Плачь обо мне, небо

Оспаривать слова личного медика Наследника Престола никто не стал.

***

Сашенька уже вторые сутки с беспокойством наблюдала за Катериной, которая словно отгородилась от всего мира: задумчивость, так ей несвойственная, теперь была столь сильна, что она могла не расслышать адресованного ей вопроса даже с третьего раза. Взгляд ее постоянно блуждал где-то, даже если перед ней находился собеседник; порой она вздрагивала, словно приходя в себя, и начинала тревожно осматриваться. Свободные минуты она проводила в дворцовой церкви, где долго и горячо молилась, порой не сдерживая слез; в комнате всегда сидела с книгой или же перебирала какие-то письма, изымаемые из плотного свертка. С ней что-то происходило, и Сашенька едва ли могла с точностью сказать, только ли внезапная болезнь Наследника Престола была тому виной. Но спрашивать боялась: знала, что ответов не получит — они делили комнату уже более полугода, но все еще между ними не установилось того доверия, которое бы позволило обмениваться всеми душевными тайнами.

— К Его Высочеству не допускают, — расстроенно покачала головой Катерина, закрывая книгу: она не могла запомнить ни единой строчки, будучи погруженной в тревоги за здоровье цесаревича. На ее настроении сказывалось и состояние государыни, обеспокоенной состоянием сына, уже вторые сутки не встающего с постели: Мария Александровна старалась не показывать волнения, однако от фрейлин ее бледность и отстраненность не укрылись, а сделать соответсвующие выводы труда не составило никому. Хоть и некоторые из них предположили, что виной тому новое увлечение государя.

Катерина же переживала того сильнее, поскольку винила себя: наверняка сказалась прогулка после бала — апрельский северный ветер с сыростью, что тянулась от Невы, мало кому пошел бы на пользу, а уж тем более цесаревичу, заметившему, что его спутница вздрагивает от холода, и решившему совершить очередной благородный поступок — мундир тут же перешел на оголенные и покрывшиеся мурашками женские плечи. Как бы Катерина ни сопротивлялась, настаивая на возвращении во дворец, Николай упрямо стоял на своем: прогулка сейчас действительно необходима, и он стараниями покойного Императора не имеет такой чувствительности к холоду, поэтому беспокоиться не о чем. Как же. Судя по тому, что сегодня утром к нему вызвали штатного врача, порывистый ветер, проникающий даже во внутренний дворик, и простуда все же оказались сильнее. Если бы цесаревич не решил последовать за ней, его бы здоровью ничто не угрожало, как и жизни парой недель ранее.

Называя ее своим ангелом-хранителем, Николай явно ошибся.

— Это всего лишь простуда, Катрин, — Сашенька присела рядом на постель и ободряюще сжала холодные руки подруги в своих. — Я сама слышала, что доктор Шестов заверял государыню в этом.

— Шестов? — она нахмурилась, силясь вспомнить лицо штатного медика, с которым сталкивалась от силы пару раз: Николай предпочитал обращаться к доктору Маркусу, поскольку тот не стремился сразу же донести до царской четы о произошедшем, а значит, не тревожил Императрицу. К тому же, при дворе не раз признавали легкомыслие Шестова, и потому в тяжелых случаях явно стоило доверить болезнь не ему. Но раз никого более не привлекли, возможно, все и вправду не так страшно.

— Если Его Высочеству сделается хуже, вызовут Здекауэра, но не думаю, что в этом возникнет необходимость: беспокоиться не о чем, Его Высочество идет на поправку.

Обернувшись к образам, занявшим угол у окна, Катерина чуть дрогнувшей рукой осенила себя крестом — лишь бы словам Сашеньки сбыться. Но ей все же что-то не давало покоя: словно неспроста сгустились по углам тени, порожденные отсутствием солнца на затянутом толстыми серыми облаками небосводе, и не разгоняемые даже двумя одинокими свечами, что примостились на низком комоде.

