Победитель
Шрифт:
Платформы подмосковных электричек сначала быстролетно промелькивали, а потом поезд сильно сбавил ход, и уже можно было спокойно прочесть название каждой. Щербинка… Бутово…
В дверь постучали, и она открылась.
– Добрый день, – сказал человек лет тридцати в милицейской форме с погонами капитана.
Тон его был корректным – ну уж таким корректным, что хоть остановки объявляй!..
Лицо капитана было стандартным, неприметным, будто штампованным. Но в короткой темной челке надо лбом белела седая прядь. И Плетнев безотчетно подумал, что ПГУ парню не светит – с такой-то меткой!..
За спиной капитана маячил сержант.
– Ваши документы, пожалуйста! Билет и паспорт!..
В первую секунду Валерий Павлович застыл. Даже,
– Вот! Прошу! – Радостно улыбаясь, Валерий Павлович протягивал паспорт.
Капитан неспешно сличил фотографию, пролистал… удивленно поднял брови.
– Валерий Павлович, вы где прописаны?
– Я? В Нижневартовске, – поспешно ответил попутчик.
– А по какой причине направляетесь в Москву?
– Так сын же у меня. – Валерий Павлович непонимающе развел руками. – Сын учится в Нефтяном институте. Я хочу его навестить. По пути, так сказать. Я с курорта еду…
– Вам не должны были продавать билет до Москвы, – сказал капитан. – Вам следовало лететь самолетом. Из Адлера. Непосредственно к месту проживания.
– Почему?!
– Вам потом объяснят.
– Да, но…
– Возьмите вещи, – бесцветно приказал капитан. – Милиционер проводит до шестого вагона. С вокзала вас отвезут в аэропорт Домодедово.
– Товарищ капитан! – встрял Плетнев, свойски улыбаясь. – Может быть, в качестве исключения? Пусть человек с сыном повидается!..
– Прошу вас, побыстрее, – сухо сказал капитан, глядя в сторону.
Валерий Павлович поспешно облачался в плащ. Протянул руку:
– Ну!.. видите, как!..
И вышел в коридор.
Капитан прикрыл дверь и повернулся к Плетневу. Глаза его сощурились от злости.
– Ваше звание!
– Старший лейтенант Плетнев!
– Вы что себе позволяете, товарищ старший лейтенант! Кто вам дал право при посторонних!.. – Он орал яростным полушепотом, желваки так и играли на скулах. – Вам должно быть хорошо известно, что Москва на особом положении! Идет подготовка к Олимпиаде! А вы!.. – Смерил Плетнева презрительным взглядом. – Как только таких в органы берут!..
Шагнул за порог и с демонстративным лязгом задвинул за собой дверь…
Немота
Время текло, ложилось тонкими слоями, каждый из которых был совсем прозрачным, но если посмотришь через несколько, то уж и не все, пожалуй, разглядишь. Ольга училась, старалась, была отличницей, страшилась тети, не устававшей повторять, что если в семиклассном аттестате у нее будет хоть одна оценка “удовл.”, то отправят ее пасти колхозный скот и зарабатывать трудодни. Жизнь никак не хотела возвращаться в нормальную колею – муку все еще считали чашками да стаканами, вся еда шла на порции, на щепотки, и хлеб, когда был, делили как просфору – чуть ли не по крошкам. Едва обзавелись коровенкой – так ее украли, когда дядька Лавр перестал спать в хлеву. Похоже, кто-то из своих навещал, из знакомых, потому что собака не подняла тревоги, и дядька ее чуть не убил – Ольга собой загораживала. В общем, снова настала черная полоса. В школу она брала с собой два заскорузлых драника с шелухой. Хлеб с салом ели на переменах только дети колхозных начальников. После занятий стрелой летела домой, чтобы впрячься в хозяйство. Как стаивал снег, ходила к тетке Антонине на Глиняную горку. Тетка Антонина делала кирпичи. Она была совсем уж голь, по теплу жила в шалаше, а в холода бывший кузнец Митрохин пускал ее в колхозный хлев. “Эх, – говорила тетка Антонина, с нечеловеческой натугой мешая глину. – Олюшка-Оля!.. Единственное для нас спасение – кирпичи делать! Люди купят за какие-то мелочи – и хорошо!..”
