Победитель

– А зачем же тогда она должна быть электропроводной?

Он сердито посмотрел и развел руками:

– Не знаю. Честно – не знаю. Но именно что должна быть. Если сухую палку в руки взять – ничего не получается… Да вот я вам сейчас покажу… сейчас…

Снова полез в портфель и достал какие-то бумаги. Одну развернул.

– Вот, смотрите. Карта залегания рудного тела… м-м-м… вы с топографией знакомы?

– В пределах гимназического курса, – хмыкнул Плетнев, разглядывая лист миллиметровки, на котором было отрисовано что-то вроде кривобокой груши.

– Я тоже Ильфа с Петровым обожаю, – мимоходом заметил Валерий Павлович. – Карта составлена мной. С помощью вот этой рамки. Видите? Я ходил здесь вот такими маршрутами… по такой сетке… и когда рамочка у меня дрыгалась, я это отмечал… и составил карту. Понятно?

– Понятно…

– А вот другая карта, – сказал он. – Создана с помощью современных серьезных методов… про которые люди докторские диссертации защищают… где же она, черт!.. академиками становятся!.. магнитометрия, электрометрия, гравика… вот!

И развернул синьку – то есть копию, сделанную на специальной светокопировальной бумаге. В отличие от первого, лист обладал всеми свойствами полноценной карты. Легенда в левом нижнем углу. В правом – имена исполнителей, название организации, год. Год, кстати, указан совсем свежий – позапрошлый. Сверху – название: “Усть-Карычское месторождение меди”. Чуть ниже и мельче: “Промышленное вкрапленно-прожилковое оруденение”.

Разумеется, то, что контуры, обозначавшие на картах залегание рудного тела, очень походили друг на друга, Плетнева удивило. И порадовало. Не зря, значит, нефтяник с этой рамкой кувыркается.

Но еще больше его удивило другое.

На карте сверху стоял штамп. В длинном прямоугольнике можно было прочесть только одно слово – СЕКРЕТНО.

И прямоугольник, и слово в нем тоже были синими. Это означало, что штамп ставили не на копию, а на оригинал. То есть оригинал копировали вопреки всем правилам секретности. А теперь, значит, Валерий Павлович разъезжает с этой копией по стране и всем доверчиво показывает… Кстати, где эту незаконную копию делали, там, должно быть, и самиздатовские книжонки, которыми он хвастался, тайком размножают…

– Видите? – ликовал нефтяник. – Практически совпали! И еще неизвестно, между прочим, у кого точнее оконтурено!.. А? Как вам?

– Ничего, – сказал Плетнев, отодвигая лист. – Впечатляет… Да-а-а… А план какой-нибудь завалящей ракетной базы не можете показать?.. или, например, расположение объектов ПВО Дальневосточного военного округа? Ничем таким не похвастаетесь?

Валерий Павлович растерялся.

– Что? При чем тут?..

Плетнев молча ткнул пальцем.

– Ах, это!..

Нефтяник закусил губу и посмотрел на Плетнева с испугом.

– Знаете, Валерий Палыч, – сказал Плетнев. – Вы ведь курите?

– Ну да…

– Пойдемте, я с вами постою. Только бумаги уберите. А то, неровен час, недосчитаетесь…

В тамбуре колеса стучали громче. Кроме того, из приоткрытой двери межвагонного перехода летел грохот сцепного устройства. Короче говоря, их вряд ли кто-нибудь мог подслушать.

– Я вот что хочу сказать, – начал Плетнев, когда нефтяник закурил и, явно нервничая, принялся беспрестанно стряхивать пепел с еще не успевшей им обзавестись сигареты. – Вы очень неосторожно себя ведете…

– Я ведь!..

– Минуту! Сначала вы ругаете политику партии и правительства…

– Да ведь я!..

– Не перебивайте, – строго сказал Плетнев. – Это в ваших интересах… Да, ругаете. Указываете на серьезные недостатки. Отказываете руководству страны в способности подумать о завтрашнем дне. Разве не так?.. Потом признаетесь, что почитываете особого рода литературу. Самиздатовскую. Иными словами – нелегальную…

Валерий Павлович горестно мотал головой, но мотал как-то наискось. Понять, что он хочет этим движением выразить – отрицание или согласие, – было совершенно невозможно.

– А вслед за тем подсовываете секретные документы!

– Господи, да ведь это!..

– Скажете, не секретный? – спросил Плетнев.

– Секретный, но…

Плетнев смотрел на его смятенное, испуганное лицо и со странным чувством понимал, что ему это немного приятно – и испуг его приятен, и то, как лихорадочно думает он сейчас, чем этот разговор в конце концов для него обернется…

Честно говоря, Плетневу было совершенно плевать, кому и какие карты он показывает, о каких толкует самиздатовских книгах, как относится к руководству страны. Есть Пятое управление, это их забота. Плетнев искренне хотел его предостеречь, потому что он был ему симпатичен. И все-таки чувствовал удовольствие от того, что он стоит передо ним – такой беззащитный и несчастный, а Плетнев властвует над ним и может, если вздумается, одним легким движением обрушить всю его жизнь, которую он с натугой, через силу, как все советские люди, строит!..

– Ну, неважно, – осекся Плетнев и сказал совсем другим тоном: – Вы старше, мне даже неловко вам это говорить, но… Просто я немного в курсе дела. Надо вам поаккуратней. Этак можно нажить себе большие неприятности, Валерий Палыч… Вы про такую организацию – КГБ – никогда не слышали? Еще вот песня есть про то, как… не помню точно, но там шпион просит дать ему “заводов советских план”. И сулит за это “жемчуга стакан”, кажется. Смешная песня. “Советская малина собралась на совет, советская малина врагу сказала – нет!” Неужели не знаете? В общем, последняя фраза так звучит: “С тех пор его по тюрьмам я не встречал нигде!” Понимаете? Так что уж вы осторожней…

Валерий Павлович надрывно вздохнул и растоптал окурок. Они пошли обратно. Вагон кидало, то и дело приходилось опираться то о стенку, то об оконный поручень.

* * *

Воспитательная беседа произвела на нефтяника и любителя словесности самое благотворное действие. О самиздате он больше не заикался, толковал преимущественно о “Капитанской дочке” и “Хаджи-Мурате”, да и то под углом зрения исключительно верноподданическим. Но все равно им приятно было ехать. Плетневу, во всяком случае. Ближе к ночи снова подзакусили, напились чаю и завалились, но Плетнев долго не спал – думал о всякой всячине: как там Вера, когда он ее увидит, и что она скажет, и что он ответит… а колеса стучали свое, баюкали и бормотали что-то приятное.

Проснулись за Тулой, и уже все было иначе. Дождь сек серо-черные леса, кое-где еще заплатанные жалкой желтизной, ломкие струйки бежали по стеклу, позвякивали ложки в пустых стаканах, сами стаканы брякали подчас в подстаканниках, хмурая проводница собирала белье и раздавала билеты… Настроение уже было не разговорное – мысли, будто виноградные усики к шпалере, тянулись к станции прибытия, до которой оставалось совсем недолго; и толклись там, в Москве, еще не доехав, но уже вернувшись из беззаботного отпускного времени…