***

В Малиновом кабинете сегодня было на удивление тихо: если бы не мелодичный напев Ольги Смирновой, занявшей место за резным золоченым роялем, присутствующие бы погрузились в тяжелое молчание. Даже вечно обсуждающие последние новости фрейлины, порой забывающиеся и слишком громко выражающие свое удивление или неодобрение, переговаривались едва-едва, и столь низким шепотом, что тех, кто расположился в нишах возле окна, сидящая на кушетке у камина Императрица не слышала. Впрочем, она была занята достаточно, чтобы не обращать внимания на очередную сплетню: надиктовывая ответное послание, неизвестно какое по счету за сегодняшнее утро, она то и дело умолкала, мыслями возвращаясь в спальню сына, новостей о состоянии которого ждала ежеминутно. Катерина не осмеливалась напомнить государыне о ее занятии, полагая, что сейчас письма с поздравлениями имели куда меньший вес, и потому покорно ожидала, когда та самолично обратит внимание на замершую с пером над бумагой фрейлину.

Остальные же радовались возможности манкировать своими прямыми обязанностями, отчего Мария Анненкова уже более часа перебирала бусины, раскладывая их по ящичкам, но едва ли преуспела в этом; Елизавета Волконская, последние дни носящая звание фрейлины, поскольку готовилась в конце апреля венчаться с князем Куракиным, куда больше обсуждала предстоящее замужество, нежели подшивала кружева на ночное платье; Екатерина Гагарина, заступившая на службу только сегодня, беспрестанно обращалась за помощью к более опытным «подругам», а Мария Мещерская, уже неплохо освоившаяся в новом статусе, похоже и вовсе откровенно скучала, забыв о данном ей поручении. Даже если государыня старалась скрыть по возможности свое волнение, фрейлины догадывались, что сейчас ее ум занят здоровьем цесаревича, и потому можно позволить себе определенные вольности. Катерина на это только хмурилась, но как и Императрица, внимания почти не обращала: она и сама превратилась в напряженную струну, что была готова порваться в любой момент, стоит только появиться дурной вести.

И все же, некоторые из фрейлин покорно следовали розданным указаниям: Елизавета фон Вассерман, в девичестве Нарышкина, занималась осмотром драгоценностей, сверяя их со списком и тем самым подготавливая вещи государыни к переезду в Царское Село. И именно с ее стороны донесся удивленный возглас, на который мало кто бы обратил внимание, если бы баронесса не обратилась напрямую к Императрице.

— Ваше Величество, нет ли больше каких шкатулок с украшениями?

Мария Александровна, отвлеченная от тягостных мыслей, с искренним недоумением перевела потухший взгляд на говорившую.

— Из тех, что я бы желала забрать в Царское Село, это все. Вас что-то тревожит, баронесса?

— В некотором роде, — уклончиво отозвалась та, вновь заглядывая в длинный перечень, — отсутствует корсажное украшение с топазами, а также нет кольца с кабошонами-изумрудами. Возможно, они были перемещены?

Императрица отрицательно качнула головой: все свои украшения из тех, что надевались не по случаю, а дополняли ее платья каждый день, она хранила в трех шкатулках, кои были переданы сегодня баронессе фон Вассерман для проверки и сборов. Фрейлины, что снимали с наряда государыни драгоценности и укладывали их в отведенное место, делали это под ее личным контролем; шкатулки же хранились в будуаре, куда не было хода посторонним без ведома его хозяйки.

— Осмотри еще раз шкатулки и трюмо внимательно, — распорядилась Мария Александровна и обернулась к все так же ожидающей ее дальнейших слов Катерине. — Зачитайте ответ с самого начала.

Пока княжна выполняла указание и озвучивала уже написанные строки, дабы государыня могла решить, нуждается ли письмо в дополнении, или достаточно поставить свою подпись, прежде чем запечатать оное, баронесса выскользнула из кабинета в будуар, откуда вернулась минутой позднее и с сожалением опустила голову.

— Увы, Ваше Величество, украшения действительно пропали.

Музыка стихла — фраза донеслась даже до Ольги Смирновой, тут же отпустившей клавиши; разговоры в оконных нишах тоже прекратились. Все с изумлением, а порой и с недоверием, смотрели на баронессу фон Вассерман.

— Как это возможно, mademoiselle? — мягко, пожалуй, даже излишне, осведомилась Императрица.

— Имею смелость предположить, что это дело рук кого-то из фрейлин: доступа в будуар более ни у кого не было. Либо это случилось в Ваше отсутствие, либо в момент предыдущей проверки.