Плачь обо мне, небо

— Кто занимался осмотром украшений в прошлый раз? — Мария Александровна оглядела собравшихся, медленно переводя взгляд с одной барышни на другую, словно пытаясь только лишь этим выпытать у них правду по незначительному жесту или даже вздоху.

— Я, Ваше Императорское Величество, — Елизавета Волконская поднялась с обитого алым штофом стула, — однако могу поклясться пред образами, что все драгоценности до единой были на месте.

— Стало быть, пропажа имела место быть после.

Едва слышные перешептывания фрейлин, недоумевающих, как подобное могло случиться, заполнили каждый уголок кабинета. Никто не сомневался в том, что к вечеру эта новость, будучи изрядно видоизмененной, разнесется по всему дворцу. Катерина аккуратно свернула оконченное послание, откладывая от себя и бумагу, и перо.

— Прикажете обыскать личные вещи фрейлин, Ваше Величество? — задала насущный вопрос баронесса, за что удостоилась задумчивого взгляда государыни.

— Повремени с этим. Mademoiselle Волконская, — обернулась к Елизавете Императрица, — приведите мадам Тютчеву.

Названная фрейлина покорно склонилась в книксене, прежде чем выпорхнуть за двери. Мария Александровна жестом показала остальным вернуться к своим занятиям и забрала у Катерины бумагу для подписи: не стоило устраивать волнения.

Анна Тютчева, сопровождаемая своей посыльной, явилась по приказанию в считанные минуты и после церемониального приветствия замерла, ожидая монаршей воли. Фрейлина Волконская ни словом не обмолвилась о причинах подобного вызова, поэтому сейчас ее, пусть и слабо, но точило любопытство. Императрица ждать не заставила: кратко разъяснив инцидент, она распорядилась пройти с проверкой по Фрейлинскому коридору, уделив внимание комнатам тех дам, что несли дежурство в последние два дня, а также находились при ней. Если кто осмелится протестовать, уведомить, что на то был высочайший приказ. Анна Фёдоровна послушно склонила голову, покидая кабинет; Мария Александровна вернулась к прерванному занятию — Катерина уже раскрыла новую поздравительную открытку, готовясь зачитать текст, адресованный царской чете. Оставшаяся без дела баронесса фон Вассерман облокотилась на вновь зазвучавший рояль, с видом надзирательницы осматривая барышень, однако почти тут же получила новый указ касаемо сборов.

Причина, по которой Императрица доверила проверку Анне Тютчевой, заключалась в высшей степени доверия к последней: если и впрямь пропажа была делом рук кого-то из подневольных ей дам, вручить в руки одной из них подобную ответственность означало дать шанс скрыть свое преступление. И в силу того, что никого лично Мария Александровна не подозревала, а значит, в равной степени распределяла вероятность вины между ними, отдать распоряжение она могла только Тютчевой, в преданности которой не могла сомневаться. Анна Федоровна уже была одарена невероятной милостью — приставлена в качестве воспитательницы к Великой княжне, что означало особую к ней расположенность, укреплявшуюся в течение десяти лет. Мало кто мог бы удостоиться того же отношения.

Из-за вынужденной проверки спален всем фрейлинам было приказано находиться подле государыни до самого вечера. Тем, чьи комнаты подверглись инспекции, не дозволялось отлучаться, дабы они не воспрепятствовали процессу, а остальные могли находиться в сговоре и потому были вынуждены тоже следовать за Марией Александровной везде: пожалуй, столь пышного выхода, не приуроченного ни к какому празднованию, давно не видели, особенно если принимать во внимание нелюбовь Императрицы к окружению себя большим количеством свитских дам. Рядом всегда находились только те, кто непосредственно исполнял какие-либо поручения, в то время как остальные были предоставлены самим себе — нужды собирать всех фрейлин, чтобы они составляли ей компанию, она не видела. Возможно, именно потому барышни зачастую страдали от тоски: однообразие дней, сливающихся в тусклую череду без начала и конца, едва ли разбавляющихся длительными дежурствами, было той самой неприглядной изнанкой бриллиантового шифра штатской дамы.

