По рукам и ногам

Я шумно выдохнула. На что, интересно, стоит рассчитывать?

Ланкмиллер фыркнул и демонстративно без ответа оставил мое вопрошение.

– Сделаю тебе поблажки по знакомству, – он говорил негромко, но уверенно, постепенно все ниже склоняясь к уху. Не знаменует это ничего хорошего. И… какой же голос, что дух захватывает. – Для начала… Ты, может, что-то хочешь мне сказать?

– Нет, – я даже не успела обдумать, как оно уже сказаным вышло и, намертво вколоченное в тишину, так и повисло в воздухе.

– Нет? – Кэри сейчас ужасно змею напоминал. Удава. Ладонь скользнула по обнаженному плечу и шелку халата. – Приятный на ощупь… – мечтательно промурлыкал мучитель. – И прощения попросить тоже не хочешь?

– Кэри, не издевайся, – глухо выдавила я, готовая уже отшатнуться, но Ланкмиллер не дал, прижимав к себе за бедра, и вызывая тем самым тихий обреченный скулеж.

– Мне кажется, тебе не достает внимания. А когда детям не достает внимания, они начинают бедокурить, чтобы его привлечь… Хорошее оправдание, но это совсем не значит, что тебе все спустится с рук, Кику. Баловать наложниц – только делать им в разы хуже. Сколько уже я прощал тебя за последнее время, не припомнишь? Отец бы за такое избил до полусмерти…

– Ты чертовски предсказуем и… совсем не умеешь прощать, – отрывисто вздохнула я. – Только дураку не понятно, к чему ты клонишь. Наказывай, чего уж тут. Заслужила, наверное, признаю. Но прощения просить не буду, к чертям оно мне сдалось. Так что можешь избивать хоть до полусмерти, хоть до смерти с чистой совестью.

Пока я говорила, Ланкмиллер отлепился от меня и направился к камину.

– Нет, – пара хитрых серых глаз устремилась в мою сторону, – у меня свои методы. Ты не переживай, главное тебе понравится.

Мне было как-то до паршивого неуютно и страшно, просто от осознания, что доверять ему так же, как раньше не смогу, и отдаться удушливому ночному угару – тоже. С трудом удавалось противостоять желанию сбежать из спальни сейчас же. Единственным, но весомым зато аргументом было то, что за дверью наверняка Генрих стоит.

– Для начала вспомним правила поведения в хозяйский спальне, – Кэри приподнял брови, ожидая действий с моей стороны.

– Прости, я не смогу. Этот ошейник и «хозяин», костью поперек горла встающий. Прости, – пробормотала я на одном дыхании и так же резко замолчала, понимая, что путного больше ничего не скажу. Хотя об этом давно хотела, и сразу стало как-то намного легче.

– И в этом вся ты… – мрачно вздохнул Кэри, глядя со странным сожалением и укором даже отчасти. – Кричишь о том, что тоже все еще человек, когда уже давно – нет. На тебя взглянуть жалко. Хватаешься за какие-то принципы, словно за жизнь. Но жизнь меняется, девочка моя. И ты меняешься. И ты уже не Роуз. Ничего страшного, что еще до конца не Кику. Ломаются все, даже самые сильные, – мягкие кончики пальцев скользили по щекам и ключицам, мои ладони разжались давно, выпуская тонкий восточный шелк. Пусть он замолчит. Сейчас. Пожалуйста. Пусть замолчит. – Ты дрожишь… Боишься, что ли… Кого?

– С-себя, – понурив голову тихо призналась я.

И действительно ведь трясло. Отчасти от Ланкмиллерского голоса.

Это еще не конец, но чертовски, критически, до невозможного к нему близко.

Мучитель обольстительно улыбнулся, предчувствуя близость победы на кончике языка.

Я отпрянула, закусив губу, потому что бок неожиданно что-то обожгло. Ах, ну конечно, как без этого. Я скользнула взглядом с кончика стека и до хозяйских глаз, тут же опустив голову. Совершенно не могу в них смотреть. Будто сила земной гравитации увеличивается раз в десять.

– Знаешь что, Кику, – расслабленно вздохнул Ланкмиллер, великодушно позволяя мне сделать еще два бессмысленных шага назад, – я соскучился по хорошему минету…

А намек-то толще некуда. Мучитель это понимает, оттого столько власти и издевательского яда в голосе. Мне сейчас практически этого не избежать. Но это совсем не мешает торговаться…

– Ну… а твоя возлюбленная что же?.. Все-таки пять звезд – это совсем не шутки. Или я ошибаюсь?

– Есть тонкая, но ощутимая разница, Кику. Между мастерством и талантом, – мучитель чуть склонил голову набок, щурясь. Гипнотизирует, что ли?

Я вспыхнула:

– Именно поэтому ты… меня к себе булавкой пристегнул?! Только из таланта, из вот этих своих гадких, отвратительных, мелочных соображений?!

И получила второй удар, уже по щеке. Линию от подбородка до скулы словно огнем прожгло. Боль отрезвила и заставила замолчать, судорожно выдыхая воздух. Это было вроде напоминания о том, что чтобы его судить, я никто.

– Главное, чтобы пагубно не сказался недостаток практики, – Кэри ладонью провел по моей щеке, так по-особенному мерзко улыбаясь. – И не красней, пожалуйста. Это уже не смешно.

Я фыркнула.

– И не собираюсь, вроде как.

С одной стороны, сейчас меня больше всего останавливает вредность – уж вряд ли благочестивые соображения, – но в итоге все кончится тем, что я получу еще один комплект ударов, а может, еще и посильней предыдущих, и все равно ему отсосу. Стоит ли жертвовать своим здоровьем из вредности? Думается оно пригодится мне еще, здоровье, в смысле.

Я, сделав страдальческое лицо, опустилась на колени и уставилась на мучителя глазами, полными укора.

– Начинай, мученица, – скомандовал тот.

Но нет, недостаток практики на мастерстве не сказался, это Ланкмиллерская морда зря опасалась. Я даже раньше и не обращала внимания на то, как до предела отработаны мельчайшие движения. Даже противно немного.

Но искусство требует огонька, именно в этом заключается Ланкмиллерское понимания таланта. Стараться для мучителя я, конечно, не собиралась, но даже как-то слегка расстроилась от своих успехов на сомнительном поприще.

Кэри откинулся на кровать и тихо млел, или что-то вроде того. Дыхание у него было хриплое и немного отрывистое. Какой-то беззащитный он в такие моменты.

Ах, господин Ланкмиллер… Должно быть он ненавидит некачественную продукцию. Заставить себя работать лучше – за что ж у меня такая совесть.

Закончив наконец, я отстранилась, рукавом утирая губы.

– Дорогая, ну кто так делает? – вздохнул Ланкмиллер, доставая платок, но потом, видимо передумал. Рука замерла в воздухе. Он стер остатки спермы указательным пальцем и, поднеся ко рту, слизал.

– Чего морщишься? – какие глаза странные… – Недовольна своей работой?

Эх, тонко просек, засранец.