Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна?

– Вероничка рассказывает, как мы на экскурсию ездили.

Я кивнул. В общем, я был доволен. Я не один. И пусть все пялятся. Что я: не имею права на площадке посидеть, которая вообще-то должна была быть ледовым дворцом. Но не приключилось.

Я не заметил, можете мне не верить, как начала сгущаться тьма (пошутил), стали расходиться дети и родители. Лавки заняли поцы и девчонки. Постарше меня. Многие были с пивом. Дети ещё гонялись по горкам и лестницами, этим замысловатым конструкциям. Давно уже ушли Вероника с мамой. Я поболтал с ними, даже спросил о Максимилиане, но мама Вероники сказала, что у Максика аллергия на цветущую щелковицу и карликовый клён, он чихает и кашляет. На том и попрощались.

Я уже собрался идти домой, я замёрз, холодало стремительно, солнце уже почти село. Красная полоса светилась на небе, вспыхивала торжествующей весной. Вспыхивала красками тех, кто удачлив, кого не вырезали, показали по телевизору, кого теперь напечатают на плакате, афиши расклеят по всему городу.

Размышляя таким образом, наблюдал смеющихся парней и девчонок, им и дела не было до меня. Я провалился в раздумья о жизни и пропустил тот момент, когда почувствовал, что сижу на лавке не один. Рядом со мной, сжавшись, поближе к краю сидел бэшка. Я ему так обрадовался вы даже представить себе не можете, как я ему обрадовался. Всё-таки мне было так погано на душе, и я решил домой, пока мама не позвонит не идти. Всё-таки не зима, колотун пока не бьёт. Пока только ноги подмерзать стали.

Бэшка тоже смотрел на меня. Безразлично, равнодушно.

– Тоже подышать вышел, - решил я начать светский разговор.

Он кивнул.

– Уроки все сделал, - интересно поймёт ли этот малохольный иронию.

Он сказал:

– Да так, - пожал плечами не то чтобы неопределённо, а вполне себе определённо, его движение плечами как бы говорило: отстань, чего лезешь, да пошёл ты.

Но я был бы не я, если бы прекратил уже начатое. Я кого хочешь разговорю да и к себе расположу, если мне надо, раскручу, короче, на «ля-ля», на базар, на общение.

– Смотрю: с утра с папой гулял.

Я, конечно же, хотел сказать «с дедом», но пусть, думаю, чел порадуется, что его деда за отца приняли.

– Да. Гулял, - гундосит всё так же нудно.

– Странно, - говорю.
– вечером один, а днём с папой.

– А что?

– Обычно-то наоборот. Вечером с родителями. Обстановка сам знаешь. Может быть канцерогенная. То есть криминогенная.
– это я люблю так шуткануть-юморнуть.

Он улыбнулся. Очень добрая у него оказалась улыбка. Искренняя и открытая. Я таких всегда сразу начинал бить. С такими улыбками люди, они вообще незащищённые...

– Ну мы ж не на Севере.

Это он имел в виду северную часть города, если вы ещё не выучили нашу местную карту. Напоминаю: там победнее в массе своей люди. Там и заводы. Там и кладбище. А у нас рынки, магазины....

– Это точно, у нас не Север.
– говорил, лишь бы что-нибудь сказать.
– И часто ты тут вечерами

– а ты первый раз?

О-о! Не в бровь, а в лоб, то есть в глаз, вопросец.

Он опять усмехнулся.

– Да. Я в первый. Понимаешь, отец только ночью с работы приедет. Мама в гости пошла к подруге, а я ключи забыл. Вот и сижу кукую, ку-ку, ку-ку.

На нас обернулись недалёкие лавки, ну те, кто на них обитал, обитатели то есть.

Он молчал, и я молчал. Я спросил:

– Как тебя зовут?

– Григорий.

– В честь Мелихова?
– дело в том, что у нас много Гриш. У нас было казачество, правда не донское, другое, но тоже казачество.

– Нет. У меня Коменков фамилия, - не понял «шутки юмора».

– Значит: Гришаня?

– Ага?
– он почти улыбнулся.

– А меня Артём.

