Плоский мир

___________________

Я знал, что застывшие профили за моим окном — это предзнаменование, которое представит все в ином свете, — а ровно этого я и добивался. Я пошел по наитию и, как мне казалось, отыскал в результате верное решение.

На следующий день они исчезли — кто-то убрал их с улицы подобно тому, как антиквар убирает в шкаф статуэтки. Я снова писал, но чувствовал, что внутри меня что-то изменилось: тело конвульсировало, а глаз заставлял выводить очень странные линии, рождавшие такую совокупность, какой я никогда раньше не видел. Я так увлекся, что не прерывался на отдых, меня даже не мучил голод. Только к семи часам вечера что-то остановило мою руку — думаю, это тоже было наитие; я отложил кисть и, найдя на кровать, мгновенно отключился, точно свет, источник которого спрятали за рампу.

2006-й апрель, 3-й день

Я очень хочу написать, что у Вадима все так же хорошо, как у меня, но не могу, — просто смелости не хватает. Больше двух недель не садился за дневник, — (иногда мне вообще хочется бросить его; я не понимаю, зачем все это пишу, но потом моя тетрадь со стертыми по краям буквами и превратившаяся от давления локтей в гармонику, снова уговаривает меня взять ручку), — в результате накопилось много всего любопытного.

Я подозревал, что Вадим так и не отступит, будет продолжать отыскивать способ оставить Дарью у себя, а теперь даже выясняется, что чем больше терпит он неудач, тем упрямее становится. Стоило ему хоть один раз забыть о гордости, и он очень быстро утратил ее целиком.

20-го марта, то есть на следующий день после ссоры, он заявился к Григорию с извинениями; тот принял их, но скорее равнодушно, чем даже холодно, после чего Вадим попросил его позвать Дарью.

— Она ведь у вас, не так ли?

— Зачем она вам нужна?

— Я хочу извиниться и перед ней тоже, — сказал Вадим.

— В этом нет необходимости. Я передам ей ваши извинения, если вы так этого хотите, а теперь я прошу вас уйти.

Вадим принялся настаивать; он говорил Аверченко, что прожил с его женой достаточно времени, чтобы заиметь друг перед другом какие-то обязательства, и теперь он просит не так уж много. Увещевания длились недолго: думаю, Григорий решил, что самый простой способ «избавиться от докучливого субъекта», — это выполнить его просьбу. Через минуту Дарья появилась на пороге. Вадим сказал, что ему стыдно за свое поведение, а затем предложил Дарье снова перебраться к нему.

— Мы благодарим вас, но это лишнее, — тут же вмешался Аверченко, и стал уже закрывать дверь, но Вадим успел схватиться за нее рукой.

— Но ведь учитывая ваши неприятности, ей действительно опасно здесь находиться — вы и сами это знаете.

— Опасно? Ничего подобного. Извините, теперь мы не нуждаемся в вашей помощи.

— Но что же изменилось? — поинтересовался Вадим.

— Я не собираюсь вам это объяснять. Прощайте, — и захлопнул дверь.

Этот эпизод Вадим пересказал мне в тот же день при нашей встрече. Что я мог сделать? Стоило ли и дальше пытаться убедить его отступить? Я уже понял, что он меня ни за что не послушает, а если я напомню ему о гордости, попросит убраться ко всем чертям. Я спросил его, что он теперь собирается делать.

— Я верну ее, — ответил он.

— Ты будешь бороться за человека, который тебя ни во что не ставит?

Вадим бросил на меня секундный взгляд, и я понял, что мои слова угодили в цель. Но он тут же взял себя в руки и, помедлив немного, произнес:

— Я не позволю ей уйти от меня так.

— Это бессмысленно, — сказал я.

— Мне плевать. Я найду способ вернуть ее.

Днем позже ко мне зашел Мишка. Он стал расспрашивать меня, куда я исчез и почему не звоню.

— У тебя неприятности?

— С чего ты взял?

