Плачь обо мне, небо

Горькая нежность, разрастающаяся в груди при виде едва подрагивающих ресниц, приоткрытых тонких губ и мерно вздымающейся груди, уже не впервые охватывала Николая. И уже в который раз он понимал, что бессилен перед ней. Возможно, это единственное, с чем уже нет нужды бороться: он просто запрет ее внутри. Навечно.

Робко протянутая рука остановилась в считанных миллиметрах от бледных скул, стоило расположившимся на камине часам звонко отмерить полдень. Пальцы покалывало от непонятного, ранее неизведанного ощущения; неуверенное движение вниз, не касаясь кожи, и рука окаменела, когда спутанные ресницы дрогнули и подернутые дымкой сна зеленые глаза приоткрылись. Изображение было туманным и нечетким, но взгляд цесаревича, направленный на нее, чувствовался даже сквозь дрему.

— Простите, Ваше Высочество, я…

Поднятая ладонь замерла так близко от ее губ, что Катерина могла ощутить тепло, исходящее от кожи, и легкую дрожь.

— Это мне стоит просить прощения, Катрин, — так же тихо не согласился с ней цесаревич. — Вы заботились обо мне, однако сами пострадали ничуть не меньше.

С неохотой поднявшись с постели, на которой они провели последние минуты, Николай задумчиво осмотрелся: кабинет покойного Императора не предполагал особого комфорта — что походная кровать, прикрытая от чужих рук, что несколько деревянных кресел, обтянутых сафьяном, не давали возможности остаться в них надолго. Увы, но приходилось покинуть этот островок покоя и уединения, столь резко контрастирующий с суматошной и живой атмосферой дворца, порой излишне утомляющей.

— Нам пора.

Сожаление, пронизывающее голос, сложно было скрыть; Катерина, уже отошедшая от своего незваного сна, ничего не ответила — оправив едва примявшиеся юбки, она выпрямилась, готовая следовать за Николаем по тому же пути, которым они шли сюда.

Комментарий к Глава четвертая. Без слова, без жеста, без мыслей

*бурнус — женская верхняя одежда, представлявшая собой очень широкое пальто.

========== Глава пятая. Горечь злейших на свете судеб ==========

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, апрель, 11.

Император редко наносил визиты на половину своей супруги, если не брать во внимание утреннее приветствие: даже завтрак чаще всего проходил в раздельных комнатах, а в последнее время Александр едва ли прерывал бесконечный поток дел на обед, утром полностью забывая о трапезе. Потому, завидев статную фигуру супруга, появившуюся в дверях, она удивленно поднялась из-за богато заставленного различными баночками и флакончиками трюмо и с некоторым промедлением отдала молчаливый приказ фрейлинам, занявшим кресла у окна, покинуть спальню. Впрочем, то, что Александр пришел отнюдь не ради праздной беседы, стало ясно довольно скоро: стоило лишь ему заговорить о приближении лета и успехах цесаревича, как Мария Александровна отвела взгляд к золотым узорам, что украшали стены.

— … Сергей Григорьевич подготовил прекрасную программу, которая позволит завершить этот этап.

Роль графа Строганова в воспитании цесаревича действительно была неоценима, что не отрицал никто из императорской фамилии. Однако далеко не это сейчас волновало Марию Александровну, догадывающуюся о том, что стоит за заграничным путешествием сына: отнюдь не одно лишь знакомство с европейскими дворами ставил в приоритет государь.

— Вы полагаете, уже пора?

— Прошло чуть меньше года с его последней поездки по стране…

— Я не о том, Ваше Величество, — мягко остановила его Императрица. — Вы ведь намереваетесь заговорить с сыном об обручении?

— Мари, видит Бог, я не желаю давить на Николая, — устало прикрыв глаза, после недолгого раздумья произнес Император, — но его интерес к фрейлине Голицыной день ото дня становится лишь сильнее. Я не хочу, чтобы он повторил мои ошибки.

— Вы говорите о своем желании отречься от престола ради женщины, Ваше Величество? — даже говоря о таких вещах, Мария Александровна оставалась безупречно спокойной; словно бы ее совершенно не трогали воспоминания об увлечениях ее царственного супруга. — Никса не столь импульсивен — он не поставит под угрозу судьбу Империи, — она покачала головой, невольно касаясь пальцами жемчужного браслета на своем запястье.

— Видели бы Вы его несколькими месяцами ранее, когда… — он осекся, запоздало осознав, что об этом случае Императрице неизвестно, и узнать о нем она не должна. — Когда он так яро защищал честь mademoiselle Голицыной.

— И одно лишь это привело Вас к подобным мыслям? Он унаследовал Ваше благородство, Ваше Величество, однако никогда не совершал бездумных поступков.

— Мари, — государь приблизился к супруге и осторожно коснулся сухими губами ее руки, — я обещаю Вам, что позволю совершить Николаю собственный выбор, как это когда-то сделали мои родители. И, более того, он будет волен сам решить, когда объявить о помолвке и назначить дату браковенчания.

У нее не было причин не доверять ему. Не было причин сомневаться в его любви к сыну. И все же материнское сердце болезненно сжалось; Императрица понимала, что будет значить одно лишь появление невесты у цесаревича — обязательства. Воспитанный на принципах верности и чести, еще в детстве принявший свое положение и крест, Николай, даже еще не обручившийся, но уже выбравший будущую государыню, более не сможет искать чувств на стороне. Просто потому, что даст обещание и любое отклонение от оного станет предательством. Император действительно знал, на что делать ставку. Если он желал положить конец юношеским увлечениям сына, пока те не перешли дозволенную границу, но при том не настроить цесаревича против себя, создать для него кажущиеся комфортными обстоятельства, он мог выбрать лишь такой путь.

Покорно склоняя голову перед супругом, которому не имела прав перечить, Мария Александровна позволила тяжелому вздоху сорваться с ее губ.

Оставалось лишь молиться о том, что хотя бы одна принцесса придется сыну по душе.

***

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, апрель, 12.

Слушая речь брата, вызванного сразу после занятий с Борисом Николаевичем Чичериным, преподававшим государственное право, Николай беспрестанно переставлял шахматные фигурки на отполированной до блеска доске, и точно так же перемещались в его голове кусочки мозаики, все никак не желающей сложиться в единую картину. Полученное вчера письмо, долженствовавшее стать ответом на большинство его вопросов, прояснило немногое, и отнюдь не успокоило — скорее заставило построить еще несколько новых теорий и переосмыслить старые.

— Мари… Мария Элимовна, — поправился Великий князь, — весь вечер того дня провела подле государыни, сразу после дежурства отправившись к себе. О беседе с княжной Голицыной ни с кем не говорила. Почему тебе так важно было это узнать?

— Катрин сказала, что mademoiselle Мещерская отрекомендовала ей Гостиный Двор, — задумчиво произнес Николай, оставляя ладью на крайней черной клетке. — Их беседа имела место быть днем, а следующим утром Катрин отправилась на прогулку. Злоумышленник знал, что она будет именно там, иначе бы с той женщиной она столкнулась не напротив Казанского собора.

— Ты не берешь во внимание случайность этой встречи?

— Нет, — цесаревич стиснул зубы, — как бы мне того ни хотелось, но все было спланировано. Не пойми меня превратно, Саша, — он обернулся к брату, и тот поразился безграничной усталости, затопившей синие глаза, — я не желаю обвинить mademoiselle Мещерскую или кого-либо еще: я только лишь стараюсь понять, кого еще удалось привлечь тому человеку.

— Но если Мария Элимовна и вправду непричастна, то как?..

— Беседа ведь не была конфиденциальной?