Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача

…Виктор Семенович, незабвенный министр наш.

…высокий, молодой, краснорожий, как всегда – немного выпивши, в гимнастерке распояской, погоны звездами сияют. Улыбается хитровато, пальцем грозит:

– Ну, докладывай, Хваткин, про подвиги свои, хвались успехами!

– Вас же расстреляли, Виктор Семеныч, давным-давно… И могилы вашей нет…

– Ну и что? А у тестя твоего, у еврея этого, фамилии не помню, – у него разве могила есть? В землю уходим, облаком-пеплом улетаем – а всё мы здесь…

– Этого не может быть! Время тогдашнее утекло…

– Обманулись мы, Пашка: время-то, оказывается, кольцевая река. За окоём утекла, обернулась и к нам снова пришла… Ответ держи передо мной, Пашуня…

– За что, товарищ генерал-полковник?

– За то, что я тебя, ничтожного, безвестного, сопливого, на груди пригрел, взрастил, червя этакого, в жизнь вывел, а ты меня в конце концов погубил…

– Это не я! Это Минька Рюмин!

– Не ври, змееныш! Минька Рюмин был просто осел и жополиз. Это ведь ты придумал дело врачей-убийц?

– Я…

Вот и он, всемогущий когда-то министр, давно расстрелянный, а теперь воротившийся на карусели времени, с меня взыскивает. Виктор Семеныч, да что с вами со всеми? Неужто действительно у всех память напрочь отшибло? Да напрягитесь вы, припомните, что было…

Был Великий Пахан.

– Мы, Божьей милостию, Иосиф Единственный, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский.

Царь Казанский, царь Астраханский, царь Польский, царь Сибирский, царь Херсонеса Таврического, царь Грузинский.

Великий князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский.

Князь Карельский, Тверской, Югорский и Пермский.

Государь и Великий князь Новагорода, Черниговский, Ярославский, Обдорский и всея северные страны повелитель.

И Государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и области Арменския.

Черкасских и горских князей и иных – наследный Государь и обладатель, Государь Туркестанский, Киргизский, Кайсацкий.

– Мы, Августейший Генеральный Секретарь Коммунистический,

Председатель Правительства Всесоюзного,

Генералиссимус всех времен и народов,

Почетный Корифей Академии Наук,

Величайший Вождь философов, экономистов и языковедов,

Друг всех детей и – физкультурников.

* * *

Вот он – был.

Низкорослый, рябой, рыжий уголовник. Вместилище всей этой имперской красоты. А мы, прочие – четверть миллиарда, – существовали при нем.

Отцы-основатели нашей пролетарской Отчизны отменили вгорячах старый царский герб и придумали новый: хилые пучки колосков, серп доисторический и каменный молоток. Будто знали, куда идем, как жить станем.

Но старый герб не сгинул. Кровяной силой наливался, багровым нимбом светился над головой Пахана – страшная двуглавая птица, знавшая только один корм: живое человечье мясо. Одну клювастую голову орла звали Берия, другую – Маленков. Первый кровосос – шеф полиции, другой – шеф партии. И лапами общими, совместными когтили неутомимо державу и скипетром неподъемным гвоздили без остановки по головам – покорным и несогласным, все равно, кому ни попадя…

…и увидел, что шагает мне навстречу по коридору Абакумов.

…Виктор Семеныч, всевластный министр наш, распорядитель Конторы, лукавый глупец, простодушный хитрец, весьма коварный молодец.

Абакумов – меня чуть повыше и годами маленько постарше, морда лица багровая, с окалиной кипящего в нем спиртового пламени.

Верхние пуговки гимнастерки отстегнуты, погоны сияют, сапожки шевровые агатовым цветом налиты. И красные генеральские лампасы кровяной струей сочатся по английским бриджам.

Улыбается хитровато, пальцем грозит:

– Ну, докладывай, Хваткин, про подвиги свои, хвались успехами!..

Очень удачно встретились мы. В коридоре, неподалеку от его кабинета. Наверное, к кому-то из замов своих заходил, анекдоты рассказывал. Веселый, еще не пьяный, но уже прилично поддавший. Времени – начало девятого вечера, зима пятидесятого года, уже сгорел в крематории безвестный бродяга профессор Лурье, но Лютостанского я еще не знаю, он сидит в бюро пропусков, выписывает своим букворисовальным почерком удостоверения чекистам, и Минька Рюмин еще только старший следователь, но уже заражен мною делом врачей-убийц, он горит и топочет от нетерпения ногами, а начальство еще не знает плана, его надо доиграть, оформить и представить в нужном виде, в подходящую минуту и в надлежащие руки.

– …Какие же у нас подвиги, товарищ генерал-полковник? Корпеем над бумажками помаленьку. Это раньше вы меня для боевых дел привлекали, а теперь я клерк. Форменных штанов от срока до срока не хватает – на стуле протираю…

Абакумов засмеялся, хлопнул меня поощрительно по плечу:

– Не прибедняйся, обормот! Я тобой доволен. Хорошо соображаешь, собачий сын, стараешься. А мастеров по автокатастрофам или внезапным самоубийствам у нас хватает. Ладно, идем ко мне, покалякаем чуток…

Обнял меня за плечи и повел к себе в приемную, которую мы называли «вагон» – бесконечно длинный зал, уставленный по стенам откидными стульями, на которых сейчас катили в будущее десятка два генералов под пристальным взором полковника Кочегарова, личного адъютанта министра. Кочегаров за столом с дюжиной разноцветных телефонов был и впрямь похож на вагоновожатого: нажимал кнопки на номерном пульте, объявлял что-то по селектору, а кроме того – снимал одну трубку, другую придерживал плечом около уха, третью бросал на рычаг. Очень озабоченный вид был у этого толстожопого монстра.

Враз хлопнули сиденья откидных стульев, генералы вытянулись «смирно» и с нескрываемой завистью воззрились на мое плечо, где покоилась мясная министерская длань.

Боже мой, чего бы ни отдали они на свете, лишь бы поменяться со мной местами и подсунуть свое трепещущее от волнения и любви плечико под сень абакумовской руки!

Они ведь не зря сидели на откидных стульчиках. Не знаю уж, кто это придумал – Ягода, Ежов или Лаврентий – поставить в приемной министра государственной безопасности СССР не обычную дорогую канцелярскую мебель, а полированные откидные стулья. Как в киношке. Чуть привстал, пошевелился не так, забыл, ослабил контроль за местом – хлоп! С сухим треском выскакивает из-под тебя сиденье. И эти юркие ненадежные места добивали их окончательно, потому что все они – два десятка генералов – не знали, зачем их вызвал министр.

По текущим делам? Или с отчетом? С повышением? Или с жутким разгоном? С понижением? Или?..

В прошлом году около этого стола вагоновожатый Кочегаров по приказу министра на моих глазах сорвал с генерал-майора Ильина погоны и отправил его под конвоем в подвал. Блок «Г» внутренней тюрьмы.

И сейчас все пытались заглянуть Абакумову в глаза, понять, зачем их вызвали – за милостью или опалой, угадать, сколько им еще сидеть на откидных стульчиках, – но все напрасно. Абакумов шел со мной в обнимку через приемную, глядя поверх генеральских шпалер – чуть прищурясь, брезгливо и равнодушно.