— Калядин сказал, что ты пребываешь в плохом настроении.

— Калядин? — переспросил я, словно бы не мог понять, о ком идет речь, но на самом деле старался сообразить, когда это Павел успел сделать обо мне такое заключение, и тут вспомнил, что на днях встретил его на улице, — ах, да… но он ошибся, у меня все в порядке.

— Послушай, мы ведь с тобой друзья, и всегда и во всем друг другу доверяли…

— Разумеется, — я перебил его, и он удивленно покосился на меня; конечно, мне стоило согласиться, но только не обрывая его на полуслове, а теперь, поскольку я совершил тактическую ошибку, Мишка и сам почувствовал неладное — ведь он всегда только казался простачком, а на самом деле интуиции у него было хоть отбавляй; тем более, это касалось людей, которых он хорошо знал.

По лицу его скользнула легкая тревога, а потом он продолжал:

— …поэтому если у тебя что-то случилось, я всегда готов помочь.

— У меня все в порядке, — твердо повторил я.

Он изучал меня с минуту, потом вдруг осмотрелся по сторонам и спросил:

— А где Татьяна?

— Ушла в клуб. На рок-концерт.

— Одна?

— Нет, с другом. Я задержался, но теперь как раз собираюсь к ним, — я подошел к вешалке.

— Хочешь, я пойду с тобой.

— Лучше не надо. Я уже позвонил им и сказал, что приду один.

— Все же я не понимаю, почему мне нельзя…

— Послушай, — я повернулся и взял его за плечи, — не обижайся, ладно. У меня действительно все хорошо.

— Прости, но я этого не вижу.

— Хочешь, приходи к нам на днях, — предложил я, игнорируя его слова, — но сегодня я действительно не могу.

— Хорошо, когда?

— Еще не знаю, — я снова отвернулся, — я позвоню тебе завтра и скажу все точно.

В клубе я их не нашел; бармен сказал, что белокурая девушка и мужчина с бакенбардами ушли четверть часа назад.

Я тут же позвонил Тане, но ее телефон был выключен. Я снова обратился к бармену:

— Вы не знаете, куда они отправились? Может, слышали из разговора?

— Нет, ни слова.

Я понял, что мне остается только гадать, и после недолгого раздумья решил попытать счастье и поехать в гостиницу. Я не ошибся — выйдя минут через пять на центральном проспекте, я увидел Олега, стоящим у винной лавки напротив отеля. Я не обратил особого внимания, когда бармен сказал о «человеке с бакенбардами», но теперь обнаружил, что вид Олега снова изменился, — (слава богу, не так сильно, как в прошлый раз, иначе я вряд ли сумел бы узнать его издалека), — помимо этих самых бакенбард, я заметил немного переменившийся оттенок волос: из черных они сделались темно-каштановыми.

— Ей-богу, Олег, на вас посмотреть — и впрямь вообразишь, будто вы от кого-то скрываетесь.

Он поднял голову и посмотрел на меня.

— А-а, это вы? Скрываюсь, говорите? Понятно, вы о моей переменчивой внешности.

— Я, быть может, и раньше сталкивался с чем-то подобным, — знаете, каких только эксцентричных людей не встретишь среди художников: они делают себе пирсинг, отращивают или остригают волосы, пользуются косметикой, — но чтоб такая быстрая перемена имиджа, — нет, подобного я еще не видел.

— Вот поэтому я и не художник, — сказал Олег.

Я рассмеялся.

— Извините, что не дождались вас в клубе.

— Пустяки, — отмахнулся я, делая вид, что совершенно не встревожен.

— Мы хотели позвонить вам, но у Тани сел телефон. Слушайте, вас устроит «Кларет»?

— Что? — не понял я.

— Я говорю о вине, — Олег взял бутылку с прилавка и передал ее мне.

— Да, вполне, если мы собираемся пообедать. Таня осталась у вас в номере?

— Да.

— В таком случае, давайте поспешим к ней, она, наверное, уже заждалась.