Победитель

Затем жалко улыбнулся, развел руками и, горбясь, пошел назад – к Амину.

Через минуту Генеральный секретарь НДПА Нур Мухаммед Тараки уже стоял на трибуне и рассказывал товарищам о своем заявлении, сделанном на совещании неприсоединившихся стран в Гаване. Но как-то вяло рассказывал. Без огонька.

* * *

Солнце палило так, что хотелось зарыться в землю. Или забраться под камень, как скорпион или жужелица.

Снайпер не должен лежать семь часов на солнцепеке, дожидаясь цели. Такого не бывает.

Плетнев уже давно не смотрел в прицел. Он просто тупо глядел на дорогу.

Дорогу заливали вертикальные лучи солнца. Солнце висело над головой, норовя испепелить все в округе.

Из-за поворота показалась тележка.

От нечего делать он приник к окуляру.

Старик дремал, откинувшись спиной на вязанки хвороста. Осел сонно перебирал ногами. Цоканья копыт не было слышно – далеко.

Цикады чуть притихли. Зато кузнечики пиликали свою надрывную музыку изо всех сил. Ветра давно не было.

Плетнев оторвался от окуляра и повернул голову.

Иван Иванович, лежавший за камнем, посмотрел на часы. Потом на солнце. С досадой сплюнул. Заворочался, поднимаясь.

И бросил хмуро:

– Отбой. Сворачиваемся.

* * *

Когда Плетнев вошел в класс, в нем царила совершенно курортная обстановка. Голубков в одних трусах беззаботно валялся на раскладушке, заложив руки за голову и мечтательно глядя в потолок. На другой лежал Раздоров с книжкой в руках и тоже весьма экономно одетый. Пак – на этом кроме трусов была еще и майка – сидел на третьей и зашивал порванные на коленке штаны.

– Умилительная картина всеобщего разложения, – сказал Плетнев, стягивая пропотелый спортивный костюм. – Вам бы еще папироски в зубы.

– Здесь не курят, – наставительно заметил Голубков. Он был занят меньше всех и потому первым воспользовался возможностью почесать языком. – Здесь детям учиться!

– Детей эвакуировали, – заметил Раздоров, не отрываясь от книжки.

– Как эвакуировали? – заинтересовался Голубков.

– Так. В связи с обострением обстановки и возможными эксцессами…

– Во, бляха-муха, – сказал Голубков с таким видом, будто доказал важную теорему. – А ты что читаешь? “Как закалялась сталь”?

– Краткий курс ВКП(б), – отозвался Раздоров.

– Отстань от человека, – посоветовал Плетнев. – Вставай, пошли.

– Куда это?

– Пошли, пошли.

За школой Голубков, регоча от садистского наслаждения, долго поливал его холодной водой из шланга. Голову Плетнев тоже вымыл. Правда, мыло им выдали хозяйственное, и волосы долго потом пахли не то банно-прачечным комбинатом, не то просто какой-то псиной.

– Отстрелялся? – спросил Голубков, когда они шли обратно.

– А ты откуда знаешь? – насторожился Плетнев.

– Земля слухом полнится, – туманно ответил Голубков.

– А-а-а… ну ты послушай еще, послушай.

Он лег на раскладушку и закрыл глаза. Должно быть, задремал, потому что, когда снова открыл их, Раздоров со своей книжкой сидел на подоконнике, а разговор шел о знании языков.

– У нас в Ташкенте на всех языках молотят, – толковал Пак. – В школе – по-русски. Во дворе – по-узбекски. Таджикский еще знаю. На дари – это тоже почти как по-таджикски. Еще с корейского могу перевести…

– Надо же, – вздохнул Голубков. – А я только с русского на матерный. И обратно.

Раздоров иронически хмыкнул.

– Ничего. Задачу поставят – по-китайски заговоришь.

– Это точно. Вон Сашке поставили задачу – до сих пор в себя прийти не может… Смех один.

И он на самом деле засмеялся.

Плетнев сел и зло спросил:

– Смех?! А если бы кортеж проехал, а я ни черта не попал, кто был бы виноват? Цель в четырехстах метрах. Видимый участок дороги – метров сто. Три секунды на все, если толком прицеливаться. И солнце в глаза лупит! Я и говорю: менять надо позицию!..

– Проснулся, – констатировал Пак.

– Так ты отстрелялся? – спросил Раздоров. – Или что?

Плетнев потер лицо руками и теперь уже проснулся окончательно.

– Ни хрена не отстрелялся, – сказал он, стеля на полу перед собой газету “Правда” полуторанедельной давности.

Раздоров окончательно отложил книгу. Это, оказывается, был сборник американских детективов.

– Почему?

– Не приехал объект, – объяснил Плетнев, разбирая пистолет.

– А-а-а…

– И очень даже хорошо, что не приехал, – сказал он, глядя сквозь ствол в сторону окна. – Иван Иванович уперся как баран. Орет – мол, позиция утверждена!.. Позицию кто утверждал? Кто-то. А если бы неудачно отстрелялся, кого бы на шашлыки порубили?

И снова стал яростно работать шомполом.

– Тебя, – констатировал Голубков. – Точно бы порубили, бляха-муха, это ты правильно говоришь…

– Ну вот. Я ему и говорю, надо менять позицию…

– Заладил, – усмехнулся Раздоров. – Ты учи, учи полковников. Они это страсть как любят. А, Витюш?

Пак завел глаза – мол, спору нет, очень любят. Перекусил нитку и отнес штаны подальше, любуясь шитьем.

Плетнев начал собирать пистолет.

– Да уж, – вздохнул Голубков. – Ужасно любят. Просто хлебом не корми…

– При чем тут – любят, не любят! – взвился Плетнев. – В чем смысл выполнения задачи? Пальнуть с указанного места или задание выполнить?!

На последних словах он с резким щелчком загнал магазин. Отвел затвор в заднее положение, снял со спусковой задержки. Затворная рама с лязгом встала на место.

– Эх, не понимаешь ты еще службы, Плетнев, – вздохнул Раздоров и снова взялся за книжку.

Дворцовое происшествие

Без четверти десять Плетнев и Голубков, одетые в строгие серые гражданские костюмы, неспешно прохаживались у дверей Главного корпуса посольства. Плетнев размышлял, когда сможет улучить полчаса, чтобы забежать в поликлинику. Сегодня вряд ли. Можно Симонову сказать, что у него болит… ну, допустим, ухо. Тогда он сам в поликлинику погонит… Или ухо – это слишком серьезно? Да, ухо – это перебор. Еще откомандируют к аллаху. Как Архипова. Кому нужен больной разведчик-диверсант?

– Не торопятся, – заметил он, взглянув на часы. – Опаздывают.

– Начальство не опаздывает, а задерживается, – наставительно начал Голубков. – Оно, начальство-то…

Судя по всему, он, как обычно, собирался от нечего делать почесать языком.

Но ему не повезло – Плетнев увидел, что по аллее, ведущей от Главного корпуса к поликлинике, идет Вера. В светлом платье, в теннисных туфлях, с сумочкой в руке, легкой и независимой походкой. И выглядела очень… ну, как сказать… очень женственной она выглядела. Едва заметная улыбка на ее губах говорила, что она это знает.