– В честь Лебедева, - опа: бумеранг.

– А кто это?

– Да сам не знаю. В интернете всё: Тёма Лебедев, Тёма Лебедев.

– Не. Я Тёма Щегольков. Щеголь.

– А ну да. Вспомнил. Я тебя вчера по телеку видел.

– Да ты что?

– Ага. Ты классно танцуешь.

– Танцевал.

Я уже хотел рассказать Гришане всё. Но тут он вдруг встал и сказал:

– Извини. Мне надо идти. У меня встреча.

– О! Да у тебя девчонка?
– догадался я и подумал про себя: « Чего не случается в жизни. Даже такие убогие с девчонками ночами целуются».

Он посмотрел на меня как на идиота, встал и пошёл. К хоккейной коробке. Он стоял сразу за оградой и разговаривал с кем-то. От лавки, на которой я сидел, до хоккейной коробки метров тридцать. Но на хоккейной коробке горели прожекторы: иногда вечером случались игры. И я всё видел. Ночи у нас тёмные. На небе были тучи, не было ни луны, ни звёзд. И сначала-то Гришаня вошёл как бы во тьму, а у коробки его силуэтом было видно хорошо, доносился разговор. Он говорил с кем-то, смеялся, шутил видно с кем-то, кого я не видел.

Я окончательно задубел, ещё бы: несколько часов сидел. Так и старческий геморрой недолго заработать. Я поднялся с лавки, размялся, и чёрт меня дёрнул. Я пошёл не в свою сторону. От площадке, а я пошёл к Гришане, к этой грёбаной хоккейной коробке. С этого момента участь моя была, что называется, решена окончательно и бесповоротно. Я завяз во всей этой истории окончательно. И в этом виноват только я, ребя, а никто больше. Только я. Я пошёл к коробке, чтобы попрощаться с Гришаней, с этим занюханным бэшкой, которого я считал недочеловеком даже, соплёй и жирной мямлей, придурком, короче. И я пошёл с ним попрощаться!!! И вот на пол-пути что-то меня торкнуло, мне показалось, что Гришаня разговаривает сам с собой. Но жестикуляция и весь этот смех - это вряд ли так будет вести себя человек, разговаривающий сам с собой. По идее чел-шизик должен бубнить. Во всяком случае я только таких пока в своей жизни наблюдал. Видел как-то психованную бабу, она ходит по улице и орёт, и руками машет. Но это всё равно всё монологи. А тут я ж вижу: диалог. Я, крадучись, свернул с дорожки и решил встать у площадки чуть поодаль, чтобы Гришаня меня не видел. Прощаться мне с ним уже расхотелось. Я заподозрил неладное и забыл, зачем я первоначально шёл к Гришане.

Гришаня стоял у дверцы в ограде. Дальше влево, шла пристройка-раздевалка, дальше коробка заворачивала - ограда составляла такой эллипс, присущий всем на свете хоккейным площадям. Я встал около раздевалки, спрятался мне не было видно Гришаню. Но был слышен разговор. Он говорил о семье, о брате, о какой-то компьютерной игре, жаловался на маму, отвечал на вопросы - в общем, муть. Клоун - мелькнуло у меня в мозгу. Неужели с девчонкой о такой мути можно трепаться? А почему бы нет. Я решил обнаружиться и посмотреть на девчонку, вспомнил, что хотел просто попрощаться.

Я вышел из укрытия, обогнул пристройку. Гришаня стоял ко мне спиной и болтал. Но вокруг никого не было. Я на всякий случай присмотрелся к коробке за оградой. Вдруг в тёмном укромном местечке, плохо освещённом прожектором, стоит собеседник Гришани. Вдруг у него суперслух и он слышит из своей точки обитания Гришанин лепет. Ни фига. Никого не было. Никого! Я окликнул Гришу, он вздрогнул, обернулся. Я хотел сказать: «Прощай Гришаня! До послезавтра! Встретимся в школе! Ты на перемене где обычно обитаешь?» В общем, хотел забить с Гришаней стрелку. Но я ничего не успел сказать. Гришаня пропал! Вот он был, а вот его не стало. Так кажется, или почти так, поёт Горшок?