По рукам и ногам

Кэри был рядом. Да что там рядом, я лежала у него на коленях, а сам он спал, откинув голову на спинку дивана.

Я как-то иначе теперь взглянула на него. Вроде бы должна с большей ненавистью, ведь он все это нарочно, не по дурости характера, не на эмоциях. Каждый удар, каждое презрительное слово было с одной точно выверенной целью – причинить боль. С другой стороны, он пережил то, что сейчас ломает с такой поразительной силой меня.

Он прошёлся по всем этим лезвиям босиком, отгрёб у судьбы сполна, а я… а я его ещё и добивала собственными же словами.

Вот уж воистину, мы друг друга стоим.

– Роуз, – заспанным голосом пробормотал Ланкмиллер, каким-то образом учуяв, что я проснулась.

Сонным движением смахнул мои волосы с лица, и лучше б он этого не делал. Я б и сама сейчас в ужасе отскочила от зеркала, не узнав своё отражение, хотя уж я-то навидалась всякой жути. Но Кэри спокойно погладил меня по щеке, все ещё жмурясь ото сна и вглядываясь в светящийся циферблат на столе.

– Вставай, уже за полдень. Нельзя всё время умирать от горя, уткнувшись носом в подушку. Так и с ума недолго сойти.

Ох, надо же, мучитель в своём суровом репертуаре. Я кое-как поднялась с его колен и отползла на другой край дивана. Ну вот да, теперь причиняю ещё и кучу неудобств, заставляя вот так бестолково с собой нянчиться. Дура, в руки себя возьми.

– Прости за эту истерику, пожалуйста. Прости. Я знаю, что жутко неудобно и жутко некстати, сама бы рада это остановить, только не… не знаю, как.

Я гораздо больше хотела извиниться за другое, но прости меня хотя бы за это.

Ланкмиллер явно ожидал от меня совсем не этого; воплей в духе «да как ты мог», обвинений и ненавистных взглядов, но никак не сбивчивых, неловких «прости, пожалуйста». Точно такой же как и я, не знает, как подступиться к человеку в горе. Кэри молчал растерянно ещё секунд пять, потом тяжело поднялся на ноги, не оглядываясь в мою сторону.

– Всё в порядке, так и должно быть, просто в тебе… накопилось за всё время. Нужно было дать выход, ты молодец, что в себе не стала держать.

– Да, наверное.

Я боялась, что голос откажет совсем после вчерашнего. Ну, хотя бы шёпотом у меня получается.

А ещё я боялась Кэри. Он будет разговаривать со мной об этом? Будет снова смотреть на меня тем жутким взглядом? Будет меня винить? А меня было за что винить, было. Влюбиться её угораздило, идиотку. Да это ж значит – подставить себя незамедлительно всем ударам судьбы. И они не заставили себя ждать, что совсем неудивительно. Мне бы даже больно не стало, прочти мне Ланкмиллер нотации вроде этих. Но он обратился ко мне с совсем другими словами:

– Пора ехать в Шель. Здесь я уже всё закончил, а со дня на день бумаги на тебя придут, – я встрепенулась, а мучитель тут же торопливо добавил. – Я тебя не гоню, уйти сможешь, когда захочешь. Если захочешь.

«Если», как же, сдалась я на твоё попечение.

Может он и хотел добровольно обречь себя на пытку видеть меня каждый день и каждый день испытывать уколы совести по сотне различных поводов, но я этого не позволю. Я умею жить, и выживать тоже умею. Хочу… чтобы всё заново. По чистому листу аккуратной прописью. Могу ведь я ещё разок попытаться?

– Ты в состоянии? – Кэри заглянул мне в лицо, не зная, как расценивать сумрачное молчание. – Ехать все равно нужно. Там Алисия ждёт. Она скучает по тебе.

Впервые в жизни слышу, что по мне кто-то скучает. Пусть даже это уловка мучителя, все равно здорово придаёт сил.

