перетянули всего, связали по рукамъ, до ногамъ и по горлу, и по спин. Да гремитъ, стучитъ, хлебыщетъ все. И вотъ, ей-ей, сдается, будто тебя на цпь посадили! Хочешь двинуться — громыхаетъ да звенитъ все! Хочешь слово молвить, а отъ громыханія этого голоса своего не узнаешь. И сдается теб, будто и впрямь, скачешь да лаешь, какъ песъ да цпи.

— Знаешь что, голубчикъ, какъ горю пособить?

— Какъ?

— Помирать… Ей-ей, пора! A то еще козой однутъ и плясать заставятъ съ медвдемъ…

— Ну что жъ. И попляшемъ! Не важность… Вдь не долго…

— Что? Плясать-то не долго… Ну, Кириллушка, это бабьи сказки.

— Нту, батя, погляди… Будетъ перемна погоды и ведро!

— Кто ее сдлаетъ?!.

— Не мы!..

XIV

На другой день посл торжественнаго пріема во дворц, государь поднялся довольно поздно, угрюмый и съ сильной головною болью. Любимый его слуга негръ, по имени Нарцисъ, напомнилъ ему, что головная боль проходила у него нсколько разъ посл двухъ или трехъ кружекъ англійскаго портера.