По рукам и ногам

– Ты ведь можешь забыть о них, ты знаешь? Жить у меня, не нуждаться ни в чем, и никогда больше не вспоминать об этих людях, – он все это сказал, а сам даже не обернулся. Совесть мучила или что?

– Нет. Нет, Вест, так не пойдёт, прости, что побеспокоила, но мне нужно… – я и шага к выходу не успела сделать, как меня весьма бесцеремонно вернули на место.

– Хорошо, – вздохнул Вест, потирая переносицу, – я поговорю с Розой. Если вопрос в деньгах, то он решаем.

Я не успела толком ничего ответить, даже вникнуть в предложение, как Ланкмиллер вдруг грохнулся передо мной на колени, заставив подскочить от неожиданности. И только когда я потянулась к нему, он поймал мои руки, сжав в своих.

– Розмари, я человек не безгрешный, но если можешь, прости мне все мои грехи.

Я так и не поняла тогда, почему он это сказал. Наверное, просто чувствовал.

***

Чем ближе я подбиралась к трагедии, тем хуже становились воспоминания. Обрывочные, фрагментарные, я собирала их, словно мозаику, ранясь о каждый кусочек, но все равно возвращая его на место.

Тогда ещё не было никакого Шиффбау. Никто не думал, что на уме у маменьки именно это. Вест пообещал ей открыть счёт с очень приличной суммой. Я бы даже сказала, слишком приличной, какой-то более скромный человек мог бы жить на них до самой старости. Роза могла бы распорядиться иначе, вложиться куда-нибудь, что-то вроде того. Она встречала Вестона на корабле в пристани, чтобы меньше было свидетелей, разговор все-таки предстоял приватный. Конечно, по закону, делать то, что Роза делала, было нельзя, но если прикрывал «Зуб», то можно.

Они все никак не могли договориться о цене. Я сидела чуть поодаль, у самой двери и мечтала, чтобы меня никогда в жизни вообще в этой каюте не было. Но сама напросилась, так что поздно уже жалеть.

Дело затягивалось так, что за окном стемнело уже. Оба были пьяны уже и все походило на какую-то дурацкую семейную перепалку гораздо больше, чем на деловые переговоры. Тона все повышались, наблюдать было отвратительно, пока наконец это не переросло в самую настоящую пьяную драку. Все очень быстро случилось. Маменька толкнула Веста в грудь, тот не удержался на ногах и ударился головой об угол тумбочки. Роза ещё несколько секунд била его по щекам пощечинами прежде чем обернуться ко мне.

– И он вообще-то не дышит.

Очень быстро и очень по-дурацки.

Мне так больно и страшно, что я вообще ничего из творящегося вокруг не понимаю. Жизнь кончается, и начинается какая-то бестолковая суета.

***

Дождь хлестал по лицу, а я уже и так была насквозь промокшая, потому что до берега добиралась вплавь. Я выпрыгнула за борт, когда Роза приказала найти меня и привести к ней. Ей нужен был номер счета и я, которая уже ничего никому не сможет рассказать.

А потом он меня просто выгнал, Кэри. Молча выслушал моё захлёбывание слезами с истерическим заиканием напополам и выставил на дождь прямо за шиворот. И с его точки зрения очень даже правильно сделал. Правильно сделал. А на следующее утро меня в беспамятстве нашёл Чейс.

Теперь все начало вставать на свои места. Почему Ланкмиллер с таким редкостным удовольствием надо мной измывался, зачем маменьке сдалась моя драгоценная память и почему просто убить меня ей не можется.

Вся эта ситуация словно обухом по голове, тяжело и больно, ровно до тех пор, пока не думаешь о главном.

А главное ломает так, что я слышу хруст собственного позвоночника.

Я не чувствую, не вижу, не хочу этого понимать. Не хочу думать о том, что единственный человек, что был мне дорог, мертв уже два года как.

