Победа. Том 1

– Нет, - упрямо ответил Воронов.
– Не свидетельствует. Советские журналисты тоже не присутствовали на встрече. Что же касается равных прав...

Он на мгновение запнулся: "Что я делаю? Вместо того чтобы налаживать контакты, иду на обострение!.."

– Что же касается равных прав, - тем не менее продолжал он, - то они предполагают равные обязанности.

– Что вы хотите этим сказать?

– Для того чтобы расчистить вам путь в Берлин, десятки тысяч советских солдат погибли на его подступах.

Ни американских, ни английских военных среди них не было.

Этот Стюарт, судя по его тону, явно не имел права называть себя союзником. Союзниками были американские и английские солдаты и офицеры, сражавшиеся с немцами. Да и собравшиеся здесь журналисты, судя по их реакции на вопросы Стюарта и ответы Воронова, тоже в большинстве своем были союзниками...

– Что ж, - примирительно сказал после неловкой паузы Стюарт, - мы узнали от господина Воронова самое главное: маршал Сталин здесь. Простите, теперь он генералиссимус. Значит, Конференция состоится.

Он посмотрел на Урсулу. Во время разговора она сидела молча, видимо не понимая ни слова. Впрочем, Воронову показалось, что раза два она взглянула на него попрежнему неприязненно, если не враждебно.

– Нам пора, - сухо сказал Стюарт.
– Я обещал доставить леди домой. Нам пора ехать, - по-немецки обратился он к Урсуле.

Все поднялись со своих мест.

– Для меня было большим удовольствием поближе познакомиться с вами, господин Воронов, - скороговоркой произнес Стюарт.
– Уверен, что для Урсулы тоже.

Они вышли из-за стола и направились к выходу.

"Что я наделал, черт побери, что я наделал!
– повторял про себя Воронов.
– Вместо того чтобы хоть как-то повлиять на настроение этих людей, на содержание их будущих корреспонденции, сцепился со Стюартом!.. Но, с другой стороны, как я должен был поступить? Подставить правую щеку после того, как меня ударили по левой?.."

Нет, он не мог ни смолчать, ни сделать вид, что слова Стюарта его не задевают. Этот тонкогубый иезуит явно пытался бросить тень на Советскую страну. Пусть дело касалось только Конференции... Судя по всему, Стюарту нужен был лишь повод...

– Глупо все получилось, - сказал Воронов, когда они с Брайгом сели в машину.

– А я доволен!
– отозвался Брайт.

– Еще бы!
– усмехнулся Воронов.
– Получил свою сотню долларов.

Неожиданно Брайт с такой силой нажал на тормозную педаль, что Воронова чуть было не выбросило из машины.

– Ты что, с ума сошел?
– воскликнул он.

– Послушай, Майкл, - медленно, с несвойственной ему жесткой интонацией произнес Брайт.
– За кого ты меня принимаешь?

Таким тоном Брайт раньше никогда с ним не разговаривал.

– Я сказал тебе, - продолжал Брайт, - что поездка имеет важное значение. Я был прав. Я им доказал, что советский журналист не лгун. Не все так просто, как кажется. А деньги... Эй, мистер!
– приподнявшись с сиденья, крикнул он во весь голос.

Воронов не понял, к кому он обращается. Но сразу же увидел старика, в ярком свете фар пересекавшего дорогу перед машиной. Несмотря на жаркий июльский вечер, на нем были пальто с потертым бархатным воротником и шляпа, давно потерявшая форму. Этот старый немец, очевидно, жил неподалеку и пробирался домой.

– Эй, мистер!

– снова крикнул Брайт. Включив мотор, он одним рывком бросил машину вперед и снова затормозил, на этот раз почти рядом со стариком, испуганно прижавшимся к остаткам стены. Не заглушая двигателя, Брайт тоном приказа обратился к Воронову: - Спроси, кто он такой!

– Да ты и впрямь сошел с ума!

– Не хочешь?
– с необъяснимой злобой сказал Брайт.
– Ладно, обойдусь без тебя.
– Высунувшись из кабины, он громко спросил: - Хей, майн хэрр! Ви альт зи?

Вифиль? Вифиль ярен? Зи, зи! [Эй, господин! Сколько вам лет? Сколько? Сколько лет? Вам, вам! (ломаный нем.)] Немец молчал. Руки его, сжимавшие трость, дрожали.

Дребезжащим, старческим голосом он наконец пролепетал:

– Ахт унд зибцих...

– Что он бормочет?
– обернулся Брайт к Воронову.
– Сколько?

– Семьдесят восемь.

– О'кэй!
– удовлетворенно произнес Брайт.
– Значит, не воевал.

Резким движением расстегнув нагрудный карман своей рубашки, Брайт вытащил пачку денег, перехваченную резинкой.

– Держи!
– крикнул он, обращаясь к немцу по-апглийски.
– Возьми, я сказал.

Растерянный старик молчал.

– Немен!
– снова гаркнул Брайт, на этот раз по-немецки. Еще дальше высунувшись из машины, он протянул руку и сунул деньги старику за отворот пальто. Затем откинулся на спинку сиденья и дал газ.

– Слушай, Чарльз, - не выдержал Воронов.
– Можешь ты объяснить, что все это значит?

– Могу, парень. Только не сейчас.

Ответ Брайта прозвучал задумчиво, почти печально.

Рядом с Вороновым сидел за рулем еще один - как бы третий - Чарли Брайт. Первый был лихой, хвастливый парень очень похожий на тех американских ковбоев, которых Воронов много раз видел когда-то на московских киноэкранах. Второй предстал перед Вороновым в подвале немногословный человек, умеющий быть злым и жестоким. Теперь перед ним был третий Чарли Брайт - тихий задумчивый, охваченный необъяснимой грустью. Этот третий Чарли и машину вел неуверенно и безвольно.

– Мы правильно едем?
– спросил он после долгого молчания.

– Правильно.

– Как ты сказал, кто такой этот Шопенгоор?
– Философ. Философ-пессимист.

– К черту пессимистов!
– словно очнувшись, воскликнул Брайт своим привычным бесшабашным тоном.- Слушай, Майкл-беби, давай переименуем твою улицу. Назовем ее улицей Рузвельта. Нет, лучше авеню Сталина.

Все-таки вы были первыми в этой воине!

– Ты думаешь, названия улиц зависят от нас?
– улыбнулся Воронов.

– Все зависит от нас, парень,- убежденно ответил Брайт.
– Решительно все! Кажется, мы приехали?
– спросил он, притормаживая машину.

Осторожно, чтобы никого не разбудить, Воронов открыл дверь ключом. В передней горел свет. Ложась спать, хозяева позаботились о том, чтобы Воронову не пришлось добираться до своей комнаты в темноте.

Было еще не так поздно - около одиннадцати, но в доме стояла тишина.

Вольф, видимо, рано ложился спать, так как уходил на работу рано утром.