Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна?
Шрифт:
Опа! Мама им пригрозила ликвидацией! Ну мама! То чувство, когда родная мама... полкан.
– Меня дома не было, - продолжал откровенничать Серый.
– Я же вечером подрабатываю в клубе...
– лицо его после этих слов исказилось. Он махнул рукой так обречённо, как будто жизнь его закончилась. И пошёл.
Чтобы не расстраиваться сильно, я переключился. Заставил себя переключиться. Стал размышлять, в каком клубе выступает Серый. Клубов у нас много. Все работают с мая по ноябрь. Ноябрь просто по инерции ещё работают. Зимой город в спячке. А с мая, когда нерест, город у нас такой полукурортный, даже на четверть курортный. Ополумевшие рыболовы едут к нам со всей страны. Как я уже писал, на напомнить не мешает, город наш в двадцати километрах от реки А. Там рыбы завались.
Я пошёл в раздевалку переодеваться. Из-за её дверей слышались смех и жужжание голосов. Когда я вошёл в раздевалку, вдруг настала тишина. Так и есть: меня обсуждали. Косились на меня пацаны, ухмылялись. Я молча стал переодеваться. Напоказ медленно.
– Ну чё?
– спросил Данёк.
Меньше всего мне хотелось ему отвечать. Но я заставил себя.
– Норм.
– о чём говорили?
– О тебе.
– А без шуток?
– Данёк произнёс это с угрозой. Я решил не хамить дальше, сказал предельно честно:
– Я ухожу из студии, в секцию перехожу. Серый уговаривал остаться.
Тишина в раздевалке стала гробовая. Но я чувствовал. Все обрадовались.
– А-аа. Ну всё тогда. Я с пацанами, ждать тебя не буду.
– сказал Данёк.
Вот падла. Предатель просто. Это уже открытая вражда.
– Греби, греби. Чапай.
– ответил я.
– Чё ты сказал, - кажется Данёк только этого и ждал, любой зацепки, чтобы начать драку. Ему сейчас надо утвердиться. Изгнать меня с позором. Потому что, что уж тут прикидываться и прибедняться, скажу уж честно: я был одарён. Я сам это чувствовал, когда танцевал. Никто из поцев со мной не мог сравниться по артистичности. Я жил на сцене. А они «отбывали повинность». Даже сами этого не понимая, они мучились на сцене: отбарабанить без ошибок, не выбиться из синхронности, и всё...
Данёк пошёл на меня. Я знал все эти уловки, все эти устрашения, я сам так же «нарывался» сколько раз, чтобы поца какого-нибудь уничтожить.
Я переодевал штаны. Дорогие классные хиппарские штаны. Не то, что у Данька: треники производства нашей фабрики «Рассвет». Я не в курсах, может на рассвете такие панталоны и катят, но не на треньке. Я переодевал штаны молча и спокойно. Мне было интересно, ударит ли Данёк первым. Мы давно друг друга знаем. Он-меня, я - его. По идее, он должен был уже вмазать. В какой-то момент я почувствовал, что он хочет броситься на меня, каким-то шестым чувством, которое так важно в бое. Самое сложное - среагировать на первый удар. Это практически нереально. Данёк рванулся в мою сторону - я не дрогнул, я переодевал теперь футболку, я решил: если нападёт, то пусть. Но Данёк блефовал. После броска он презрительно махнул рукой. Он был благодушно в этот день настроен, всё ещё в эйфории. И потом он знал меня давно, сто лет. Он знал, что если я злой, я дерусь зверски. А я был злой, он должен был это понимать. Данёк жалел себя, Данёк всё равно завидовал мне, не смотря на моё полное фиаско и ниспровержение. Понятно: у него дома отец умирающий, мать вся на взводе, сеструха вся такая помешанная на гламуре, и вот в кои-то веки они радуются всей семьёй. Для них танцы Данька очень важны, тем более интервью. Вот кого выростила мать пока отец пропадал далеко от дома. И вот в такой день Данёк заявляется весь в ссадинах и с прошибленной головой. А бошку я бы ему прошиб стопудово. Я, пока штаны переодевал, выбрал траекторию, как я его буду к вешалкам прижимать, чтобы он головой впечатался, чтобы крючок вешалки ему бошку пробуравил. Ну в общем Данёк после перебранки ушёл как говорится молча, по-английски не прощаясь. Остальные за ним гуськом.
И тут я подумал: что они будут делать теперь с афишей отчётного концерта? Будут всё переделывать. Светочка не допустит, чтобы что-то напоминало ей об одном из самых неприятных дней в её жизни. Неужели теперь Катюшу в «разборках нашего двора» будет держать Данёк?! Нет! Этого не может быть! Этого не должно быть? Но это будет...
