Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна?
Шрифт:
Незаметно я втянулась в сборы чемодана и даже, наигранно злясь, стала пихать стул с папой в сторону, обижаясь, что он мне не помогает. А папа сидел за столом и рассматривал кукол. Я доставала ему куклы, сажала их на стол и, собирая вещи, рассказывала, когда и где, и как, при каких обстоятельствах сделала их.
– Вот это, папа, первая.
– я показала божью коровку, подушечку-игольницу.
– Меня, шестилетнюю, избивали в санатории десятилетние мальчики, я приехала домой и сама её сшила. В санатории нас учили шить. Меня поразило, что если квадрат или прямоугольник из ткани сложить пополам, и сшить по
– Они поплатились, - коротко отзывался папа.
Йес! Йес! Папа заговорил! Папа снова «ожил». Йес!
И я продолжала рассказывать о новых и новых обидах, которые я терпела в школе, потому что была толстая, а потом ещё и в очках...
Папа вздыхал и кивал.
Я заснула под утро довольная-предовольная. Проснулась поздно, окликнула, ещё с закрытыми глазами:
– Па-ап?
Но папа не отозвался. Я встала, похлопала папу по плечу, но он сидел как неживой.
Я пошла на кухню, отчим так и не появлялся. Я попила чай, посмотрела телек и вернулась в комнату.
– Ты что?
– подал папа свой вздох.
– Уфф! Пап! Ты будто оболочку оставил, а сейчас вернулся.
– Да. Я полетал немного.
Первая сплетница класса, прислала мне сообщение: «Сухова не едет в лагерь».
Сухова была старостой класса, противной до предела, отвратительной и ужасной, я припомнила, что рассказывала папе о Суховой этой ночью. Нет. Не может быть. Это совпадение.
Я позвонила маме:
– Ма-ам! У меня всё нормуль.
– Стас на даче со мной, - ответила мама.
– Завтра жди.
Ого! А как же его работа? Выходил ли он на неё вообще или сразу смотался на дачу? Мама ответила, что много будешь знать, скоро состаришься.
Мы поговорили ещё про Сухову. Мама предположила:
– Они жалеют деньги на лагерь. Они жадные.
Но я-то знала, что это не так! Я это знала!
– Папа! У нас целый день в запасе. Пойдём в кино?
И мы пошли в кино, где папа сел отдельно, на самый первый ряд, и на первый ряд больше никто ни сел - так страшно вспыхивали очки у папы.
Чемодан был собран, комната впервые единолично мной пропылесосена. А всё потому что я ни на минуту не умолкала, и, собирая и перекладывая вещи, хлопала разбережённую такой небывалой активностью моль - у меня весь шкаф в комнате забит тряпками, тканями для кукол. Моль не дремлет.
Ночью папа оставался неподвижен - я специально проверила. Сидел неподвижный манекен, не откликался. Видно, снова летал. Я решила залезть к нему в карман, из которого вчера он просил меня достать купюру... но карман не расстегнулся, и я, сгорая от стыда, отстала от этого нечта в пятнистом костюме.
– Я тоже был любопытный, - вздыхал папа с утра.
– Кто что, кто с кем, кто в какой квартире живёт. И всё это вместо того, чтобы носить твою маму на руках. Мне тогда казалось, что она меня не стоит. Она не работала, пила джин-тоник и вязала себе какие-то огромные кофточки. А на новый двухтысячный год сшила 12 драконов.
– Обалдеть! Я и не знала, что мама умеет шить игрушки!
– Да. Она шила их и шила. Купила в универмаге маленькую мягкую игрушку, распорола её, увеличила выкройку и сшила двенадцать драконов, набила их
порезанным на кусочки шерстяным ватином. Во времена дефицита мама купила ватин - хотела шить себе одеяла, но так и не собралась. Драконы получились огромные, мама всем их раздарила, оставив себе карлика.– Карлика?
– Самого страшного, со свешивающейся на бок головой. Первый блин комом.
Я припомнила из глубокого детства какую-то зелёную игрушку, игрушка мне кивала, она должна валяться где-то на даче.
– А зачем мама шила этих драконов?
– Чтобы ты родилась в год дракона.
– Но зачем?
– Не знаю. Мне было это неинтересно. Я зарабатывал деньги и мечтал жениться на богатой женщине. Мама была очень бедной, очень переживала, когда её на рынке обвешивали. А деньги за обвес заставляла требовать меня.
– Вы ходили вместе на рынок?
– Иногда. Когда я не работал. Мама часто ходила на рынок вечером одна. Вечером можно было купить подгнившие фрукты подешевле. А в ноябре мама ходила и покупала виноград россыпью...
– Мама и сейчас его покупает!
– вдруг вспомнила я, - и ещё всё вспоминает те палатки у кладбища, которые теперь магазин.
Вот тут и заявились мама с отчимом. Отчим шмыгнул на кухню как трусливый ушастый ёж. Их на даче навалом. Мама встала в дверях, при входе в мою комнату.
Она посвежела, похудела, на руках были следы от укусов комаров. Но это было не главное. Глаза у мамы светились. Мама была счастлива. Я это сразу уловила.:
– Папа, что ли, за тебя убрался?
Мы с папой молчали. Папа пыхтел.
– Ну привет, - улыбнулась мама папе.
– Привет, - вздохнул папа.
– Мам! Я сама!
– Что сама?
– Убралась. А ты бы обувь сняла, ты же с улицы, - я несла чушь, какая там грязь с улицы в плюс тридцать пять по Цельсию.
– Да, да, извини. Совсем плохая стала, - и мама обратилась к папе: - Всё по твоей милости.
– Что - по моей?
– Мозгов лишилась. Вот что. Пока ты рыбу свою удил...
– мама всхлипнула.
– Доудился. Девочку сироткой оставил. Пришлось мне замуж выходить.
– Не надо!
– попросил папа.
– Ты вообще думаешь, что делаешь, - мама вернулась в одной шлёпке, - Все мертвяки в гробах давно сгнили, а ты всё не угомонишься.
– Ну зачем ты так. Я же страдаю, - мне показалось, что вздохи пошли строем, как солдаты с полигона, которые приезжали к нам в школу 9 мая.
– Отстрадался. Чего надо?
– и мама крикнула отчиму: - Куда дел шлёпку?
– Перепутал, - недовольно сказал отчим.
Я очень удивилась. Обычно он говорил: «А я откуда знаю, где твоё...»
Вы, наверное, поняли, что маму это бесило, а меня бесило, когда отчим брал мои швейные принадлежности, любимые мои ножницы, особенные, которые с виду были обычными. Я и отчим крепко поссорились из-за этих ножниц. Отчим утверждал, что ничего не знает. Тогда мама залезла в верхний ящик его комода, где он хранил все документы и все железки, а также скапливал использованные батарейки, которые перемешивались с полными и в итоге мама выкидывала всё подряд. Ножницы нашлись в ящике комода, а отчим продолжал утверждать, что он не брал, а это я сама свои ножницы разбрасываю. «Никакого достоинства - ни на грамм, ни на микрометр, - плакала тогда мама, - врун».