По Северо-Западу России. Том I. По северу России

Уже в царствование Петра I начались жалобы на оскудение наших северных лесов. Весь Мурманский берег, за малыми исключениями, лишен лесной растительности, которая, так сказать, не смеет подступить к Полярному морю и начинается только верстах в сорока от него. Там, где в укрытой бухте виднеются на Поморье сосны и ели, они бывают иногда очень почтенных размеров, но многие из них, если не большинство, пускают ветви только в сторону материка; к морю, боясь его дыхания, словно отворачиваясь от севера, глядят они своими мшистыми, лишенными ветвей стволами. Полярная сосна, подобно нашей южной таврической, тоже любит иногда украшаться шатровой вершиной, что при жестких очертаниях скал над порожистыми реками дает пейзажу особенно своеобразный, законченный вид. Но крупные, прежние, старые леса, обрамлявшие некогда Двину, Онегу, Мезень и многие другие северные реки, отошли в вечность.

Серьезность положения нашего северного лесного хозяйства вызвала особенно тщательные исследования. В июле 1881 года командированы были в Архангельскую губернию лесные чины, и они нашли, что лесная операция ведется тут вовсе нежелательным способом: рубки, производимые только по рекам, идут не далее как на десять верст от берегов их и, при возрастании требования на лес, распространяются не вглубь лесных пространств, а к верховьям рек. Министерство пришло к заключению, что на будущее время рубку следует допускать не с общей площади лесных дач, а с тех береговых полос, в которых рубка должна производиться. Найдено было также очень невыгодным, что все лесное дело сосредоточено в руках немногих лиц, и что контракты с ними слишком продолжительны; найдено также, что самое использование ведется неправильно, потому что рубят, как бы по недоглядке, много недомерного леса и оставляют его лежать, что, заодно с отрубленным и валяющимся везде вершинником, действует в высшей степени вредно на возобновление леса. Решено было также, в виду повторявшихся на торгах стачек лесопромышленников, не повторять в том же году однажды несостоявшихся торгов. Мера — довольно простая, но для казны очень благодетельная, так как лес, простояв на корню лишний год, в ценности своей не убавится, а промышленникам пустующий год — не доход.

Как сказано, кончившиеся сроки контрактов очень помогли Министерству, но нельзя не сказать ему спасибо за то, что оно исходатайствовало Высочайшие повеления на расторжение двух контрактов: со «Святнаволокским товариществом» и с «Вытегорской лесной операцией». Эти оба контракта являлись настоящим покушением на обезлесение берегов Онежского озера сразу с двух сторон, с восточной и с западной.

Огромное значение имеют наши северные леса и для поморов. Не говоря уже о том, что охота в Олонецкой и Архангельской губерниях для очень многих является единственным заработком, но и для развития и поддержания рыбных океанских промыслов наши леса крайне необходимы. Целый ряд комиссий, имевших предметом поднятие экономического благосостояния нашего Севера, ходатайствовал о помощи поморам. От лесного ведомства за последние годы оказана им помощь большая. Вот перечень некоторых льгот. В 1882 году разрешен безденежный отпуск леса карелам Кемского уезда, разрешено всем лопарям и Яковлевскому обществу безденежное пользование лесом на домашние потребности, а всей Архангельской губернии — по ценам, пониженным в таком размере, что кубическая сажень дров отпускается им по 16 коп., тогда как рыночная цена её от 85 коп. до 1 руб. 75 коп., а для норвежцев даже до 2 руб. 55 коп. В 1883 году распространен льготный отпуск леса для постройки судов всем жителям Архангельской губернии, и, наконец, в 1884 году разрешено местному управлению государственными имуществами допускать крестьян к бесплатному пользованию пнями, корнями и валежником для смолокурения. Если не смотреть на казну как на кошель, открытый всем я каждому, то нельзя не согласиться, что лесные льготы, данные жителям Архангельской губернии, достаточно велики: помор может строиться, отапливаться и поднимать свою шняку для промыслов чуть ли не даром.

На следующий, по прибытии в Онегу, день, 28-го июня, путникам предстояло много любопытного: посещение лесопильного завода и замечательной выставки охоты и рыболовства. Доказательством того, что они находились в лесной местности, служили необозримые полчища комаров, забиравшиеся в комнаты. Спасало только жжение на блюдцах персидского порошка при закрытых окнах: едва только расстилался синий дымок его по комнате, как комары валились сотнями, и несносное, назойливое жужжание их, сопряженное с молчаливыми уколами, прекращалось.

Эти вечерние и ночные нападения комаров не прекратились и утром следующего дня. Яркий солнечный день нисколько не умалил их ожесточенных нападений. Впрочем, онежские комары были только слабой прелюдией того, что предстояло встретить впоследствии.

Лесопильный завод, лежащий почти против города, — один из тех пунктов нашего северного побережья, из которого с давних дней прошло за границу огромное количество наших лесных материалов. Ныне действующая лесная компания приобрела завод в собственность в 1863 году за ничтожную сумму — 65.000 рублей; количество заготовляемого леса, с 1856 по 1885 год, — до 125.000 бревен, но бревнами он за границу не отправляется, их пилят, обращают в доски и отправляют в Англию в количестве 75.000 дюжин. Рейки, остающиеся с боков бревен, и обрезки концов идут, главным образом, на дрова. Бесконечно хуже и обиднее судьба спилков, получающихся в огромном количестве и лежащих кругом изжелта-белыми холмами. Подобно тому, как бросают в море внутренности трески, туши белухи и акулы, и еще недавно бросались туши китов, — опилки эти беспощадным образом сжигаются, чтобы не занимали места; мало, в самом деле, места на севере России! Из них можно бы добывать и уксусную кислоту, и другие химические продукты, и делать Древесную массу, но, говорят, устройство специального завода слишком дорого, жечь несомненно дешевле. И путники видели, как за заводом голубым дымком улетучивались значительные капиталы нашей небогатой капиталами России.