И даже несмотря на это за место при дворе продолжали вести войну, не останавливающуюся ни на минуту; в любой момент приближенная к высшему свету могла оказаться низвергнута. Достаточно лишь знать, куда ударить.

— Мной было проверено пять комнат, Ваше Величество, — склонилась перед государыней вернувшаяся Тютчева; часы к тому моменту уже пробили девять, и некоторые из фрейлин начали с неудовольствием перешептываться, — попрошу Вас засвидетельствовать найденное, — она раскрыла какой-то кусок материи, что держала в руках, позволяя присутствующим, что находились рядом, увидеть блеск отполированных камней.

— Корсажное украшение с топазами и кольцо с одиннадцатью кабошонами-изумрудами, как и отмечено в общем перечне, — сухо подтвердила баронесса фон Вассерман, чьи обязанности на сегодня даже без этого инцидента продлились бы до конца дня.

— Украшения были найдены в личных вещах Екатерины Алексеевны Голицыной.

— Ч-что? — только и смогла произнести охрипшим от ошеломления голосом Катерина. Широко раскрытые глаза вперились в принесшую эту весть Анну Федоровну, силясь найти в лице той хотя бы намек на шутку.

Тщетно.

В ее сторону тут же было брошено более десятка взглядов: презрительных, злобных, насмешливых, фальшиво-жалостливых. Ее падения ждали, ее падения желали едва ли не меньше, чем окончания Великого Поста, ее падение старались приблизить. Две пары глаз смотрели с недоумением — Мари Мещерская и Ольга Смирнова — но за той липкой, грязной волной отвращения они терялись, растворяясь в зловонии чужого торжества. Даже если виновных среди фрейлин не было, удовольствия им этот инцидент принес ничуть не меньше. Впрочем, кто-то все же должен быть иметь причастность к произошедшему — пусть и косвенно, но доступ к половине государыни имела только ее свита.

— Что еще было ожидать от той, кто осмелилась поднять руку на Великую княжну.

Разодравшее тишину в клочья шипение выбило последние остатки воздуха из легких. Но прежде чем Катерина успела хоть как-то отреагировать на это, прозвучал ровный и совершенно безжизненный голос Императрицы:

— Объяснитесь, mademoiselle.

И, на удивление, обращен он был не к Катерине.

— Я прошу прощения за то, что напоминаю о столь страшном происшествии, — глубокий реверанс и склоненная голова Ланской отдавали невероятной фальшью, а за стеной робости, совершенно ей не присущей, Катерина отчетливо различала радость. — Однако не могу понять, по какой причине фрейлина Голицына после преступления государственной важности была возвращена ко двору.

— О каком преступлении идет речь, mademoiselle Lansky? — Мария Александровна нахмурилась; она уже давно ощущала неприязнь между Александрой и Катериной, впрочем, к последней любви не питала добрая треть штатских, однако до сей поры в клевете Ланская не была замечена.

— Как же, Ваше Императорское Величество? — подняла изумленные глаза та. — Княжна Голицына осмелилась совершить покушение на Великую княжну Марию Александровну, однако была всего лишь отослана из Петербурга на два месяца. Неужели ее никому не известные заслуги перед короной столь велики, что затмили даже этот проступок?

В какой-то момент Катерина осознала, что не может даже губ разомкнуть — внутри все сковал страх, и отнюдь не за свою участь, а за то, как воспримет это известие Императрица, и без того лишенная сна из-за тревог за сына. Хотелось заставить замолкнуть Ланскую, воззвать к ее рассудку, узнать — неужели она совершенно слепа и не отдает отчета в том, что каждым новым словом подкашивает и без того болезненную государыню. Но из горла не вырывалось даже выдохов; спазм, сковавший все тело, превратил Катерину в подобие живой куклы, способной лишь смотреть вперед и видеть, как расходятся перед глазами золотые и малиновые пятна. Наверное, она была бы даже рада лишиться сознания сейчас, но разум продолжал хвататься за рассыпающуюся под кровоточащими руками реальность.