Я бы сказала, что просто, блять, не выживу без него. Но я выжила вот, просто дышала, ела, спала. Так, будто в моей жизни его никогда и не было. Но теперь перегородка сломалась, вообще все сломалось, и эта память с головой затопила, задушила меня. Я дёргано обернулась к Кэри.

– Ты правда считаешь, что… что это все моя вина?

– У каждого в этой истории своя вина, – мерзко и уклончиво ответил Ланкмиллер, он понял уже, конечно, что мне все вспомнилось, у него и взгляд серьёзней стал, и помрачнел изрядно.

– Считаешь, – убито заключила я, мучаясь от желания запихнуть все вылившееся на меня обратно в такие глубины памяти, из которых мне потом будет этого не достать. – Можем мы потом поговорить? Мне нужно… – перевести дух, прийти в себя, не сдохнуть? – немного времени одной побыть, чтобы улеглось.

Ланкмиллер ничего не сказал, только молча кивнул и к выходу направился. Может, распознал очередную ложь. Чтобы улеглось, как же. Немного времени мне хватит лишь на то, чтоб дышать снова начать по-нормальному. Грудную клетку спазмы сдавливали.

У самой двери я все-таки остановила его:

– Кэри, как ты пережил?

– Я уже рассказывал. Секс, работа; работа, секс. Секрет-то простой.

– А Элен?

– А мне кажется, я не пережил, – он рассеянно обернулся ко мне спиной, и из того, как говорил, было ясно, что это чертова гребаная правда. Самая настоящая. И я больше не удерживала его вопросами.

Когда мне так отчаянно кто-то нужен, рядом не оказывается никого. Ланкмиллер закрывает за собой дверь, потому что я сама его об этом попросила.

========== Часть 107 ==========

Что-то горячее. Что-то жгло щёки и застилало тошнотворной дымкой глаза, сколько не смахивай – не исчезнет. До меня с каким-то опозданием, с мерзким шумом в голове дошло, что плачу. Что впервые за два года у меня слёзы. И их откуда-то жутко много, и глаза жжёт, как кислотой, но перестать не могу.

В первое время в подушку, так, чтоб не слышал Кэри, а потом уже беззастенчиво в голос – я плакала. Выла навзрыд, так, что себя не помнила.

На что я надеялась, не понимаю. Что в первые же минуты станет легче, что смогу обуздать поднимающийся девятый вал и выйти к Кэри, поболтать за жизнь? А вот ни черта. Меня выворачивало и крыло. В памяти ещё что-то всплывало отрывочными вспышками, словно специально с целью добить недобитое. И я всё равно хваталась за эти кусочки, добровольно продолжая свои нестерпимые пытки.

Собирала каждый взгляд, вздох, как последние. Они и были последними.

Потом началась какая-то нездоровая горячка, в сознании всё перепуталось.

Я уже не могла понять, где мои воспоминая, а где воспалённый кошмарный бред. Что из этого в действительности произошло со мной, а что лишь плод обезумевшего воображения. Я вообще застряла где-то между реальностью: не там и не здесь. День перепутался с ночью, и потому, когда за окном стемнело, меня это ничуть не удивило, я и заметила-то только, когда дверь с тихим сквозняком приоткрылась и в комнате снова появился Кэри. Видимо, доконали его мои подвывания окончательно. На удивление, упрёками он не мучил. Что-то говорил убаюкивающим ровным голосом, споил целый стакан воды со странным привкусом. Снотворное там или ещё что. Яд какой-нибудь.

В итоге я забылась у него в объятиях.

А утро наступило такое, что лучше б и не наступало вовсе. Сухо в горле, а глаза не разлепить от рези. Хочется лечь и сдохнуть, но я, кажется, уже и это пробовала.

Вчерашняя агония ушла, и на её место пришло пустое, огромное, тихое отчаяние. Ступило мягко и разлилось под сердцем холодной лужей.

Я молча лежала, не шевелясь, и часто приходилось моргать: из правого глаза медленно текли слезы. Вот же ж прицепились… Всегда теперь они будут, что ли?