Плачь обо мне, небо
Шрифт:
Те страшные минуты прощания покойного государя с семьей начали отсчет для цесаревны, слова манифеста, прозвучавшие не дрогнувшим голосом ее супруга чуть позже — кажется, начали рушить все внутри. Отчего-то Мария Александровна знала — зыбкий покой, в котором она жила эти несколько лет с момента их браковенчания, уже не вернется. После, когда спустя пять лет скончается и вдовствующая Императрица-мать, ощущение одиночества полностью затянет в свои удушающие объятия ту, что когда-то верила — ее брак будет счастливым, ту, что сознательно отказывалась от маленького Дармштадта ради жизни с русским принцем.
Сказка былью не стала.
Если за день знакомства с Александром Мария благодарила Бога, то за день, когда он был провозглашен Императором — проклинала судьбу. Потому
Мария Александровна не знала, кому молиться и на кого сетовать: на врачей ли, что строжайше запретили ей иметь близость с мужем после рождения шестого сына; на себя ли, столь сильно полюбившую, что готова была безропотно терпеть; на супруга ли, что уверял ее в несерьезности этих увлечений, но смотрящего пустыми глазами и обнимающего холодными руками. Она почти явственно чувствовала фальшь. Все слова о том, что любая интрижка мужчины — коротка, и он всегда вернется к той, что верит и ждет, с каждым днем тускнели и ссыхались, готовые осыпаться прахом под ноги. Александр всегда возвращался к ней, но не сердцем. Он возвращался к Императрице, возвращался к матери своих детей. Но не к любимой женщине.
Украдкой бросая взгляд на старшего сына, что беседовал с министром финансов, но с явной неохотой, о чем говорила его легкая задумчивость, обращенная к стоящим в сторонке фрейлинам, Мария Александровна лишь едва заметно вздохнула, вновь возвращая свое внимание Милютину, выказывающему свое почтение императорской чете и тут же просящему у государя конфиденциального разговора. Несмотря на принцип разделения рабочего и свободного времени, даже на торжественном приеме военный министр находил возможность вспомнить о делах, тем более в условиях затухающего польского восстания: вчера была разбита группа Бжуска — последняя из остававшихся. Однако Императрица сейчас была даже рада такой настойчивости министра: оставив супруга с его собеседником, она воспользовалась возможностью снять хотя бы эту маску, надеваемую всякий раз, когда им предстояли совместные выходы. Мысль о бесцельных прогулках по дворцу в тишине звучала приятнее, но сбыться ей не дали — Николай, чутко реагирующий на настроение матери, не мог позволить ей погрузиться в одиночество и спешно распрощался с Рейтерном.
— Вы вновь печальны, Maman — Вам нездоровится?
— Всего лишь легкая усталость, — стараясь, чтобы голос ее звучал как можно ровнее, улыбнулась Мария Александровна, — я прекрасно себя чувствую, Никса, — заверила она сына и, не давая ему возможности оспорить ее слова, перевела тему. — А вот тебе стоит уделить внимание кому-нибудь из барышень, а не стоять подле меня весь вечер.
— Maman… — хотел было воспротивиться Николай, но государыня только покачала головой все с той же полуулыбкой.
— Балы созданы для веселья, а юность быстротечна. Пока руки и ноги не скованы долгом перед короной, нужно забирать эти минуты — жадно и без остатка.
Она говорила так, словно не ему, а себе. Четырнадцатилетней принцессе, оставшейся внутри и не знавшей, что ей суждено пройти. Цесаревич не сводил с матери глаз, ничего не отвечая на это — знал, что она не ждет никаких фраз. Знал, что не пожелает рассказать, даже если что-то ее тревожит. А еще ему казалось, что в ее потухших глазах — боль, но не та, что причиняли ей адюльтеры государя и его холодность. Боль за будущее сына, за его дальнейшую жизнь и, скорее всего, за несчастливый брак. За то, что ему не повезло родиться преемником Императора. Еще в письмах двадцатилетней давности, которыми обменивались молодые супруги будучи в разлуке, они оба просили Бога о милости к старшему сыну, но особо горячи были
эти молитвы сейчас, когда его образовательная программа подходила к концу.— Скоро тебе придется выбирать себе невесту, — продолжила Мария Александровна, понимая, что эту тему пришлось бы затронуть: Николаю шел двадцать первый год, и несмотря на то, что его отец сочетался браком в двадцать три, столь поздние союзы были скорее исключениями, чем нормой. Вряд ли бы удалось отсрочить необходимость обручения более, чем еще на год. Государыня уповала лишь на то, что будущая невеста придется по душе сыну, и если даже не случится в их семье большой любви, то хотя бы измены не станут никого терзать излишне.
