Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна?

– Ты не думай, - сказал я Гришане, - у меня мама редко так не ночует.

– А я и не думаю. У меня мама тоже сутками работает.

Гришаня решил, что моя мама на сутках, ну и славно. Хотя я при нём с мамой разговаривал. Но Гришаня был такой расстроенный, наверное, не слушал, о чём я говорю. Было заметно, что моя болтовня по телефону его не касалась. Я вообще заметил, что Гришаня невнимательный, всё забывает. Вот даже сумку на лавке чуть не забыл. Я ему напомнил, а он поморщился, так смешно сморщил нос, что стал похож на хорька. Мне это было непонятно. Я всё вокруг секу. Очень люблю слушать чужие разговоры по телефону. Один раз в маршрутке ехала девушка, и всю дорогу уговаривала бывшего парня успокоиться. Вся маршрутка слушала, затаив дыхание. Я был на стороне её парня. А девушка была занудная и заумная, такие себе всегда ищут таких же занудных и замороченных, и чтоб с деньгами, а импульсивных и искренних всегда бросают. Потому что искренние люди все нервные и вспыльчивые, они не надевают маски-личины. Я спросил у Гришани:

– Мама твоя не будет волноваться?

– Не знаю, что она будет. Я её предупредил, что не вернусь домой.

– А она?

– А она говорит: и не возвращайся. Тёма!

– У?

– Ты думал когда-нибудь о смерти?

– Ну, не знаю.

– Знаешь: я думал. Возьму, убьюсь как-нибудь. И буду жить с Никой в плывунах. Я уже готовлюсь.

– А там разве живут? Там же мёртвые! После смерти!
– я даже подскочил на диване. Мне было не видно Гриши. Он лежал на полу, отвернувшись от меня, и говорил как будто со стеной. Но на самом деле со мной. Просто он не хотел чтобы я его жалел, вот и отвернулся.

– То есть как? Жить в плывунах?

– Ну не жить, а летать.

– Как летать?

– Да не знаю как. Там все так. То летают, то ходят, то ползают. Передвигаются, как хотят. А ты разве не был?

– Нет. У меня же нет сестры.
– мне надо было Гришу сбить, чтоб он не переключился на мою персону.

– Ну вот, а я давно там.
– видно было невооружённым глазом, точнее слышно невороожённым ухом, что Гришане льстило, что он в плане плывунов продвинутее меня. А я, если честно, отдал бы всё на свете, чтобы по части плывунов быть полным лохом. Хипстером по-плавунски. Я молчал. Я был сам слух. Не спугнуть! Не спугнуть Гришаню неуместным тупым вопросом!

– Лет пять, как я там. Ещё этой коробки не было. Ну блин! Хоккейная коробка. Надо ж так назвать. Я просто приходил на этот пустырь. Как на музыку отдали, так и стал тут зависать. Я знаешь, вроде тебя, ничего о плывунах не знал. Кстати. А ты-то каким боком с нами?

Он так и сказал С НАМИ. То есть он отделял меня от остальных. Боже ж мой! С кем я общаюсь?! Может, он тоже не совсем живой, сгусток, блин, энергии тоски. Но было не до хохм. Нужно было вывернуться.

– Случайно.
– ничего более определённого я придумать не мог.

– Наказали, что ли?

– Ну да.

– Это они любят наказывать. Сначала накажут, потом до могилы доведут. А потом уж простят и могут к себе принять.

Я молчал. А что я скажу? Просто не надо верить россказням Гришани. Посмотрим ещё кто кого.

– Ну вот. Я. как ты, ничего о плывунах не знал. Да и сейчас не всё понимаю. Важно, что с Никой видеться могу. Я ей жалуюсь, она мне жалуется. Так легче.

– А что случилось с Никой?

– Погибла восемь лет назад.

– Как?

– Так. Под поезд попала.

– Как под поезд? Гриш! Как под поезд?

– Да по глупости. Видел рекламу на станции: «Гулять по путям опасно!» С компанией перебегала пути.

