Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна?

Ещё я не мог ей простить того, как я переживал, когда она напоказ перестала меня замечать в школе. Меня просто трясло, когда кто-то задирал вверх нос и ходил весь такой из себя великий. Я и сам был таким же. Но это было давно и неправда - есть у моего папы такая присказка. Как же меня сейчас бесили такие же, каким я был раньше!

Да: я мстительный и злопамятный. Получалось: я мучил и себя и Катюшу. И мы с Катюшей просто ходили везде за руку как детском саду, и то только потому, что она всегда ловила мою ладонь, и ни разу - я.

Глава восьмая. Измышлизмы

Глава 8

Измышлизмы

Наш город поздней осенью напоминает уставшего промокшего пса, который бегал-бегал по помойкам, скакал незнамо где и наконец-то вернулся к хозяевам - ободранный, нечёсаный, шерсть повисла грязными сосульками, облупленный, обессиленный, исхудавший, голодный и полубольной. Холодный дождь отмывает наш город, жаль что дожди у нас не частое явление. Ветер дует, нити дождя меняют наклон, напоминая микрошпаги, которые колют сразу во все стороны. Катюша прячется от ветра в широкий шарф. А мне всё равно, пусть дует ветер, пусть измочаливает дождь. Я иду и смотрю по сторонам - нет ли комуфляжного костюма. Но улицы пустеют, идущие скрылись под зонтами, и мы позорно садимся в маршрутку. Я сажусь у окна и высматриваю, высматриваю прохожих. Хорошо, что дождь бьёт в окна с другой стороны, а с моих окон просто стекает. Неровные дорожки ручейков расползается по стеклу, шпаги пропадают - растекаются. Наверное, они из низкоплавкого металла, - бормочу я. Мы как раз проходим это по химии.

Так же растекается моя уверенность в себе. И самое главное - я растекаюсь от неизвестности. Я чувствую, что на меня организована травля, но пока не могу до конца понять, кто это всё организует. Эрна или Серый? Серый или Эрна? Я растекаюсь, я превращаюсь в какой-то чёртов пельмень.

Катюша дует на ладонь. У неё замёрзла рука, а я даже не знаю, замёрзла рука у меня или нет. Я смотрю, смотрю в окно. Мне всё время кажется, что сейчас он должен быть на улице. Наверное, это паранойя. Мы остаёмся в маршрутке с древней бабкой, у неё крючковатый нос и длинная, до пола, юбка. Когда маршрутка подпрыгивает на ухабах, юбка подметает пол. Мы едем с бабкой до конечной. Она долго не может вытащить свой зад из маршрутки, путается в своей юбке. Ей надо помочь. Но она же первая полезла на выход. Как мы ей поможем?

Стоп! Плёнка проматывается назад. Я видел эту бабку! Где?! Ну конечно! Я видел её в тот день, когда мы с Лёхой и Владом хотели обокрасть Эрну. В том супермаркете. Все смотрели на нас, а бабка «грузила» кассиршу, выносила ей мозг пересчитыванием мелочи...

Наконец, кряхтя и причитая что-то непонятное, бабка выбирается из двери.

Мы выходим за ней, и дождь в этот момент перестаёт лить. Под Катюшиными глазами уже нет чёрных ручейков - в маршрутке она привела себя в порядок. Мне хочется сказать:

– Катюш! Зачем ты красишься?

Но им, девчонкам, виднее. Тем более она в «Тип-топе» привыкла к гриму.

– Давай зайдём в магазин, Катюш!
– это здорово, что я всегда называл её не Катей, а Катюшей. Катюша - как-то сердечно, дОбро, домашне. Я надеюсь, что за этим обращением она не разглядит моё почти безразличие к ней, как к девушке.

В магазине -- музыка, какая-то по ходу загробная. Но, я тут же вспоминаю, что это магазин по соседству с кладбищем, то есть практически у ворот кладбища он находится. Мне вдруг хорошо. От вентиляторов, от того, что кончился промозглый дождь. Мы покупаем разную мелочёвку, жвачки, местный морс в мягких пакетиках - приезжие принимают эти пакетики за молоко, - сухарики, и идём на кладбище.

