Победитель

Между тем Симонов выхлопотал им краткосрочные отпуска. Курортный сезон давно кончился, с билетами не было проблем, и поезду оставалось лишь отстучать положенное количество стыков.

* * *

Плетнев открыл глаза и с удивлением уставился на знакомый квадрат солнца на столь же знакомых обоях. Ах, он же дома!..

Тишина. Должно быть, мама ушла к первому уроку. Но вот с кухни донеслось какое-то звяканье…

Он со странным чувством рассматривал круглый стол, покрытый плюшевой скатертью – за ним когда-то ему приходилось делать школьные уроки; протертое кресло – прежде в нем спал старый кот Барс… Потом пропал. Отец сказал, что, должно быть, ушел умирать… Несколько стульев, сервант, на верху которого с одной стороны высилась хрустальная ваза, с другой – три металлических кубка разного размера. С той же стороны на стене висели его фотографии. Одна такая же, что в Москве, – Плетнев в одежде дзюдоиста, с медалью на груди стоит на пьедестале, победно вскинув кубок. На других тоже он – вот в бескозырке, с плюшевым медведем в руках, вот с пионерским галстуком на шее, вот уже в курсантской форме, а вот свежеаттестованный офицер с погонами лейтенанта…

Всласть назевавшись, он встал, побрел в ванную, умылся…

– Привет! – сказала сестра. – Тебе бы пожарником работать!..

– Да ладно, – возразил Плетнев. – Раз в жизни можно выспаться?

– Отец велел к нему, как проснешься, – сообщила она, стуча взбивалкой в большой кастрюле. – Иди помоги, потом завтракать будем. Аппетит нагуляешь…

– А что будет? – поинтересовался он, с кошачьей внимательностью следя за ее движениями.

– Оладушки, – ответила Валентина.

– У-у-у! Оладушки я бы и без нагулки!..

– Иди, иди! Все равно еще ничего нету…

Он вышел в маленький двор, где помещались только несколько виноградных шпалер, четыре яблони да огородик как у дядюшки Порея.

– А! Проснулся! – сказал отец. – Давай, полезай!

Плетнев замер на мгновение, рассматривая его худую фигуру в старых спортивных штанах с вытянутыми коленками и белой рубашке, смуглое лицо с глубокими морщинами на щеках… Сердце сжалось – отец сильно сдал за последнее время.

– Да запросто! – ответил Плетнев и взял у него ножовку.

Отец стоял внизу, задрав голову, контролировал его действия и указывал фронт работ. Судя по недовольному тону, из него получился бы отличный полковник. А то и генерал.

– Ближе, ближе к стволу бери… Так что пока на договоре меня оставили… Уж не знаю, надолго ли. И на том спасибо. Пенсия семьдесят пять рублей, а тут я все-таки сто двадцать получаю…

– То есть в сумме сто девяносто пять? – уточнил Плетнев. – Неплохо!

– Почему сто девяносто пять? – не понял он. – Ты чего, Шурка! Если работаешь, пенсия не идет. Тут уж выбирай: или на печи за семьдесят пять, или на договоре за сто двадцать! У нас государство деньгами не бросается… Работать только персональным пенсионерам позволено. У них и пенсия сохраняется, и зарплата идет.

– Это кто такие?

– Это если, скажем, с партийной работы на пенсию вышел… или там из министерства. Начальники, в общем.

– Вон чего! – сказал Плетнев, переставая пилить и удивленно глядя на отца. – А тебе, значит, нельзя?

– А ты думал!.. Еще, считай, повезло, что на договор взяли… Вон, Степан-то. Шестьдесят стукнуло – и никаких разговоров. До свидания. Куда ему – в дворники? В дворники не хочет. Вот и ходит неприкаянный. Хоть, говорит, лобзиком рамочки выпиливай…

Очередная ветка с шорохом полетела на землю.