– И что?

– Что, что... не успела.

– То есть? Они что? Перед поездом перебегали?

– Да она под платформой сидела. Не слышала, что поезд едет. Под платформой не слышно. Да что теперь говорить - нет её, какая теперь разница, как это было. От меня скрывали. Я малой тогда был. Два года. Она рассказала мне уже в Плывунах, что не хотела меня, говорила маме беременной, что не даст мне жить, будет вредить. А потом так меня любила, и теперь в Плывунах говорит, если бы не я, она бы проводником не стала никогда. Она наш мир ненавидит. Да ей и не дали бы вздохов, если бы не мои мучения.

– Чего не дали?

– Это у них сила во вздохах, энергию они как-то из тоски преобразуют. А силы из вздохов берут. Надо энергию и силы, чтобы к нам на поверхность выйти. Я страдал так в этой музыкалке. А её фото у нас висит на стене. И я всё время мысленно к ней обращался. Ну получилось, что подпитал её конкретно. Ещё там компашка её, друзья в кавычках. Они ж её бросили мёртвую. Мать два дня её искала, звонила по друзьям, а они - ничего не знаем. Вот и страдают ночами. А вздохи - ей в копилку.

– Оле-Лукойе какое-то.

– Ну так. У них энергии навалом. Они поэтому наш мир перестраивают.

– Как это: наш мир?

– Да неважно. Они ничего плохого не делают. Просто я, как мама на музыку меня отдала, так затосковал. Я её ненавидел эту музыку. Просто ужасно ненавидел. Мать Никино пианино выбросила, фотку её сняла со стены, энергии сразу убавилось, но было поздно. Я тогда уже в плывуны стал вхож. Тётя купила крутое фортепьяно. Красного цвета, прикинь? Я его ненавидел. И сейчас ненавижу. Но вот занимаюсь этой ужасной музыкой целую вечность. И когда совсем стало тяжело, я думал и думал о Нике. Мама не говорила, как Ника погибла.

– Так ты мне только что рассказал!
– я решил, что Гришаня не в себе.

– Так Ника всё поведала. А до Плывунов я не знал.

– В общем, музыка тебя задрала.

– В том-то и дело, что нет. То есть тогда - да. А сейчас, как ни странно, привык. И даже нескучно на лавке сидеть. Мелодии, знаешь, разные в голове.

– А ты наушники не пробовал? Тоже мелодии.

– Нет. Мама не разрешает. Да и хорошие наушники дорогие.

– Дорогие -- это да. Нет, Гришань, я сам без наушников. Просто спросил.

– А у тебя разве так не бывает, что музыка в голове?

– Бывает.
– признался я.
– Крутится мелодия. У меня в голове танец скорее, не музыка.

– Ну вот. Ты меня понимаешь.
– Гришаня повернулся ко мне лицом. За окном было темно. Небо в тучах, луны и звёзд нет. Я еле-еле видел его лицо. Наверное, и он меня еле-еле видел.
– А то даже поделиться не с кем, что музыка она во мне. Но это недавно. А так я мучился, так мучился. Ника мне помогла. Вот почему они тебя пустили. Они сейчас набирают творческих, вроде нас с тобой.

Ой блин! Час от часу не легче. Никакой я не творческий. Надо срочно сменить тему.

– Гришань! Ну вот, если у тебя мелодии в голове, и ты считаешь себя творческим, так зачем тогда бунтуешь?

– Я бунтую?
– Гришаня был удивлён.

– Ну а как же. Из дома ушёл.

– Это я в знак протеста в память о Нике. Я всё знаю, а мама врёт. Я же правду знаю, а мама врёт и врёт. Что Ника болела. Мама не признаёт, что это она Нику довела. Нике везде было тяжело. Она хотела в гандбол. Мама не пустила. Дудит одно и то же: занимайся, учись, занимайся, учись. И уроки она с Никой делала, а толку - ноль. Как-то Ника качалась на качелях - руку сломала...