По прозвищу Святой. Книга первая

— Може трохи бiльше [12], — ответил Аким.

— В темрявi проведешь? [13]

— Проведу. Нiчь мiсячна повинна бути. Вiдпочиваемо. Як сонце зiйде, двигаемось [14].

Когда стемнело, и взошла луна, освещая лес призрачным светом, Тарас поднял хлопцев.

Ещё на привале разработали план, по которому сразу за длинным оврагом следовало рассыпаться в разные стороны, бесшумно окружить партизанский лагерь и по сигналу красной ракеты, который должен был дать Тарас, пойти в атаку.

Этот овраг Тарасу не понравился, но Аким объяснил, что другого пути нет — слева и справа болото, которое и до утра не обойти.

— А часовые? — спросил Тарас.

— Часовые за яром, — пояснил Аким. — Там ще пройти треба з кiлометр, потiм сосновий бiр, потiм вже табiр. [15]

— Ну дивись, вуйко Акiм. Коли брешешь… [16]

— Собака в тебе на селi бреше, а я правду говорю. [17]

Тарас велел хлопцам повязать на левый рукав белые повязки, чтобы в темноте отличать своих от чужих, и они пошли. Через два с половиной часа, когда вокруг царила уже глубокая ночь, вышли к оврагу.

— Ось вiн, [18] — шёпотом сообщил Аким Тарасу, который шёл рядом с ним.

— Добре. Бодя! — позвал он Богдана.

— Слухаю, Тарас Григорьевич.

— Пiдешь зразу за Акiмом. Тримай його на мушцi. Зрозумiв? [19]

— Зрозумiв, Тарас Григорьевич. Якшо рыпнеться — куля в голову.[20]

— Так. Але чекай. Спочатку розвiдка. Орест, де Орест? [21]

Подошёл вперевалку молодой губастый хлопец с винтовкой за плечами.

— Звали, Тарас Григорьевич?

— Звал. Розвiдай шлях по яру. Тихо та швидко, як ти вмiешь. Подивись, шо да як. Ми тут зачекаемо. [22]

— Слухаю, Тарас Григорьевич.

Орест бесшумно канул в темноту.

Потянулись минуты.

Наконец, Орест вернулся.

— Ну шо?

— Тихо все, Тарас Григорьевич.

— Ну, з Богом тодi. Пiшли.[23]

Отряд втянулся в овраг.

Три тени вышли из-за деревьев и залегли в траве, перекрывая пути отступления.

Максим лежал с другой стороны оврага в зарослях боярышника, словно растворившись в ночной тишине. Ему не нужен был прибор ночного видения. Оптический прицел на винтовке тоже был не нужен. И так всё прекрасно видно.

На выходе из оврага появился дядька Аким. Шёл не торопясь, опираясь на крепкую палку. Сразу за ним с пистолетом в руке — женообразный помощник Тараса Богдан.

Ага, «бабу» вместо себя послал. Молодец. Ладно, разницы нет.

Максим поймал в прицел грудь Боди в районе сердца и плавно нажал на спусковой крючок.

Хлестнул выстрел.

«Маузер» толкнулся в плечо.

Максим передёрнул затвор. Блестящая гильза вылетела в траву. Запахло сгоревшим порохом.

Тоненько и жалобно вскрикнув, Богдан Король выронил пистолет, схватился за грудь и повалился в траву.

И тут же ночь загрохотала взрывами гранат и выстрелами, осветилась вспышками винтовочного, автоматного и пулемётного огня.

Дядька Аким упал, откатился вбок, а по оврагу уже били со всех сторон.

Взрывы гранат слились в один долгий грохот, и туда, в мат и крики раненых и умирающих летели и летели пули.

Спасения не было.

Те, кто пытался бежать вперёд, натыкались на тела убитых товарищей и падали, сражённые пулями.

Тех, кто попытался бежать назад, встретила выстрелами в упор партизанская засада.

А у тех, кто надеялся вскарабкаться по склонам оврага, и вовсе не было ни единого шанса.

Через пять минут всё было кончено.

С люгером в руке Максим подошёл к оврагу. Навстречу ему, кряхтя, поднялся дядька Аким.

— Ты, как дядька Аким?

— Я уже слишком старый для этой херни, — ответил тот, потирая поясницу.

— Ничего, ничего, — хлопнул его по плечу Максим. — Ты ещё крепкий старик, Розенбом! [24]

— Пожалуй, — ответил дядька Аким. — А почему Розенбом?

— Так, не обращай внимания. Отдыхай, дядя Аким, и спасибо тебе. Я сейчас.

Максим пошёл по оврагу, добивая раненых. С другой стороны шёл Валерка Шило, делая то же самое.

Засветилось в лунном свете бледное губастое лицо с большими испуганными глазами (луна к этому времени поднялась довольно высоко, и её лучи заглядывали в овраг, освещая то, что ещё недавно было живыми людьми)

— Пощадите, — на чистом русском языке произнёс разведчик Орест. Одну руку он прижимал к животу, другую старательно тянул вверх. — Пощадите меня, пожалуйста. У меня мама и сестра, в Золочеве…

— Бог пощадит, — ответил Максим. — Ты знал, на что шёл. Мы пленных не берём.

— Пощадите! — глаза паренька расширились от страха.

Максим выстрелил. Голова Ореста дёрнулась, он завалился на спину.

Максим шёл дальше, внимательно глядя по сторонам.

Ага, вот и Тараска.

Командир мельниковцев лежал ничком в траве и старательно притворялся мёртвым. При этом, как заметил Максим, он даже не был ранен.

Может, этого взять?

А зачем он нам? Корми его, охраняй…

Даже на обмен не годится, для немцев он расходный материал.

Максим присел рядом с Тарасом и тихо спросил:

— Ну шо, Тараска, заробив грошей? [25]

Веки Гайдука дрогнули.

Максим приставил к его виску люгер и нажал на спуск.

Грянул выстрел.

Тело Тараса выгнулось дугой, опало. Пальцы заскребли по траве, ноги задёргались. Наконец, затих, уставившись остекленевшим мёртвым взглядом в небо, где сияла луна.

Максим склонился над трупом.

— КИР, сделай-ка мне снимок этого мертвяка. Лицо покрупнее и почётче. Чтоб страшно было.

— Да он и так уже страшный, дальше некуда.

— Вот и сделай.

— Готово.

Партизаны в этом бою (вернее сказать избиении) не потеряли ни одного человека. Двоих зацепило шальными пулями, но ничего серьёзного, царапины.

Это был разгром. Это была полная и безоговорочная победа, которая подняла партизанский дух на небывалую высоту.

До этого они только мечтали о том, как будут бить врага, а теперь ударили по-настоящему. Да так, что «мама не горюй», как высказался по этому поводу Валерка Шило. Пусть это были не немцы, но они, если подумать были даже хуже немцев. О чем и сказал в речи на могилах мельниковцев комиссар отряда Остап Сердюк.