– Эту тоже давай чикни, – щурясь и закрывая ладонью глаза от солнца, сказал отец. – Вот эту, да!.. Мне-то лобзик не понадобится. У меня вон дел невпроворот. – Он кивнул себе за спину, на участок. – С подвалом никак не разберусь. Кусты старые выкорчевать. Забор переставить. Тут только тронь – до смерти не расплетешься!..

И махнул рукой.

Плетнев перебрался со стремянки на ствол дерева. Постучал полотном пилы по ветке.

– Эту убирать?

– Эту-то?.. Вроде никчемушная. Убирай.

Он снова принялся ширкать ножовкой.

– А вот мясо ты привез, – как бы невзначай сказал отец, глядя куда-то в сторону. – Это у вас заказы, что ли?

– Заказы, батя, – кивнул Плетнев.

– В военкомате? – уточнил отец.

Те три промороженных и завернутых в газеты оковалка, что Плетнев привез из Москвы, не имели отношения ни к каким заказам и ни к каким военкоматам. Их Зубов достал у своего знакомого рубщика. Громыхало Зубов вообще умеет отношения налаживать… вот и рубщик у него, например, свой. На прилавке одни кости с желтым салом… а Зубов спускается в подвал – а там отборные окорока, филеи и вырезки. Чуть дороже, конечно. Но ненамного. Он и чай хороший приспособился где-то добывать. Умеет… Но как-то не хотелось все это отцу растолковывать.

– Ну да, – вздохнул Плетнев, ширкая пилой. – В военкомате.

Отец молчал, пока отпиленная ветка не упала. Потом вздохнул.

– Богатые заказы, ничего не скажешь. Подкармливают, значит, вашего брата… Ну ничего, говорят, к Олимпиаде в Москву что-нибудь подкинут.

– Говорят, – согласился Плетнев.

– Подкинут, – твердо повторил отец. – Нельзя же лицом в грязь ударить!..

Ветка упала.

– Верхнюю тоже убирай. – Отец молча следил, как он пилит; потом спросил недовольно: – Что ж, так и будешь на писарской должности всю жизнь?

– Почему на писарской?

– А на какой же? Бумажки-то перебирать.

– Ну, пап, – примирительно сказал Плетнев. – Военкомат – он и есть военкомат. Тоже ведь нужная работа. Армия большая.

Он отмахнулся:

– Не знаю… Что за офицерство такое – писарем на побегушках! Говорил я тебе – иди в авиационное! Летал бы сейчас, человеком был!..

Плетнев молча допилил ветку. Постучал по соседней.

– Эту пилить?

Отец присмотрелся.

– Оставь… Вон до той дотянешься?

Плетнев полез выше.

– А в магазинах как? – хмуровато спросил отец.

– Да не очень, – ответил сын, подбираясь к намеченной ветви. – Очереди. В Москву черт-те откуда за продуктами едут… Знаешь анекдот: что такое – длинное, зеленое, пахнет колбасой?

Отец предварительно улыбнулся и сказал:

– Ну?

– Тульская электричка…

Отсмеявшись, вздохнул:

– Тут та же песня… Знаешь, какая у нас колбаса самого высшего сорта?

И сощурился, хитро глядя. Плетнев знал, но ему не хотелось отнимать у него радость.

– Ну, какая?

– Первая конная имени Буденного! – отрезал отец, чтобы с удовольствием принять смех сына. Потом вздохнул. – Конечно, что говорить… Заказы – дело большое.

Из распахнутого окна веранды выглянула Валентина.

– Саша! Иди скорей! Лиза звонит!

Улыбаясь, Плетнев молча допиливал ветку.

– Слышишь, нет?! – не унималась она.

– Слезай уж, чего ты там валандаешься! – сказал отец.

Когда Плетнев вошел в комнату, Валентина в цветастом платье стояла у стола. Косу она уложила вокруг головы, а сама была румяная и розовая как молочный поросенок.