Пластмассовый космонавт
Шрифт:
Исполняя свои хиты Архипов словно проживал жизнь героев: покорял с ними горы, ходил в гибельную атаку под немецкие пулемёты, доходил от истощения в лютый сибирский мороз на лагерном лесоповале или погибал от бандитской финки.
Как и все присутствующие, вскоре Беркут забыл обо всём на свете, устремив завороженный взгляд на искажённое страстью суровое лицо, тем более что Архипов будто специально для него исполнял под гитару недавно написанный монолог от лица фронтового лётчика. Глаза его выкатились из орбит и горели бешенной злостью и ужасом одновременно, словно он и в самом деле видит себя безнадёжно пикирующим к земле в объятой пламенем крылатой машине. Вены на покрасневшей жилистой шее вздулись, будто вот-вот лопнут, как и безбожно насилуемые длинными сильными пальцами гитарные струны, и безжалостно рвущий себе связки и сердце трибун начнёт харкать кровью. Архипов пел так, словно с него содрали кожу, отчего присутствующая
К счастью этого не произошло. Закончив исполнение одной своей вещи, бард делал короткую передышку, чтобы смочить горло, немного успокоить дыхание, и тут же начинал другую. Так прошёл час, но преисполненные полнейшего восторга гости требовали всё новых и новых песен. Человек пятнадцать записывали «звезду» на магнитофоны. И Архипов, не кокетничая и не выпрашивая себе отдыха, продолжал импровизированный концерт, не сбавляя темпа; пот лился по его вискам, но голос и напор оставались всё теми же, что и час назад.
Павел был так поглощён происходящим, что едва сдержался, когда прилипчивый сосед снова положил ему лапу на плечо.
– Да что вам ещё нужно? – сердито дёрнул плечом Беркут и сурово покосился на прилипалу.
– Да вы обижайтесь на меня не, – примирительно прошептал сосед.
– С чего вы взяли, что я обижаюсь?
– Это хорошо. Жена у вас чудо. А вы, когда вернётесь из космоса, позвоните.
Сосед достал из кошелька пятидесятирублёвую купюру и прямо на профиле Ленина записал свой телефон.
– Это не к чему – отказался Беркут.
– Да бросьте! – очень неприятно, – с видом полного превосходства, захихикал «автофирмач». – Всё равно вам без нас не обойтись, машины-то у всех ломаются – и у космонавтов, и у академиков! – С этими словами делец засунул подписанную купюру в нагрудный карман пиджака космонавта. Он сделал это всё с той же хозяйской ухмылочкой – словно сунул чаевые ресторанному «халдею» или швейцару.
В руке Павла хрустнул бокал из толстого хрусталя. Он резко поднялся из-за стола, сделал несколько шагов по направлению к двери, как вдруг внезапный спазм пронзил ему грудь, сердце сдавило так, что ни вздохнуть, ни выдохнуть. Мужчина застыл, пронзённый резкой болью; немного постоял, потом всё же нашёл в себе силы дойти до кухни. Там он сразу направился к окну и настежь распахнул его: на улице моросил дождь. От свежего воздуха боль в груди немного отпустила, но настроение было паршивей некуда. Рука сама полезла в карман за пачкой папирос. «Так, стоп! – одёрнул он себя. – С куревом пора завязывать, иначе точно спишут к чёртовой матери!». Ему ли было не знать суровую профессиональную статистику: 80% лётчиков-истребителей списывают с лётной работы вскоре после тридцати – серьёзные перегрузки буквально выжимают из человека здоровье. Рано или поздно старые травмы, которых за долгую службу в боевой авиации было немало, напомнят о себе. Он итак уже лет десять летает «сверх плана», да ещё второй раз в космос собрался. А раз так, то надо поберечь здоровье. Смятая пачка «Мальборо» полетела в мусорное ведро. Естественно, настроение от этого не улучшилось.
«А может, – ну оно всё к лешему! Уйти самому из отряда космонавтов, пока всё не открылось на медкомиссии и меня не выперли с позором? – спросил он себя напрямик, и ужаснулся такой мысли. Без любимой профессии жизнь теряла всякий смысл, ведь это фактически последнее, что у него осталось. – Нет, надо держаться, пока меня, словно старую скаковую лошадь, содрав предварительно с копыт подковы, не отправят на мясо».
В первую очередь это необходимо ему самому! Ни Вика, ни эти двое самовлюблённых учёных павлинов никогда не смогут понять такого, как он – человека, выбравшего прямой путь честного и бескомпромиссного служения Родине. Им не понять, каково было такому простому парню от сохи, каким он пришёл в авиацию, пройти суровый жизненный путь, десятки раз избежать верной смерти, и кое-чего добиться. Впервые он должен был погибнуть ещё молодым лётчиком в Корее. Его война, да и сама жизнь преспокойненько могла закончиться уже на 13 боевом вылете. В то утро он вылетел в составе звена истребителей Миг-15 на штурмовку вражеских позиций (хотя основной работой советских лётчиков-интернационалистов на той войне была противовоздушная оборона крупных северокорейских городов от налётов тяжёлых американских «супекрепостей», но изредка их всё же привлекали для поддержки пехоты, в том числе частей китайских добровольцев).