– На кладбище?
– пугается Катюша.

– Да. Прогуляемся. Подумаем о вечном. Ты никогда не думала о вечном?

– Н-не,- Катюшу радует моё хорошее настроение, и то, что я завожу первый разговор, но её пугает сам маршрут.

– Ну, в принципе, ты можешь не ходить. А мне надо по делу.

– По делу? Тогда другое дело!
– и Катюша кидает в рот, не две как обычно, а три таблетки жвачки.

Я вдруг понимаю, что совсем не хочу сухариков, хотя пакет уже открыл. Всё та же бабка, идущая впереди нас, вздрогнула от звука раскрывшегося пакета - звук как маленькая бомбочка. Ого! Бабка слышит хорошо, так везёт в её древнем возрасте не всем.

Дождь теперь под ногами. В виде грязи. Но мы идём по асфальтовым дорожкам, сворачиваем вниз, направо, вниз и вниз. Архитектор машет мне рукой.

– Я к нему, Катюш. У нас долгий разговор намечается.

– То есть: я не нужна? А почему ты мне не сказал, что едешь к нему?

– Потому что я сам не знал.

Катюша раньше бы пошутила, поглумилась бы. Но сейчас она привыкла к моим странностям, она топчется, переминается, джинсы внизу мокрые:

– Я же буду мешать... Я же не мешаю тебе, да, Тём?

Она знала, что мешает мне, но знала, что я привык, что она мешает, что мне вне школы всё равно: рядом она или нет. Быть рядом - её выбор, её желание. Я не запрещаю. Она влюблена в меня, потому что, чем меньше мы, тем больше нас - я стал сокращать классика.

Я свернул ещё вправо и ещё, дорожки идут под откос, к деревянным сараям и избушке - там мастерские, кузнецы и каменщики. Никого на улице - дождь только кончился. Когда мы уже подошли, из сарая вышел архитектор, он закурил.

– О! моё почтение.
– это больше адресовалось не мне, а моей маме. Но Катюша не знала этого. Она удивилась: бомж здоровается с нами.

Катюша спросила:

– Нет ли у вас подстилки? (У сараев стояли скамейки, это были коммерческие предложения, за многими оградками стояли такие скамейки). Лично я бы не рискнул сесть. Но Катюша устала, потом я узнал, что ей натёрли новые ботинки, чёрные, лаковые.

Архитектор тут же всё понял, пыхнул сигаретой, зашёл в помещение, принёс пухлую, похожую на спасательный круг, надувную подстилку. Кинул как бумеранг Катюше - Катюша ловко поймала.

– Супер!
– обрадовалась Катюша.

– Аккуратно сиди, соскользнуть можешь. Скамейки скользкие - предупредил архитектор. Глаза его старчески слезились, может быть это был прошедший дождь.

Катюша села и замерла. Архитектор продолжал курить.

– Ну что? Дошёл до ручки и до ножки?
– спросил он отстранённо, спокойно, просто констатируя факт.

– Типа того.

– Типа того, - передразнил архитектор, затянулся, - сигарета догорела до фильтра, архитектор поморщился, как от противного лекарства, он взял жестянку, затушил о неё бычок и бросил окурок. Внутри банки зашипело. Лицо архитектора было серо, щетинисто, морщинисто, скулы выпирали так, что можно было изучать череп.

– Изучаешь?
– поймал мой взгляд.
– Прикидываешь, живой я или мёртвый?

– Нет, что вы!

– Пока живой, - усмехнулся.
– Постарел, постарел, это да. Время течёт, понимаешь, бежит. Ты растёшь, я врастаю. В землю. Мда...
– бормотал он. Я даже подумал уйти - такой архитектор был весь слезящийся, дышащий на ладан, но передумал. Я чувствовал тут, рядом с этими сараями, полное успокоение. Не было нервности, дрожи, всё шло как шло, текло и протекало сквозь пальцы... Тоска улетучилась!