Плачь обо мне, небо
Шрифт:
Голос слуги, вновь бесшумно появившегося, чтобы пригласить князя на аудиенцию, выдернул того из хаоса пропитанных ненавистью мыслей.
Больших усилий стоило надеть бесстрастную маску и с идеально ровной посадкой головы перешагнуть через порог и не изменить выражения своего лица при виде устроившегося за письменным столом цесаревича, чудом еще не сокрытого за высокими стопками каких-то документов и бумаг. Князь Петр впервые лично встречался с Наследником Престола, но неплохо знал его по портретам, да и был наслышан о его личности. Если бы не история с сестрой, быть может, князю бы удалось назвать того прекрасным
– Ваше Императорское Высочество, князь Петр Алексеевич Голицын по поручению герцога Лейхтенберского, Николая Максимилиановича, прибыл.
Отрывисто откланявшись, князь безмолвно вперил холодный взгляд в цесаревича, как-то задумчиво поднявшего голову, словно бы запамятовал об аудиенции. С четверть минуты тот изучал визитера, сощурившись, а после едва заметно кивнул, будто отвечая каким-то своим мыслям, и закрыл папку, что лежала перед ним.
– Рад видеть Вас, князь, – заговорил Николай, поднимаясь из-за стола, но не выходя. – С чем же послал Вас ко мне кузен?
Глаза его чуть потеплели, и князь Петр ощутил, как ярость набирает обороты. Сглотнув, чтобы сохранить внутреннее равновесие хотя бы в голосе, он медленно стянул с руки новую перчатку и с презрением швырнул в лицо Наследнику Престола.
– С этим.
Заинтересованно хмыкнув, поймавший внезапное послание Николай уточнил:
– Вы уверены? Не припомню, чтобы у нас были поводы для дуэли.
– А Вы напрягите память, Ваше Высочество, – все правила этикета зиждились на тонком волоске, что мог в любую секунду просто быть сдутым потоком воздуха от взорвавшегося клубка злости. – Женское имя «Екатерина» Вам ни о чем не говорит?
Прежние насмешливые искорки в глазах Наследника Престола сменились стальным блеском.
– Смею предположить, что Вы говорите о своей сестре, и эта перчатка не от герцога, а от Вас.
– Вы одарены острым умом, Ваше Императорское Высочество, – если бы не шутовской поклон, можно было бы решить, что фраза и впрямь являлись лишь искренним выражением восхищения. Но князь Петр сейчас испытывал абсолютно диаметральное чувство – презрение.
– Позволите узнать, что именно вы сочли за оскорбление в её адрес, чтобы нам с Вами не терять драгоценного времени?
В ответ на это князю Петру захотелось громко рассмеяться; если бы только все не было слишком серьезно и он находился в кабаке с армейскими друзьями, а не на аудиенции. Потрясающе сыгранная честность, заслуживающая аплодисментов.
– Поиграться с чувствами влюбленной барышни, добившись того, чтобы она отменила собственную свадьбу и оказалась обесчещена, при этом готовиться венчаться с датской принцессой – по-Вашему, недостаточно для оскорбления? – выплюнул он, не сводя сверлящего взгляда с Наследника Престола, надеясь прочесть на его лице хоть каплю раскаяния или сожаления.
Увы.
Единственное, что там проскользнуло эфемерной тенью – усталость.
– Вам об этом поведала Ваша сестра?
Вопрос звучал так, будто бы они беседовали о погоде.
– Я имею право не сообщать, откуда были получены сведения. В их достоверности у меня нет причин усомниться, –
даже если и сплетницы чего приукрасили, слова дядюшки не могли лгать. – Равно как и нет причин верить Вам.– Вы понимаете, чем чреват вызов лица императорской крови? – попытался воззвать хоть к какому-то разуму цесаревич.
Напрасно.
– Вы можете только прикрываться своим происхождением, вместо того, чтобы ответить за свои действия!
– Я никогда бы не посмел прикоснуться к Вашей сестре, – с какой-то тяжелой бесстрастностью сообщил Николай. Князь Петр осекся, что-то уловив в этом лишенном эмоций голосе, но тут же усмехнулся:
– Яблоко от яблоньки недалеко падает. Вы ничем не лучше своего отца.
Какими бы ни были отношения в царской семье, сколь бы сильна ни была обида Николая на Императора, все это оставалось внутри, скрыто от посторонних глаз. И позволить кому-либо оговаривать его близких, даже если сам неоднократно упрекал отца в адюльтерах, не мог. В груди встрепенулось что-то темное.
– Глупец, – с обреченным сожалением тихо протянул цесаревич. – Жду завтра Вашего секунданта.
Комментарий к Глава седьмая. Скажи, что же нас дальше ждет
*Капля камень точит <…> По крайней мере,.. (фр.)
========== Глава восьмая. Не возвращайся, если сможешь ==========
Когда пред общим приговором
Ты смолкнешь, голову склоня,
И будет для тебя позором
Любовь безгрешная твоя…
М.Ю.Лермонтов
Германия, Карлсруэ, год 1864, сентябрь, 30.
Княгиня Голицына явно не ожидала увидеть среднюю дочь вновь так скоро: она полагала, что Катерина отбыла в Дармштадт, чтобы вернуться к своим обязанностям при Дворе, а значит, несколько месяцев будет находиться подле государыни, прежде чем уехать в Россию, чтобы венчаться там. После, быть может, она снова посетит Германию, отправившись в свадебное путешествие, хотя об его маршруте они не говорили, потому было вполне возможно, что молодые скорее предпочтут солнечную Италию. Потому, узрев, как к поместью подъезжает экипаж, а после из него выходит бледная Катерина, Марта Петровна удивленно моргнула, силясь понять, не привиделось ли ей это, и не спутала ли она с дочерью какую-то нежданную гостью.
Поднявшись на ноги и отложив книгу, с которой по обыкновению сидела на террасе, раз позволяла погода, она медленно спустилась по ступенькам, выводящим к главной дорожке, что шла от дома к парадным воротам.
Ошибки не было – к ней действительно спешно приближалась дочь, за которой слуга нес большой ридикюль: тот же, с которым она и уезжала.
Нахмурившись, княгиня позволила себе обнять её, прежде чем отстранить и внимательно вглядеться в её лишенное румянца лицо:
– Катя? Что-то стряслось? Сначала граф Шувалов вернулся, теперь ты.
Определенно ожидавшая этого вопроса и подобной реакции Катерина покачала головой, тут же заверяя маменьку, что волноваться не о чем. Хотя княгиня не была в этом так уверена, когда услышала последние слова:
– … я решила оставить Двор.
Во всем её естестве при этом не было ни грамма счастья, будто бы к этому решению её подводили под дулами десятков заряженных ружей. Марта Петровна, все сильнее хмурясь, махнула рукой слуге, чтобы тот унес вещи гостьи, и жестом предложила дочери пройти в дом: не стоять же посреди дорожки, обсуждая такие известия.