В описываемое время заготовленного леса лежало на заводе тысяч на шестьсот, преобладала сосна, но имелось немало и ели, которая в последнее время, вследствие оскудения сосны, начинает находить сбыт. Самая удаленная от завода доставка леса идет из Каргопольского уезда по рекам Моше и Онеге россыпью; у села Карельского поставлен затон, ниже — другой, подле Анды, откуда лес, связанный плотами бревен в шестьсот, спускается до Онеги. В Англию отпускается около двадцати четырех судов; для нагрузки имеются два парохода. Завод устроен хорошо; рабочих летом 500, зимой — 200 человек, для них устроена особая казарма; паровая машина — в 70 сил. Досок четыре сорта, пятый — брак, остающийся, конечно, для сбыта поморам, которые торгуют им в розницу.

В четвертом часу пополудни путешественники выехали в экипажах для осмотра замечательнейшей выставки, устроенной в Анде, верстах в 5 — 6 от города, на высоком, живописном берегу Онеги. Лошадей было достаточно, так что пословица, гласящая, что «во всей Онеге нет телеги», оказалась несправедливой. Дорога идет по правому, высокому берегу Онеги, то теряясь в лесу, то выбегая на самую кручу к реке, изгибающейся далеко внизу. В Анде, при впадении небольшой речки Анда, стоит бездействующий старый лесопильный завод. На высокой горе, на расчищенной площадке, в сплошном лесу, поставлен был красивый павильон, из которого открывался богатый вид на протекавшую глубоко внизу, вдоль обнаженных камней, Онегу и на лесопильный завод, видневшийся в поперечной к ней котловине. Сосна, ель, осина, береза, можжевельник образовывали кругом сплошные кущи, и множество народа в праздничных одеяниях теснилось близ павильона, образуя самые характерные живописные группы.

Главный интерес посещения Анды состоял в выставке, разбросанной по гористому лесу. Устроители задались счастливой мыслью представить охоту и рыбную ловлю — два главных местные промысла — в образцах, но не уменьшенных, не в моделях, а в естественную величину. Вся волнистая поверхность леса была изрезана берлогами, обставлена силками и тенетами; на более открытых местах во всю вышину и многосаженную длину протянуты были хитрые, очень сложные сети, мережи, мешки, затоны, заколы, практическую применимость которых можно было видеть на том, как случайно забежавшая в закол собачонка не могла выбраться на свободу и была освобождена только с великим трудом.

В онежском лесничестве десять волостей, промышляющих охотой. Самый большой процент приходится на лесную дичь, затем на белку и самый ничтожный — на куниц, лисиц и оленей. Промыслы начинаются с первого октября. Еще зимой, за восемь месяцев до начала охоты, на лошадях или на лыжах, вывозят охотники на места своих охот, к избушкам или лабазам, съестные припасы, состоящие из муки, крупы, сухарей и соли; так и ожидают они там все лето и осень. Порох, свинец и котелок приносит охотник с собой. Самая малая доля птиц убивается из ружья; остальное количество добывается ловушками, пастями, силками, очапами, наворами, и пр. Каждый промышленник имеет в лесу свой участок по нескольку верст в окружности; деление это, свято соблюдаемое, произошло исстари, совершенно с той же, нигде не записанной, никакому нотариусу не явленной прочностью, как и владение лопарскими чумами на Мурмане. Каждый промышленник имеет свой «путик», по которому он ходит, и никогда не вторгается в чужое владение. Начинающий охотиться или покупает путик, или приискивает новый. При разделе семьи, при свадьбах, путики делятся, как и прочее имущество. Ловушки, поставленные по путику, промышленник обходит в два дня; у самых богатых выставляется до трех тысяч силков. Собранная дичь хранится в «лабазах»: это — бревенчатые клетки, торчащие высоко на одном бревне. Добываемую птицу крестьяне продают скупщикам: рябчики, глухари, белка, оленье мясо, лисицы — все это продается или на Шунгской ярмарке, или в Петербурге; медвежьи шкуры, ценой нередко до 50 руб., находят сбыт также и в Финляндию.

О характере местной охоты можно было бы написать целую книгу, полную высокого интереса. От медвежьей берлоги и лисьей норы вплоть до колод для ловли выдр и оленей, капканов, пастей — все это было размещено в известном порядке; виднелись лабазы, промысловые избушки, речные и морские переметы для семги, уремы для налимов, заборы для ловли камбалы, сельдяные рюжи и невода, и все это — в натуральную величину, с самыми точными объяснениями.

Некоторые из выставленных вещей и снарядов свидетельствовали о хитроумной практичности. К числу таковых надо отнести, например, петлю для ловли рябчика: в момент стягивания петли на попавшую птицу опускается берестяной колпачок, сохраняющий ее от непогоды за все время, пока отсутствует промышленник; характерна «нодья» или «норья» — костер для поддержания долгого, медленного огня в долгую осеннюю ночь, без ухода за огнем: все дело в двух бревнах, положенных одно на другое, с щелью посредине и обгорающих только с одного бока.

Онега. Анда. Группа охотников

Онежский охотник с лайкой.

Очень характерны были тридцать пять местных промышленников, стрелков в их одеяниях, со всякими навесками у пояса и на груди, стрелявших на призы, с расстояния двадцати одной сажени с подстав — обыкновенный способ их стрельбы; большинство попадало в яблоко; даже такие, у которых нет своего ружья, потому что нет денег свое ружье «вести», — и они отлично стреляли из чужих ружей. Ружья эти — допотопные.