— Незамужних принцесс за пределами России достаточно, не думаю, что это станет проблемой, — улыбнулся цесаревич, видя странное беспокойство матери. — Какую страну на сей раз сделаем союзником?
— Мне бы хотелось, чтобы Вы выбирали невесту себе по сердцу, а не исходя из политических соображений, — вздохнула Императрица, понимая, что ее слова почти утопичны.
— Сердце изменчиво, век чувств недолог, — оспорить фразу было нечем — она столь точно описывала почти каждого монарха, что стоило еще не раз подумать, в чем больше правды: в браке по любви, или в союзе по расчету. — Если бы Его Величеству позволили жениться не в угоду государству, боюсь, восточные ханы завидовали бы количеству его жен.
Государыня не сдержала горькой улыбки, вызванной замечанием сына:
— Возможно, именно по этой причине мезальянсы в царских семьях не разрешены.
— К лучшему ли? — отведя взгляд в сторону, протянул цесаревич. — Быть может, если бы не этот брак, Вы стали бы счастливее с тем, кто не посмел бы завести связь на стороне от Вас.
— У меня есть Вы, Никса, и уже за одно это стоит благодарить Бога, — любовно коснувшись рукой волос сына, Мария Александровна вновь улыбнулась, но на сей раз — светло. Ни одного дня она не потратила на то, чтобы упрекнуть Всевышнего в своей судьбе, ни одного дня не пожалела о том, что стала невестой русского принца. Даже в моменты холодности супруга сердце ее продолжало испытывать лишь самые нежные чувства, пусть и разрывалось от боли.
Нет награды большей, чем любовь, и нет муки худшей, чем любовь.
***
Немногим позже, оставив мать, вынужденную вновь вернуться к супругу, дабы не вызвать сплетен об очередной размолвке императорской четы, Николай все же внял ее совету, по-своему: украв Катерину, сочиняющую причины одну другой интереснее, лишь бы не давать согласия на танец. Она не имела ничего против вальса, тем более что изрядно утомилась слушать, как фрейлины полощут чужое грязное белье, но слишком хорошо знала, как дворцовое общество воспримет ее танец с Наследником Престола. И противно ей было не столько осуждение, сколько полный превосходства взгляд Ланской, словно говорящей о том, что она знала — никому не устоять перед особой царской крови. Клеймо фаворитки не смыть, даже если сдирать кожу до крови: оно въестся, смешается с дыханием, останется навсегда, и даже после смерти ее будут помнить как монаршее увлечение. И это уже не говоря о том, что она была помолвлена, сейчас носила траур, и любое проявление интереса к постороннему мужчине — постыдно. Что бы она ни чувствовала, это стоило оставить внутри, куда не добраться ничьему взгляду.
И все же, настойчивости Его Высочества можно было спеть оду: ни один из отказов его не убедил настолько, чтобы даже на миг задуматься, что уж говорить о потере интереса к ее персоне. Едва слышно сообщая цесаревичу о его невероятном бараньем упрямстве, княжна покорно приняла предложенную руку, позволяя вывести себя в круг танцующих, надеясь, что один вальс не станет для нее роковым. Если бы только можно было надеть маску, ей стало бы значительно легче дышать и сохранять внешнее спокойствие, когда ладони то немели, то покрывались бисеринками пота, что удавалось скрыть лишь высокими перчатками. Стоило отдать должное ее учителю танцев — только благодаря его стараниям она сейчас не путалась в пышных атласных юбках, потому как ноги, совершенно ей не подчиняющиеся, все же выполняли нужные па с безукоризненной точностью.