По следам легенды

– Геть с дороги, - сказал негромко, спокойно.

Будяк оглянулся на своих - те уже нарушили строй, переминались, озирались.

– Не мешайте проводить в последний путь хорошего человека, хлопцы, обратился к ним Олекса.
– Иначе плохо будет вам, ой как плохо...

Рабочие надвигались уже плотной стеной. И окончательно сломался строй "штурмовиков", разбрелись они кто куда. Будяк в одиночестве заметался на перекрестке и тоже исчез. Процессия подошла к кладбищу. Фабрики, лесопилки, мастерские города откликнулись протяжными гудками.

"У этих господ не лежит сердце ни к языку, ни к

культуре, ни к судьбе нашего народа. Они разжигают

националистическую травлю..."

Униатский священник Августин Волошин ужинал с близкими друзьями-единомышленниками. На богато сервированный стол с укором смотрели святые с многочисленных икон. Среди гостей - служители церкви, адвокаты, местные дельцы.

– Когда будем брать власть, Августин?
– спросил его "оруженосец", крепко скроенный Бращак, напоминавший типичного погромщика из толпы.

– Нам ее отдадут, Бращак, - спокойно ответил Волошин.
– Сейчас не восемнадцатый год, когда Антанта в нас не поверила, подарила наш край Массарику. Антанта теперь кончилась, и поднялась над Европой новая сила немецкий национал-социализм во главе со своим великим фюрером Гитлером.

Волошин фразы произносил торжественно, значительно, будто проповедь читал в соборе. Сухой, аскетичный, с нервным румянцем на щеках, он странно выделялся среди своих раскормленных гостей.

– Не зевай, Августин, а то пока ждать будешь, Бродий к власти прорвется, - серьезно сказал ему Бращак.

– То пустое, - отмахнулся от него Волошин. Он встал: - Дозвольте, панове, поднять эту чарку за колыбель земель украинских, за нашу подкарпатскую Русь!

Выпили дружно, с усердием.

В уголке большой парадной "залы" девушка в строгом темном костюме и расшитой шелком блузке записывала "высказывания" Волошина, который время от времени поглядывал на нее с явной теплотой.

– Кто такая?
– спросил у Бращака сосед.

– Пан Волошин новой стенографисткой обзавелся, - ухмыльнулся многозначительно Бращак.

– Еще одной? А София куда подевалась?

– Любит наш Августин... свежих людей. Докладывал мне Будяк, что София, красавица наша, отправилась в батюшкин приход попрощаться, ждет ее дальняя дорога...
– Бращак заговорил совсем тихо.

– Не может того быть!
– удивился сосед.

– Еще как может. Эта бывшая учительница давно уже служит двум господам. Причем неизвестно еще, какому старательнее.

– Волошину про то известно?

– Не сомневаюсь - знает. Но так нашему дорогому Августину удобнее. Бращак рассмеялся,

– Панове!
– истово обратился ко всем Августин Волошин.
– Собирайте, накапливайте силы, гуртуйте вокруг себя всех, кто ненавидит большевизм, кому дороги наша вера и идея! Мы должны с оружием в руках встретить заветный светлый час. А он грядет!

– Светлый час...
– прокомментировал Бращак.
– Власть он хочет урвать, вот чего он хочет, какие сны видит!

Гости поднялись из-за стола, разбились на чинные группки. Дельцы потели в своих суконных костюмах-тройках "под Европу", сверкали драгоценности на крестах у священников. В передней комнате дремали мордатые хлопцы - волошинская охрана.

Волошин расспрашивал Бращака:

– В последнее время мне все чаще говорят о каком-то "товарище Олексе". Кто такой, узнавали?

Бращак почтительно доложил:

– Олекса - сын лесоруба из Ясиней. Отец умер, старший брат коммунист, в комсомол вступил в двадцать четвертом году, через год - в партию, участвовал в коммунистических демонстрациях, агитировал среди рабочих и лесорубов.

– Из убежденных, - неопределенно протянул Волошин.

– Говорят, из самых идейных, - подтвердил Бращак.
– Из края исчезал на три года, - продолжал он.
– В полицейском досье...

– Кто его смотрел?

– Будяк... Так вот там эти три года никак не обозначены. А мы установили, что он через Германию и Польшу нелегально уезжал в Советский Союз, учился в Харькове. Возвратился в край тоже по чужим документам.

– Высокого полета птица, - протянул Волошин.

– Полет тот можно и оборвать...
– сказал многозначительно Бращак.

– Все можно, - согласился Волошин.

Бращак ехидно спросил:

– А ваша любимица хоть попрощалась с вами?

– Кто?
– сделал вид, что не понял, Волошин.

– София, - с удовольствием объяснил Бращак.
– Укатила на днях в Берлин. Точно знаю это.

– Пусть посмотрит Европу, - уклончиво прокомментировал Волошин.

"Трудящиеся должны бороться против всякого

национализма. Буржуазному национализму следует

противопоставить интернациональное, революционное

единство".

Начальник полиции докладывал губернатору края:

– Получено сообщение, что к нам направляются известный коммунистический публицист Юлиус Фучик и группа коммунистов из Чехии и Словакии,

– Зачем они жалуют?
– удивился губернатор. Он внешне скучающе слушал полицейского.

– Цель поездки - знакомство с положением в Закарпатье.

– Можно представить, что напишет в своей коммунистической газете Фучик!
– Губернатор уже не скрывал раздражения.

– Статьи его нам славу не умножат, - подтвердил начальник полиции. Какие будут распоряжения?

– Ума не приложу, - с досадой ответил губернатор.
– С одной стороны едут открыто, с другой - явно антиправительственная акция.

– А может, турнуть их отсюда, чтоб и следов не осталось?
– решительно предложил полицейский.

Губернатор отрицательно покачал головой:

– Скандал разразится колоссальный. Запросы, интерпелляция в парламенте... Нет, что-то другое надо придумывать...

...Олекса, Мирослава, Сирена, несколько активистов крайкома встречали на вокзале Фучика и делегатов от рабочих.

– Смотри, Олекса, - тронула за плечо Олексу Сирена. Впрочем, он и сам уже обратил внимание на то, что перрон вокзала заполнялся суетливыми людьми, одетыми разномастно, но в одном стиле - под "простых" украинцев. Кое-где мелькнули желто-голубые флажки с трезубцем. Было немало и крепко выпивших. Среди толпы сновали Будяк и несколько его подручных.