Пифагор

— Случайно?! О чём ты говоришь?! — возмутился Ардиманиш. — Как мы могли бы это заметить, если всем запрещено даже сидеть с царём за одним столом!

— Конечно же ты прав, — вновь вступил в разговор Виндафарна. — Надо придумать что-нибудь поправдоподобнее. Вот что! Будучи послан в Лидию, я слышал там басню о царе Мидасе, у которого отросли ослиные уши. Почему бы самозванцу не отличаться от законного наследника ушами, которые не всегда удаётся скрыть под шапкой или короной?

Все засмеялись. А Багабухша, когда смех стих, воскликнул:

— Слушайте! Я могу назвать имя того, кто занял трон Кураша. Гаумата!

Все повернулись к Багабухше.

— Да-да, Гаумата. Ему отрезали уши и потом отрубили и голову — но о последнем не обязательно распространяться.

— Га-у-ма-та, — произнёс Дарайавуш, растягивая слога. — Странно, что я впервые слышу такое имя.

— Тут нет ничего странного. Незадолго до отправления в Египет Камбиз приказал мне им заняться, а всё дело держать в строжайшей тайне. Этот маг и в Бактрии порочил Камбиза как служащего не Ахурамазде, а дэвам [54] . Подозревая заговор магов, Камбиз поручил мне выведать имена сообщников Гауматы. Но тот никого не назвал даже под пыткой. На том всё и кончилось. Как я говорил, Гаумате отрубили сначала уши, затем и голову.

54

Дэвы — первоначально просто персидские божества, после религиозных преобразований Заратуштры — слуги Аримана, носителя зла.

— Подходит! — сказал Дарайавуш. — Ведь кроме тебя, Багабухша, был один лишь свидетель — палач. От него же нетрудно избавиться.

— Но мага могут знать на его родине, в Бактрии, — возразил Ардиманиш. — И если он скрывал свои планы, то, во всяком случае, не могло ускользнуть, что на Бардию он не похож.

— Но откуда в Бактрии знать, как выглядит царь? — заметил Дарий.

— Всё это так, — согласился Видарна, — но если вместо нашего Бардии правит Гаумата, возникает вопрос, куда же девался Бардия.

— Как куда?! Камбиз от него избавился перед отправлением в Египет, — неуверенно начал Видарна.

— Безупречно! — заключил Отана. — Недаром же говорят, что одна голова хорошо, а семь лучше. Теперь нам остаётся распределить обязанности: кому покончить с Бардией, кому — устранить палача, кому — объяснить, что Бардия — не Бардия, а Гаумата...

— Так не пойдёт! — перебил Дарайавуш. — Убивать Бардию надо всем вместе. Или, чтобы не переранить друг друга, присутствовать при этом. Ведь нельзя исключить и неудачи. Нехорошо будет, если одному придётся отвечать за всех.

— Верно! — воскликнул Виндафарна. — А объявить, что Бардия — не Бардия, лучше всего тебе, Отана: ведь жена Бардии Федима — не моя, а твоя дочь и именно от неё ты мог узнать, что царь без ушей.

— А палача возьму на себя я, — сказал Дарайавуш.

— И ещё, — вставил молчавший до того Гаубурава, — надо не забыть отрубить у мертвеца уши.

Мёртвое тело

Лучи Эос пробились сквозь щели каюты, и Пифагор задул светильник. Всю эту ночь, не смыкая глаз, он размышлял над найденным в заброшенной мельнице свитком. Он никогда не читал трудов Ферекида и даже не подозревал, что тот записывал свои откровения. И вот впервые интеллект учителя раскрылся во всей своей мощи. Зевс (Ферекид называл его Засом) — не сын Кроноса (Ферекид именовал его Хроносом), а такая же извечная стихия. Зас — это сила созидания и превращения. Творя космос, Зас превратился в Эроса и, соединив противоположности, привёл всё к тождественности и единению, согласию и любви. Таковы были главные идеи, рисовавшие Ферекида противником учения о поколениях богов, заимствованного Гесиодом где-то на Востоке.

