Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

–  Знаю, - не двинулся с места Юрий.
– У меня с пути голова болит. Принесу поздравления завтра.
– И любопытства ради спросил: Владимир Андреич там?

Галицкий молча чесал в затылке.

–  Садись, - пригласил хозяин. Внезапно нахмурился: - Чтой-то сегодня все такие молчаливые? Храбрый всю дорогу не отвечал на вопросы, теперь дядька вдруг прикусил язык.

–  Я уж тебе не дядька, мой господин, - тихо пробормотал Борис.
– Вырос ты. Возмужал. А Владимира Храброго нет на пиру. Рассорился с государем, умчался в свой Серпухов.

–  Опять?
– насторожился Юрий, полагая, что сызнова зашла речь о порядке наследования, ибо у Василия с Софьей недавно родился первенец мужеского пола - Георгий. Ужли Владимир Андреич... Да ведь только что давеча в Торжке заявил: не возобновит больше спора о щекотливом деле, ибо понял всё раз и навсегда.

–  Не томи, Борис Васильич, скажи, - заторопил Галицкого Данило Чешко.

–  Из-за пленных произошла ссора, - мрачно молвил Борис.
– Серпуховской уговаривал государя казнить для острастки какого-то Сорокоума Копыту, остальных, как следует пошугав, отпустить. Какое там!

Юрий вскочил. Очи расширились. Голос задрожал:

–  Что... какое? Где... там?

–  За Москвой-рекой, на Болоте, - понуро сообщил Галицкий.
– Во дворце торжество, там же при стечении только что веселившегося народа - неслыханная у нас дотоле казнь. Я сам стал свидетелем зрелища ужасного: семьдесят человек исходили в муках. Им медленно отсекали руки и ноги, твердя при этом: «Так гибнут враги государя Московского!»

Хозяин огласил терем криком:

–  Матвей! Вели подать выходную одежду!

Спустя малое время в сопровождении оружничего и дворского Юрий въехал на великокняжеский двор. По пути разгорячённую голову одолевали мрачные рассуждения о дядюшке, князе Серпуховском: так вот в чём причина молчаливости воеводы! Стало быть, старик знал, какая участь готовится семидесяти новоторжцам, коих вывел из побеждённого города. Знал и предполагал отвести зло, смягчить Василия. А не преуспел! Вспомнились его слова: «Нет предела жестокости».

Юрий изученными с детства ступенями взбежал в Набережные сени. Там - пир в разгаре. Софья - по одну сторону от венценосца-супруга, мать, Евдокия Дмитриевна, - по другую. Сын загляделся после долгой разлуки на матуньку: всё также хороша, добра телом, улыбчива, наряжена в дорогие одежды. Василий обрадовался брату. Спросил:

–  Здоров ли прибыл?

Юрий громче, чем хотелось, ответствовал:

–  Здорово ли празднуешь, казнив без суда семьдесят новоторжцев?

Воцарилась тяжёлая тишина. Прозвучал голос Ивана Кошкина:

–  Без ума сказано, без приличности.

Ему вторил Иван Всеволож:

–  Подведи совесть под силу обстоятельств, князь Юрий.

Юрий обратился к боярину-умнику, полный гнева. Однако не удалось возразить, не вдруг явилось нужное слово. Тем временем матунька поднялась, взяла под руку:

–  Выйдем, Георгий. Не оскверним стола ссорой.

Шум пиршества возобновился, как дождь в ненастье. Мать с сыном скрылись за дверью. Евдокия, идучи по переходу, сказала:

–  Просила и я, чтобы государь сменил гнев на милость. Тщетно! Я уж взрослым сыновьям не указчица. Невестку Александру, жену брата Семёна, еле-еле извлекла из оков. Дедушку своего, Бориса Нижегородского, вы с Василием доконали. Ты и семью его послал в тесноту. Родным - казнитель, чужим - заступник. Не так ли?

Ошеломлённый Юрий застыл на месте. Великая княгиня смерила его жалостным взором с головы до ног, молча перекрестила и, поражая величием, красивая и прямая, удалилась на женскую половину.

6

Тоскливая ненастная осень в тереме: оконца серы, углы темны. Светиль освещает лишь стол с кружкой взвара да край лавки, на которой сидит Борис Галицкий. Сам князь - в глубоком кресле, подлокотники резаны в виде голов змеиных. Печи ещё не топятся. Знобко. Горячий малиновый взвар изнутри теплит. Завтра Покров - время свадеб.

–  Что, - спросил Галицкий, - ответил на сватовство государь Василий Дмитрич перебежчику тверскому Ивану Холмскому?

Юрий поднял брови, дивясь: будто всеведущий на сей раз не ведает! Иван Всеволодич Холмский поссорился со своим дядей, великим князем Михаилом Тверским. Богатырь Михаил, имея шестьдесят шесть лет от роду, бодрствует духом и телом ещё настолько, что не даёт покоя подколенникам-родичам. Племянник не выдержал и отъехал в Москву, где был отменно ласково принят Василием. Тут же получил в кормленье Торжок, в пику не столь новгородцам, сколь дяде, привыкшему считать этот город почти своим. Более того. Перебежчик посватался к сестре великого князя Московского семнадцатилетней Анастасии Дмитриевне и...

–  Знаешь ведь, что отвечено, - заметил Галицкому Юрий, но всё же сказал: - Как отвечают, соглашаясь на свадьбу? «Хлеб-соль берём, а вас пировать зовём».

Боярин кивнул:

–  То-то в тереме великокняжеском нынче дым коромыслом. Завтра понесут к столам лебедей, журавлей, цапель, уток. Повара будут жарить на вертеле грудинку баранью с пряностями, вырезку говяжью, достанут из погребицы заливную зайчатину, печень просветлённую...

Юрий перебил:

–  Печень... из погребицы?

–  Виноват, - поправился Борис, - печень возьмут свежую, подадут слегка с кровью. А ещё вяленую свинину, сельдь на пару, тавраичук стерляжий, заливное из белорыбицы, осетрину свежепросоленную, поросят нежирных...

– Ты, случаем, не голоден?
– осведомился князь иронически.

Боярин широко улыбнулся:

–  Просто представил, как твоя милость будет пить меды, - светлый, паточный, боярский, ягодный и запивать медвяным квасом.

Князь произнёс с досадой:

–  Отлично тебе известно: я не пиюха.

–  Квас же, говорю, - повторил Борис, - И морс. А вообще я хотел выяснить: что больше тебе по праву, мазуни в горшке или редька по-цареградски?

–  И не сластёна, - совсем раздражился Юрий, уколов наперстника: - Тебя на пир не позвали, вот и сердишься.

Боярин принял равнодушный вид:

–  Даже не мыслю! Кстати, хотел спросить: дядя жениха, Михаил Тверской, твоим братцем-государем позван на свадьбу?

Юрий махнул рукой:

–  Звал волк овцу на пир, да овца нейдёт.
– Намереваясь переменить разговор, по-свойски полюбопытствовал: - А как твоя подружка Дарьица, оправилась от недавней немочи?