Переобувая кислотные кеды на хипарские кроссы, я глотал слёзы. Наверное, я покрылся пятнами,
хорошо, что они не сильно заметны: кожа меня смуглая как у всех Щегольковых.Я проверил, сколько у меня денег и решил не идти домой. Папа всё равно только ночью появится. Я решил прошвырнуться в ТРЦ, посмотреть киношку, закинуть лыжи в едальню. Какую-нибудь морожку, пирожок, блинцы. Я шёл и размышлял над меню, я запретил себе думать о чём-нибудь ещё. Ещё я подумал, а не сходить ли мне на Север. В смысле: в северную часть города. Но потом решил, что не стоит. Наверняка в субботу там все гуляют. И наши с танцев тоже, к нам многие с Севера едут. Там же Светочка с Серым в школе начинали вести кружок.
Глава восьмая. Гришаня
Глава восьмая
Гришаня
Я жевал блин, смотрел в окно и впервые радовался. Просто тому, что меня сегодня не избили в раздевалке, просто тёплой погоде. Я думал, что по всей стране люди уже собираются к нам на море. Но море конечно холодное пока. Оно в июне-то холодное, не то, что в апреле.
Я сидел и смотрел прикольный мульт, булькал колой, в зале сидели мелкие с родителями, и я впервые в жизни был этому рад. Меня не бесили мелкие, я вспомнил мелкого Максика. Зачем я его тогда так?.. Реал почувствовал к моим соседям по залу что-то вроде нежности, материнских чувств. Хотя, думалось мне, они так же предают, бросают, злорадствуют в своих старших группах и началке, как и Данёк. Но всё-таки... они добрее. Этот мелкий Максимилиан вообще добряк. Я уже заметил. Он ко всем с открытой душой. И я решил пойти после кино на площадку. Вот просто пойти. И попросить у Максика и его матери прощения. Я решил больше не делать им наперекор, пойти на мировую. Типэ понимаю и раскаиваюсь.
На площадке было много людей. Я сел на лавку, где сидели поутру этот бэшка и его то ли папа, то ли дед. И просто сидел. Наблюдал за мамашками и их мелкими. Меня звали на футбол, я крикнул через всю площадку, что попозжее. И тут ко мне вышел очкастый хомяк. Он подошёл и сказал:
– Артём! Тебе плохо, что ли?
Что это с ним? С утра самого он меня жалеет. Неужели передачу вчера смотрел? Скорее всего. Но неужели он в курсах, кто у нас на танцах рулил в первой линии... Тоже, скорее всего. Слухами земля полнится.
– Мне нехорошо? Нет. Просто устал, - я запнулся, я забыл, как этого очкарика зовут. Да я и не знал никогда. Как-то ему кричали. То ли Лет, то ли Пет.
– Устал, - говорю.
– Тренировка была тяжёлая.
– Данёк сказал: ты ушёл с танцев.
Я чуть не ответил, что не ушёл, что меня выгнали, захотелось с кем-то поделиться. Но вовремя опомнился. Мама всегда говорила: не надо давать почву сплетням. Говорила, а сама растрещала секретаршам в администрации!
– Да, ушёл. Сегодня последний раз. Напоследок так отпахал. И черепашку, и ворм, и стрип, и... Короче, устал
– Ну ладно. Команду не бросишь, Тём? Ты нам нужен.
Я кому-то ещё нужен! Это удивительно!
– Посмотрим, как в секции сложиться, - мне хотелось обратиться к нашему бессменному вратарю по имени. Но я не знал его имени.
Он не плохой. Он там чемпион какой-то по шахматам. Я его за это всю дорогу презирал.
Часы прокричали дежурные слова. Поцы стали свистеть своему вратарю.
– Иду, иду!
– крикнул он и покинул меня.
Я не знаю сколько я сидел на лавке. На меня странно смотрели и дети, и их родители, тётки, и папы, деды, бабы. Подковыляла ко мне и косолапое нечто.
– Вероничка! Не мешай мальчику.
– Она мне не мешает, - я улыбнулся её маме, подружке Марины.
– Ну тогда вероника постоит тут, она тебя хорошо знает.
Ребёнок был худой, был похож на какого-то общипанного больного голубя, которого того и гляди должны заклевать вороны. Тоненькая шейка, голова такая норм, как у всех детей. И выпученные огромные глаза. Я понял, что значит бездонные глаза. Вот эти выпученные на пол-лица глаза на худеньком личике были без дна. Вероника сидела рядом со мной, она каким-то своим собственным приёмом взгромоздилась на лавку. Потом она полепетала что-то. Что-то мне рассказывала.