Часть свитка от сырости невозможно было прочесть, и изложение космогонии обрывалось.

«К чему может относиться странное выражение «крылатый дуб»? — рассуждал Пифагор. — Не тот ли же это Зевс? Ведь пеласги считали дуб деревом Тина, бога дня и всякого сияния. Отсюда угодные Зевсу дубовые венки у эллинов. Или это из какого-то мифа, какими любил оживлять свои рассказы учитель, давая им аллегорическое толкование? А что такое «покров Заса, большой и красивый»? Не идёт ли речь о работе олимпийской мастерицы Афины?»

Отложив свиток, Пифагор поднялся на палубу. Корабль сильно качало. С трудом удерживая равновесие, Пифагор прошёл к корме.

Кормчий, поздоровавшись кивком, сказал:

— Добрый ветер. Домчал, как на крыльях.

Впереди вставал в розовом сиянии Пирей, а за ним виднелись жёлтые холмы Аттики, обжитые потомками Кекропа [55] . В юности Пифагор обошёл их вместе с Ферекидом, узнавая с его голоса о легендах этой суровой и удивительной земли, которую он называл «вратами Эллады». В памяти возникла пещера в горах Киферона. Учитель там впервые раскрыл перед ним аллегорический смысл Тартара, видя в нём не темницу для святотатцев, а великую бездну, в которой залегают все концы и все начала.

55

Кекроп — по преданию, первый царь Аттики, автохтон (рождённый землёй).

— Эй, на вёслах! — послышался зычный голос кормчего. — Что у вас, руки отсохли?!

Пифагор оглянулся. Сзади, на расстоянии полустадия, шла на полных парусах триера. Её высокий нос закрывал вид на палубу. Внезапно по лицу Пифагора проскользнула гримаса, словно от прикосновения чего-то отвратительного. Но этого кормчий заметить не мог.

— Вижу, ты торопишься попасть в Фалер [56] , — обратился он к кормчему не сразу.

— Да, — отозвался кормчий. — Чего она нас обгоняет!

56

Фалер — древний порт Афин.

— Не торопись. Сверни в сторону и дай торопящемуся дорогу. Ведь на нём мёртвое тело.

Кормчий от удивления потерял дар речи. Конечно же он слышал от самосцев, что тот, кому он взялся служить, — необыкновенный человек. Но такое...

— Мёртвое тело?

— Ну да, покойник.

— Но паруса-то ведь не чёрные.

— Не чёрные, — согласился Пифагор. — Да и меняют паруса только в мифах. И ещё. Постарайся причалить как можно дальше от этого судна и сразу на берег не выходи.

По тону, каким это было сказано, кормчий понял, что больше не следует ни о чём спрашивать, решив, что после высадки он обязательно отыщет этот корабль и проверит, действительно ли он привёз мертвеца.

День рождения

Убийство царя было назначено на день его рождения, отмечавшийся со времени Кураша с особой пышностью. В столицу со всех концов огромной державы сходились царские чиновники, царьки и вожди, чтобы засвидетельствовать почтение царю царей и выразить ему свою преданность. Сузы в этот день превращались во второй Вавилон: пестрота одеяний, чужеземная речь, необыкновенное оживление. Гости поднимались по сорока ступеням гранитной лестницы к площадке перед монументальным входом, где стражи обыскивали их, чтобы никто не прошёл во дворец с оружием.

Взглянув на семерых, стража почтительно их пропустила, не обыскав.

К тому времени когда семеро вступили в Зал приёмов, первая часть праздника уже началась. Виновник торжества восседал на троне, и к нему выстроилась длинная очередь из дарителей. В руках у каждого было по золотому или серебряному блюду, диску, шкатулке из слоновой кости или благовонного дерева, диадеме, одеянию, затканному золотыми нитями, ожерелью, уздечке, богато украшенной золотом, или какому-либо другому предмету, который не стыдно было подарить царю царей.