Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна?

С такими мыслями я прибрёл на площадку.

Был уже май. Пока было прохладно, утром плюс пятнадцать, но днём градусов двадцать пять не меньше должно.

Я шёл и вдруг споткнулся. И, понятно, больной ногой. На площадке-то покрытие. Но какой-то дебил бросил формочку, и главное формочка была большая и с песком, и я ударился пальцем, он заныл, сначала показалась формочка в виде лодки, а потом пригляделся - круассан. Я выругался. Тихо. И почувствовал себя плохо. Дурно. То есть и так мне было погано на душе, а стало ещё поганее. Я почувствовал: кто-то за мной наблюдает. Стал смотреть по сторонам. Вдруг думаю опять эта тётка Марина. Но на площадке была только её тётка-подружка, та тётка с больным ребёнком, который рос не по дням, а по часам и ходил, как какой-то неваляшк, ноги круглые, косолапые. Они постоянно на площадке. Я стал оглядываться по лавкам. И вот у ближней от себя скамейки увидел мужика помятого такого, краснолицего и рядом поца. Из нашей школы поц, волосы такие вьются, непонятного помойного цвета. Это он на меня смотрел. У меня от сердца отлегло! Он и в школе такой пришибленный. Хотя плотный. Ребя меня предупреждали: вмазать может. Но я не знаю. Он в «Б», я с бэшками не особо. Я и со своими не особо, если что сразу в челюсть. С Даньком общаюсь на переменах. Ну там ещё со старшаками. Я своих в узде держу, из своего, в смысле, класса. И вот этот бешка так на меня смотрел, а потом уже не смотрел. И они с этим мужиком такие сидят, в печали, грустят. И, знаете, прям видно - грусть беспросветная. Я даже о своих проблемах забыл. Меня, прям, их грустью прибило, прошибло насквозь. Я видел, конечно, в школе грустных, и в началке, и в лагере видел как кто-нибудь тихо, чтоб никто не заметил, рыдал. У этих на лавке были такие же тоскливые глаза, какие я видел сегодня в зеркале, у своего отражения. Чувствую: телепартирует прям в меня их тоска. В итоге, я вообще без эмоций такой вошёл на коробку. Данёк уже был там.

– О! Щеголь!
– он шёл мне навстречу, развёл руки вроде как обниматься хочет.

– Ну ты видел вчера как я крут!
– это данёк не хвалится. Это у нас прикол такой, фишка.

– Да ты крут, - в тон ему ответил.
– Просто супер. «Эх, яблочко» номер ты сделал.

– Ну понятно: тебя подрезала та клава, - сказал Данёк и шепнул: - она, кстати, тут была, ходила всё у коробки.

– Да? А я не видел, - говорю. Хотел спросить одна была «эта клава» или с сынком, а потом подумал, какая, к чёрту, разница.

– Ну слушай: а вообще как тебе передача? А то у нас папа пьяный, ну я тебе говорил...

– Который умирать к вам приехал?

– Ну да. С горя напился и махнул по прибору, который вай-фай нам мигает. Я тебе только хотел написать, а интернет пропал. А на мобильнике, блин, денег мало. Жалко стало с мобильника в сеть выходить.

– Понимаю, - сказал я.
– Я и сам не ходил в личку.
– Я не стал уточнять, что вообще не стал в сеть заходить.

– Так как тебе передача?

– Как.

– Моим понравилось. Папа доволен и мама. Катюша такая фотогеничная. Я раньше и не замечал. Мне понравилась. Умный я такой. Мама сказала: она раньше замечала такого ума. И мама сказала, что содержательный разговор. Она даже не знала, что о танцах так можно говорить. Танцы и танцы. Она так думала. Она хип-хоп вообще дрыгалками псих-ля-ля зовёт. А вчера весь вечер ходила и восхищалась: это же философия, философия. Пока папа вай-фай не убил. Потом мама на папу переключилась. Уже не до философий.

Тут пришёл очкстый хомяк, встал на ворота, поставил свои часы на секундомер. Мы разбились на команды. Стали играть. Пять на пять. Ну суббота утро, все спят. Ночь в сети проболтали, а теперь отсыпаются.

Обычно я увлекаюсь во время игры, всё забываю. Ору на других, ругаюсь. Переживаю. А тут - вообще по фиг. Гол забил и не рад. Меня даже очкастый этот недоделанный похвалил. Такого вообще отродясь не случалось. А мне всё равно. Тошно на душе и всё. Сыграли мы. Часы очкастого объявили перерыв. Кульные у него часы. Всё говорят человечьим голосом. Так и говорят: «Перерыв», голосом очкастого. Ещё, если бегать, они за среднюю скорость объявляют.