Но когда МИГи прибыли в район запланированной атаки, передовой авианаводчик с земли отчего-то перестал выходить на связь, поэтому никто не мог точно навести авиацию на цель. Командир группы принял решение самостоятельно прощупать предполагаемую позицию противника. Вслед за ведущим истребителем лётчики дважды прошли над сопкой, на которой предположительно размещалась неприятельская артиллерийская
батарея – ответной реакции не последовало. Однако, как только Беркут вслед за лидером развернулся для третьего захода, в его самолёт угодили два 35-мм зенитных снаряда – лётчик потерял управление машиной, а в кабине возник пожар. Самолёт находился на высоте всего 30 метров и имел скорость 840 км/ час – и всё же Павел катапультировался не раздумывая.Он упал на землю всего через 10-15 секунд после того, как раскрылся парашют, и поэтому получил серьёзные травмы. Однако всё же оказался достаточно далеко от вражеских позиций и смог избежать плена, скрывшись в сумеречном лесу. Всю ночь он ползком уходил от брошенных на его поиски охотников. Надежда была лишь на себя. Это американских лётчиков уже в то время снабжали солидным набором для выживания: крупной суммой денег (в долларах и золотых монетах) и прочими полезными вещами на тот случай, если придётся покинуть самолёт над вражеской территорией. У него же в карманах куртки лежала плитка шоколада, перевязочный пакет, пистолет ТТ с запасной обоймой к нему – вот и весь нехитрый набор, чтобы уцелеть с переломанными ногами на мёрзлой земле и добраться до своих. Плюс наручные часы «Победа», которые можно было использовать как компас.
Если пилотов неприятельских «Сейбров» эвакуировали уже появившимися в то время вертолётами, и для их спасения задействовались специальные группы спецназа, то молодому советскому лейтенанту крепко вбили в голову, что в случае угрозы плена он обязательно должен успеть застрелиться. И Павел не сомневался, что выпустит обойму в настигших его врагов, а последнюю пулю направит себе в висок. Но вышло немного иначе. Под утро он отключился. В это время его обнаружила на опушке леса группа крестьян. Местные жители были очень злы и собирались забить лётчика мотыгами. Но в последний момент появился молодой парень и указав на Беркута, что-то крикнул своим, остановив расправу. Его укрыла в земляной норе у себя под домом простая крестьянская семья. Позже, когда Беркута передали союзникам-китайцам, крестьяне через переводчика объяснили русскому, что накануне какой-то самолёт долго летал над их деревушкой и расстреливал дома и людей. Поэтому местные жители посчитали что он и есть пилот-убийца. А уцелел он потому, что деревенский активист заметил, что у раненого лётчика трудовые крестьянские руки и крикнул односельчанам, что американский воздушный каратель-империалист не может быть из простого народа…
Павел и вправду тогда был совсем другим – простым рабочим парнем! Это теперь он окружён всякого рода дельцами, «доставалами» и идеологическими перерожденцами. Да и в нём самом, к сожалению, всё меньше истинного коммуниста…
Промывая над раковиной проточной водой из-под крана порезанную осколками бокала ладонь, Павел был мрачен. Перевязав рану, он снова вернулся к окну и стал полной грудью вдыхать прохладный воздух.
На кухню зашли двое. Выяснилось, что концерт в гостиной «прерван на антракт».
– Вот бы пивка сейчас холодненького! – трогая себя за горло, просительно взглянул на хозяина один из гостей. Они были немного знакомы, этот подтянутый худощавый мужчина лет шестидесяти с бледным костистым лицом был композитором, чьи произведения звучали во многих фильмах и мультиках.
Павел широким жестом распахнул финский холодильник самой желанной для советского человека марки «роза и лев». Холодильник был весь заставлен импортными баночками, соусами, бутылочками.
– Ого! – воскликнул только входящий в моду спутник пожилого композитора, 37-летний начинающий драматург.
– А вы привыкайте, коллега, – обернулся на голодного товарища музыкальный деятель, – теперь и вы сможете многое себе позволить.
Драматург просиял. Он действительно был на взлёте. Будучи провинциалом, приехал в Москву из Алма-Аты. Его пьесы в этом сезоне впервые имели оглушительный успех: их поставили сразу несколько столичных театров, а известный кинорежиссёр запустился со сценарием, написанным по мотивам его повести. Хотя, строго говоря, молодым и начинающим его назвать было трудно, просто талантливый провинциал долго был никому неинтересен и не нужен в столице. И вдруг стал нарасхват. Павел немного знал его и раньше – ещё непризнанным и нищим. В прошлом году знакомый режиссёр указал ему из проезжающего автомобиля на плохо одетого молодого мужчину возле театра на Таганке, и уже тогда предрёк, что когда-нибудь этот парень серьёзно прославится. Дело было зимой в февральскую метель, а на только приехавшем в очередной раз покорять столицу из своей Алма-Аты даровании было лишь короткое пальтишко не по сезону. В память Беркуту врезалась большая голова с шапкой непокорных волос вместо головного убора и неприкаянность во всей его фигуре, чем-то напоминающей уличного пса. В тот раз они с приятелем-режиссёром остановились, подобрали продрогшего парня к себе в машину, и сытно накормили его в ресторане Дома актёра. Запомнилось, как жадно он сметал со стола еду, оголодав в Москве…