Плохие девочки не плачут. Книга 3

«Итс май лайф

Энд итс нау о нэвэр

Ай энт гона лив форэвэр

Ай джаст вонт ту лив вайл айм элайв»

Что в нормальной версии звучит примерно так:

It's my life (Это моя жизнь)

It's now or never (Сейчас или никогда)

I ain't gonna live forever (Я не собираюсь жить вечно)

I just want to live while I'm alive (Я просто хочу жить, пока жив)

Без жуткого акцента.

Без чудовищного произношения.

Совсем не так весело.

Скучно и пресно.

Неинтересно.

Я начинаю смеяться.

Дико. Истерически.

Искренне.

Хохочу до слез.

Без видимой причины.

Просто такая песня. И такое исполнение. Плюс сам сериал. Череда уморительных кадров на экране. Гремучая смесь взрывоопасных элементов.

Господи.

Я и не думала, что смогу засмеяться. В обозримом будущем. Через сотню лет. Вообще. Хоть когда-нибудь.

А теперь я сгибаюсь пополам.

Заливаюсь хохотом.

И лед тает.

Глубоко.

Внутри.

Отсмеявшись, перевожу затуманенный взгляд на фон Вейганда.

— Хочешь, чтобы я ушел? — интересуется он.

— Прости? — вытираю слезы.

— Я могу уйти, — предлагает ровно. — Скажи.

Он позволяет сделать выбор.

Учитывает мое мнение.

Спрашивает, чего хочу.

Просто праздник какой-то.

Еще и «Жутко сопливые страсти» царят на экране.

Ой, то есть «Красная жара товарища Герасима».

Может, этот сезон не будет таким уж провалом.

— Харитон, я выполняла задание партии.

— Но партии давно нет.

— Партия вечна.

— Анна-Мария.

— Харитон.

— Анна-Мария.

— Меня обливали студеной водой из нашего колодца, а потом били электрическим током. Старые убеждения трудно побороть. Я вырезала целый отряд американцев крышкой из-под банки с тушенкой. Но сначала мне пришлось переспать с каждым из этих солдат. Не спрашивай почему. Таково задание куратора. Теперь у меня металлическая пластина в черепе и любовь к тебе, как сибирская язва.

— Выходи на сцену, танцуй балет.

— С радостью. Но где твоя балалайка?

Беру свои слова обратно.

Это п*здец.

А фон Вейганд берет кресло, приставляет ближе к моей кровати, усаживается и с невозмутимым видом взирает на кровавый ад.

Ладно. Посмотрим, сколько он продержится.

Надеюсь, товарищ Герасим не подведет.

— Хочешь попкорн? — раздается вкрадчивый вопрос.

— Тут его не делают, — выдыхаю с легким разочарованием. — Это же больница.

Фон Вейганд ничего не говорит. Просто выразительно выгибает брови. Становится предельно ясно, что по его распоряжению и шаурму скрутят, и шоколадный фонтан организуют.

Отлично. В роли жертвы маньяка есть свои плюсы. Я даже начинаю расслабляться и получать удовольствие.

Нам доставляют попкорн. И колу. И салат оливье. Чипсы. Крабовые палочки. Пельмени. Пирожки с марципанами.

Мои вкусы довольно необычны.

Стресс всегда толкает на вредную пищу.

Я заношу руку над очередной вкусняшкой и замечаю кольцо на безымянном пальце. Как будто в первый раз вижу. Ладонь точно судорогой сводит. Отдергиваю руку. Аппетит резко пропадает, тошнота подкатывает к горлу.

Я не буду об этом думать.

Не буду.

Не буду…

— Ты можешь снять кольцо, — говорит фон Вейганд.

Я смотрю на него с ужасом.

— Выброси, — пожимает плечами.

От этого еще страшнее.

— Ты не хочешь его носить? — ровно осведомляется он, без гнева, без раздражения.

— Я не знаю.

Вздыхаю.

Я и правда не знаю, чего хочу.

Кольцо остается на моем пальце. Никаких перемен. Все по-прежнему. Мы досматриваем сериал молча. Серия за серией.

Но что-то опять меняется.

Неуловимо.

Такое странное чувство.

Рядом с тобой сидит зверь. Настоящий. Совсем не сказочный. Его клыки в твоей крови, на его когтях остатки твоей плоти. Ты прекрасно осознаешь опасность. Больше не утопаешь в сладких иллюзиях. Зверь готов броситься на тебя в любой момент. Опять.

Но тебе хорошо.

Уютно.

Против всех законов логики.

Против здравого смысла.

Ты боишься.

И не боишься.

Ну как так?

***

День за днем мы просто смотрим кино. Разные фильмы. Сериалы. Поглощаем вредную пищу вместе. Обмениваемся короткими фразами.

Это становится привычным ритуалом.

Это усыпляет мою тревогу.

Почти.

Но не совсем.

— Почему здесь нет зеркал? — спрашиваю я. — В смысле, я не уверена, нужны ли они в палате, но хотя бы в ванной комнате могли бы установить.

— Там есть зеркало, — говорит фон Вейганд. — Просто оно занавешено.

— Зачем?

Он молчит.

Я поднимаюсь с кровати.

Он не делает ни одной попытки меня остановить.

Я знаю, что скрывать особо нечего. Я уже не раз ощупывала лицо. Никаких серьезных увечий не заметила. Так, легкие ранки остались. Наверняка сойдут окончательно через пару недель. На синяки жутко смотреть, поэтому я всякий раз зажмуриваюсь, когда мне помогают принимать душ. Стараюсь отвернуться, не замечать. Но опять же особенно жутких последствий нет. Ведь нет же?

Я нахожу зеркало.

Срываю покров. Взираю на себя. В упор.

Губы дрожат.

Я подхожу ближе. Вплотную.

Боже. Не верю.

Я дотрагиваюсь пальцами.

Ощупываю.

Не просто рана. Царапина. Не запекшаяся кровь.

Рубец.

Змеится от уголка рта к щеке.

Рваный. Выпуклый. Красноватый.

А вот еще один. И еще. С другой стороны. И пара мелких, уже не таких явных, совсем тонких. Останутся шрамы. Точно. Такое не заживет без следа.

Мой взгляд движется ниже.

К горлу.

Такая жуткая отметина, будто мне действительно резали глотку. Медленно. Жестоко. Тупым ножом. Вспарывали плоть с истинно садистским наслаждением.