Перерыв пять минут. Мы с Даньком стоим у бортика. Он всё радуется, какой он классный чувак и мечтает, как научится волну делать как я, бекспин,[1] и даже на полу-бэк за этот перерыв Данёк замахнулся.

– Поможешь?
– спрашивает. Данька от величия распёрло не по-детски. Того и гляди лопнет от чванства. А я, поймите меня правильно, не могу над этим приколоться. Он ведь скажет что это я злюсь, завидую: меня-то не показали. Я так же себя всегда вёл, все года. Хвалился почём зря. И если бы меня показали, а его нет, я бы наверное так же хвалился. Но не до такой степени. Реал ему башню снесло. Но я терплю, отвечаю - чтоб он не подумал, что я расстроился.

– Поможешь мне на танцполе?

– В смысле?
– включил непонятку.

– В смысле, на полу-беке.

– Это к Серому, - смеюсь.

– Да это да. Это я понимаю. Но и с тобой мы будем тренироваться. Упёрто.

Смотрю: прям Данёк вдохновлён. Море ему по колено, высотка по плечо.

– Будем.
– мне уже на всё положить, лишь бы отвязался со своим допросом.

– Будем друг другу ошибки говорить.

Аут. Последние времена. Он мне ошибки будет говорить.

– Отл, - киваю.

– По рукам?

Пришлось и лапу его жать. Я что было силы сжал, думал, он вскрикнет, а он смотрю - тоже. То есть он не просто по простоте хвалился, он, чтобы меня обидеть, побольнее кольнуть в раненую мою душу!

– Главное, не показывать вида, что ты расстроен, - учит мама.

Надо вообще отметить тут для ясности. Я не брошенный, как почему-то подумали эти сплетницы-училки. Мама мне много рассказывает о повадках людей. Да-да, именно о повадках, учит как себя вести, скрывать свои чувства. И мама объясняет мне разные важные микроскопические чёрточки, отличия одного от другого, нюансы.

– Иногда бывает, - говорит мама, - обидит тебя человек. Скажет что-нибудь обидное, пусть даже это и правда, и верность (в смысле - верно). Но надо решить, понять, почему он так сказал: по простоте душевной, а бывает люди просто вот такие по складу, правду-матку в лицо режут. Это ладно. таких искренних простых людей не надо обижаться, их надо уважать и ценить. Но так, чтобы они об этом не догадывались.

Потому что искренность на самом деле тоже случается. Мама говорит, что искренние люди - самые опасные. Потому что через них с нами разговаривает Правда и Свет. Но как правило люди злобны, чванливы, подозрительны и очень наблюдательны. Искренний же человек прост. Он честен, он как бы на ладони. Данёк после съёмки сказал - лицемерие. Мама такое слово не говорила, она говорила - владение собой, аккуратность в словах. Я погуглил. Лицемерие везде и во всём. Мне так кажется. Все люди лицемеры. Так проще жить.

Ещё я вспомнил, что мама говорила, что среди хороших людей попадаются чаще женщины, чем мужчины «в силу более сложной организации».

– А почему, мама, у женщин более сложная?
– сразу увлёкся я.

– Потому что, - совершенно серьёзно сказала мама.
– У женщин интуиция развита, они продолжают род, женщины мудрее.

Мне нравилось, если честно, что женщины более развитые. Всё-таки семью мне в будущем с женщиной создавать. Надо будет найти душевную организацию посложнее...

Короче, я это к чему? Самые твари - это те, что специально тебя подкалывают как бы невзначай. Они не просто, не думая о том, каково тебе, хвалятся. Они хвалятся, чтобы побольнее тебя ранить, знают же наперёд, что тебе это неприятно. Училка по литре говорит, что есть учтивость, и такт, и деликатность. Но, честно, я кроме архитектора таких людей не встречал.

И вот Данёк себя выдал рукопожатием. Не просто радуется. Злорадствует, ещё как злорадствует. Я сам такой. Не подумайте, что я других меряю по себе. Я, между прочим, получил по полной за все эти свои злорадства и наглёж, поэтому и рассказываю вам сейчас, чтобы вы мой путь не повторили. Хотя в этой истории - я жертва, от меня-то ничего не зависело. Просто ввязался я с этим мелким Максимилианом, я же не знал, что эта тётя Марина никакая не Марина... пардон, отвлёкся.