Школа кончилась. Ни одной оценки “удовл.”
в аттестате не оказалось, но все равно все понимали – теперь нужно ей идти работать в полную силу, поддерживать семью. Однако дядя, покряхтев, решил, что раз она такая умная, то нужно учиться дальше, а поскольку здесь учиться негде, то придется уехать, а раз она уедет, то одним ртом станет меньше, и тогда они тут сами как-нибудь прокормятся.В Москве у троюродного дядьки Василия была комната восьми квадратных метров. Две ночи они с его младшим сынишкой Борькой спали на сундуке, крепко обнявшись, чтобы не упасть, а на третий день дядька Василий взял ее за руку и повел искать учебу с общежитием. И все сложилось самым лучшим образом! Правда, ни метрики, ни паспорта у нее не было, но деревенский дядька Лавр прислал вымоленную в сельсовете подходящую справку, Ольга сдала экзамены на пятерки, поступила в медучилище и получила стипендию!
Весной сорок первого года она узнала, что снова в деревню на дядин адрес пришло письмо. Мама сообщала, что переписку им разрешили – большое счастье, хоть, конечно, писать тут уже особо некому, да и читать тоже… Что обещают вот-вот отпустить и даже, возможно, амнистировать. Тогда могли бы они вернуться в Белоруссию, в свою деревню Якушонки. Но она знает, что колхозники устроили в доме контору, и скоро он сгорел по их неосторожности. То есть жить им негде, а строить новый дом некому и не на что. Поэтому они уж лучше останутся здесь, на Урале…
Ольга в ту пору сдавала выпускные экзамены в училище и готовилась к поступлению в мединститут. Она все прикидывала, как выкроить времени и денег, чтобы навестить маму и сестер, – но вдруг загудела земля подземным гулом, с хрустом стронулись пласты истории, зашевелились, пошли – чтобы размять, расплющить, размазать миллионы и миллионы людей!.. – и вместо того чтобы ехать на Урал, она была зачислена медсестрой в полевой медсанбат.
Уже в начале июля их привезли куда-то под Тулу, поселили в казарму, частично обмундировали. Поначалу она получила солдатские штаны, тяжеленные ботинки сорок четвертого размера и обмотки к ним. Оказалось, однако, что обмотки несовместимы с простыми солдатскими штанами. Тогда взамен ей выдали защитного цвета галифе. В свою очередь, с обмотками и галифе никак не гармонировал серый плащик – вместо него ей пришлось облачиться в какую-то засаленную куртку. Гражданская вязаная шапочка тем более не сочеталась с казенным обмундированием, и на смену ей явилась пилотка. Пилотка тоже была велика, то и дело съезжала на самые глаза.
– Значит, так, – сказал старшина Можный, насмешливо озирая их строй. – Я как понимаю…
Он еще раз внимательно осмотрел каждую из тридцати пяти девушек. У половины из них обмотки уже размотались и конфузно сползли на шнурки ботинок. Лица испуганные, жалкие.
Можный вздохнул.
– Я так понимаю, – мягко сказал он. – Скоро вы шух-шугель отсюдова – и станете медсестрами. В атаку бегать вам не придется. Ваша забота другая – раненого бойца обиходить. И вернуть в строй. Верно?
– Верно! – пискнул кто-то с левого фланга.
Старшина недовольно насупился.
– Разговорчики! В армии рот разевает только тот, кого спрошено. Ясно?
Теперь никто и не пискнул.
– То-то… Вот, значит… Но!.. Как есть вы теперь военнослужащие, то и выглядеть должны браво, по-военному, чтоб фашист одного вида вашего боялся! Стало быть, первым делом научимся мотать обмотки… Но главное – вы должны знать оружие. Потому хоть и медсестрами будете, а еще бабка надвое сказала, как дело повернется. И не придется ли вам взять винтовку в руки!.. Поэтому – знать ее, родимую, как отче наш! Ночью разбудят – ну-ка, боец, что такое мулёк? или, к примеру, антабка! От зубов должно отскакивать! Для решения поставленной задачи дрючить вас буду, как цыган того медведя на ярмарке!.. – Он приосанился и свел брови. – Кто изучал винтовку Мосина образца тыща восемьсот девяносто первого!.. косая черта… тыща девятьсот тридцатого годов! – шаг вперед!