– В состоянии, – скрипучим голосом заверила я, стараясь не звучать, как умирающий. – Сейчас, только в ванную загляну.

О да, я в состоянии. Я в состоянии встать и не упасть на пол, в состоянии пройти весь этот непреодолимый путь до ванной. Я в состоянии снова запихнуть эту случайно вырвавшуюся боль так далеко внутрь, как только это возможно, лишь чтобы не причинять лишних проблем. И через минут пятнадцать я, может, даже смогу улыбаться. Я в состоянии.

Дверь ванной захлопнулась, и я сразу же включила воду, чтобы заглушить свое дыхание даже от самой себя. Такое сбитое и неровное. Сначала давила слезы, потом беспомощно вытирала. Ну откуда их, твою мать, так много, ну что я, в самом деле…

– Учти, мы на поезде, – в дверь ванной постучали, – так что ты не сиди там долго, а то опоздаем. В конец выходных пробки на выезд такие, что мы там ещё сутки простояли бы. А на «люкс» места ещё остались.

Это звучало так… обычно, так поразительно нормально и здорово, что я готова была расцеловать мучителя за эти слова. За то что он сейчас буквально тянет меня, задыхающуюся, за шиворот, расставляет ориентиры, даёт опору, и я снова могу дышать.

Я послушно выключила воду, открыла дверь и – и вписалась в его грудь. Стоял под дверью, караулил. Вместо того, чтобы отскочить, как всегда, я обняла его, ткнулась носом в ключицу и задушила свои всхлипывания в его рубашке.

– Все будет хорошо, – грустно и очень серьезно проговорил Ланкмиллер мне в шею, – не плачь больше, все будет хорошо.

В поезде, в чистом двухместном купе с воздушными шторками на окнах меня настигло столь долгожданное состояние анабиотического шока. Сознание отделилось от окружающего мира, и все стало казаться таким сказочным, игрушечным и безразличным, что стало легче. И я бы многое отдала, чтобы это шаткую грань, построенную между реальностью и мной ничего не сломало.

Но её сломало.

– Кику, – позвал мучитель и тут же поправился, – Роуз.

Он не привык к этому имени, и оно ранило его вроде бы. Это его девочка, его просто-подстилка и его проблемная язва – Кику, и это та, что на пару с своей матерью свела в могилу его отца – Роуз. Я понимала, я очень хорошо это понимала, и…

– Можно и Кику, я уже смирилась, – мне удалось выдавить из себя хоть горькую, но усмешку.

– Иди сюда, – Кэри похлопал себя по коленке, вызывая во мне неуверенный ступор.

– Что, прям… сюда?

– Ой, да иди уже.

Мучитель сидел у самого окна, возле столика, а я на другой стороне койки, ближе к двери. И опомниться не успела, как притянули ближе, усадили на коленки, обняли. Кэри подбородком уперся мне в затылок.

– Не вредничай, – тихо вздохнул он.

Да я и не пыталась.

Солнце пробивалось сквозь тучи то и дело, поезд мирно покачивало, так что это баюкало как-то даже.

Я ничего не могла поделать со странной щемящей внутренней дрожью. И этот медово-лимонный свет, этот мерный стук колёс и тепло чужого дыхания в макушку становились лучшими воспоминаниями за все последнее время.

Грусть смешивалась с состоянием до странности легкой эйфории и оттого по щекам снова текли слезы. Тихо очень.

В моей жизни заканчивалось что-то большое и очень болезненное. И начиналось что-то новое, и мне очень хотелось надеяться, что лучшее.

Комментарий к

Ну вот наконец, после длительного перерыва написана новая глава.

То, что её так долго не было не значит, что у меня не хватало желания – для этой работы у меня всегда хватит желания.

Просто сложилось так, что надо мной висели и висят дедлайны, потом я не удержалась и начала ещё одну менее масштабную работу.