Пифагор

— Главк ведь был самосцем, — торжествующе произнёс Меандрий. — Он научил нас сплавлять металлы.

— Я тебя не понимаю.

— Я наплавил тонкий слой золота на оловянные монеты.

Поликрат взял драхму и всмотрелся в неё.

— При свете луны не отличить.

— Убеждён, что и при свете Гелиоса тоже. На зуб же, надеюсь, они пробовать не будут.

Поликрат пожал плечами:

— Как же ты передашь всё это спартанцам? Спустишься вниз или кинешь со стены?

— Пока у меня лишь то, что в ладонях. Закончим работу, тогда и подумаю.

Сразу после прогулки Поликрат погрузился в сон. И приснился ему ящик с золотом и улыбающееся лицо Оройта, дружески похлопывавшего его по плечу.

Пробудившись, он увидел в предрассветном полумраке очертания другого, привычного лица.

— Меандрий?! — воскликнул он. — Что случилось?

— Ушли!

— Кто ушёл? — не понял Поликрат.

— Спартанцы!

— Как спартанцы? Куда?

— Снялись перед рассветом и, не проронив ни слова, строем двинулись к кораблям.

— Ничего не понимаю.

— Думаю, в Спарте что-то стряслось.

— Вот и не пригодилось твоё фальшивое золото. Я как раз во сне настоящее видел рядом с Оройтом, мне его передающим.

Меандрий промолчал. По лидийским поверьям, золото во сне считалось дурным знаком.

Приглашение

— Мне сказали, что ты хочешь меня видеть, — проговорил Демокед, вступая в лесху.

Он был в белом гиматии с повязкой на лбу и, видимо, только что осматривал раненых критян.

— Это так, — отозвался Поликрат. — Я всегда рад тебя видеть. Но сегодня надо поговорить о деле. Обещание доставить тебя в Коринф, как ты понимаешь, я нарушил не по своей вине. Тебе пришлось пережить волнения осады, лечить раненых. Это не входило в твои обязанности и требует вознаграждения, которое я буду счастлив тебе вручить вместе с прежним долгом и всего через несколько дней, если ты соблаговолишь сопровождать меня в Магнезию. Дело в том, что Оройт отыскал сокровища Креза.

— А перстня его предка Гига, делающего человека невидимкой, он случайно не нашёл? — усмехнулся Демокед. — И с какой стати он решил тебя облагодетельствовать? Ведь это твой злейший враг и, как ты сам мне говорил, виновник твоей болезни.

— Милый мой! — сказал Поликрат, пододвигаясь к Демокеду. — Это политика, а не медицина, и здесь действуют свои законы. Злейший враг подчас становится лучшим другом, и наоборот. Ведь тебе известно, что остров разграблен, а я разорён не кем-нибудь, а Пифагором, доставившим самосские корабли изгнанникам. Оройт — а у него на Самосе есть глаза и уши — понял, какова сила спартанцев, и решил меня поддержать. Зная, что я лишился кораблей, он даёт мне золото для восстановления флота, видя в нём щит для принадлежащего персам Ионийского побережья. Ведь собственного флота у персов нет. Им служат финикийцы, которым, как показала затеянная Камбизом война против Кархедона, полностью доверять нельзя. Таковы, как я понимаю, расчёты, заставившие Оройта переменить ко мне отношение, тем более что теперь он не опасается Камбиза. Что же касается клада, то и я поначалу заподозрил неладное и поэтому послал вместе с гонцом Оройта Меандрия. Оройт показал ему сундук, полный золота, и поведал удивительную историю его находки. Я не буду пересказывать. Конечно же, если ты в чём-то сомневаешься, можешь подождать моего возвращения. Если же будешь меня сопровождать, то на том же корабле — он теперь у меня единственный — отправлю тебя в Коринф или, если пожелаешь, прямо в Кротон.

— От этого я не откажусь, особенно после гибели И вика.

— Какого Ивика? Неужели поэта?

— Поэта. Ко мне на приём в Кротон из Регия, родины Ивика, прибыл старик, его отец, с жалобой на боли в сердце. От него я это и узнал. После завершения удачной торговой сделки Ивик направился на Истмийские игры, и по пути на него напали разбойники. Их потом поймали. Но ведь человека не вернёшь. И теперь от Ивика остались лишь стихи да поговорка «Ивиковы журавли».

— А при чём здесь журавли?

— Странная история. Не знаю, можно ли ей верить. Рассказывают, будто бы перед гибелью Ивик успел крикнуть пролетавшим журавлям: «Отомстите за Ивика, перелётные птицы!»

— А как это стало известно? Ведь свидетелей убийства быть не могло.

— Не было, кроме журавлей. И разбойники не взяли их в расчёт. Разделив добро Ивика, они явились на игры, чтобы взглянуть на то, чего лишили поэта, и заняли места среди зрителей. Как раз в это время, когда состязались певцы, в небе Показались журавли — может быть, не та, а какая-то иная вереница. И тут один из душегубов в ужасе вскрикнул: «Ивиковы журавли!» И эти слова услышал гостеприимен Ивика, ждавший его на игры и волновавшийся, почему его нет. «Вот они, злодеи, держите их!» — закричал он. Атлеты схватили разбойников, да так крепко, что они сразу признались во всём и на другой же день были казнены.

— Да... Не ведает человек, что его ждёт. Знай я такое, никогда бы Ивика не отпустил с Самоса, заменившего ему на несколько лет, как и Анакреонту, отечество. Жаль, что Анакреонта не будет с нами. Его пригласил в Афины Гиппарх. А то бы он мог воспользоваться встречей с Оройтом и походатайствовать за своих соотечественников теосцев.

Архий и Либон

Поликрат и Меандрий стояли перед двумя только что установленными стелами. На каждой из них было по имени — Архий и Либон.

— Конечно, ты правильно приказал высечь одни имена. «Радуйся!» было бы неуместно. Сколько бы самосцев радовались, если бы им раньше голову проломили. И ещё больше будет тех, кто тебя осудит за то, что ты тратишь деньги на сохранение памяти наших врагов.

— Доблестных, — добавил Поликрат. — От них бежала наша сотня. Можно было бы, конечно, написать «Радуемся!» в том смысле, что их было только двое. Окажись их пятеро, ещё неизвестно, стояли бы мы с тобой здесь...

— Чего мы ждём? — спросил Меандрий, отбрасывая носком сандалии камешек. Он угодил в стелу Архия.

— Обещал подойти Анакреонт, — отозвался Поликрат. — Видимо, что-то ему помешало. А я и впрямь радуюсь, что их не просто швырнули в яму. О том, что мы ценим храбрость врагов, узнают там.

Он протянул руку в направлении моря.

— Вспомни, Меандрий, Гомера — ведь он оплакивает и ахейцев, и троянцев. Кто знает, может быть, это моё деяние запомнится более всех других.

— Во всяком случае, в Спарте, — сказал Меандрий. — Вот у этого Архия в то время, когда он здесь сражался, родился ребёнок. По спартанскому обычаю его назовут Самием или Самией.

— Откуда тебе это известно? — удивился Поликрат.

— Спартанские обычаи? — улыбнулся Меандрий.

— Да нет, что родился...

— Во всяком случае, должен был родиться. Ведь во время игр я был в Олимпии. Там об участниках игр знают все.

Поликрат покачал головой:

— Ну и ну... А я решил, что у тебя есть свои люди даже среди спартанцев.

— Только среди периэков [50] , — уточнил Меандрий. — Но вот я вижу Анакреонта. Он торопится. Пойдём ему навстречу.

50

Периэки — свободное, но, подобно метекам других полисов, негражданское население Спарты.