Победителю достанется все

Он сел и обхватил себя руками в новом приливе блаженства. Я, думал он, это — я! Я — это я! Вот это тело — я. В нем я живу, я здесь. Выходит, он человек, один из многих, со своей собственной жизнью, которая принадлежит только ему, это его исконное право, которого никому не отнять. Как все просто, как естественно — а он и не знал. Может, в своих стихах он пытался сказать именно об этом, правда туманно, но будто бы уже зная? Пока что он не сумел выразить это по-настоящему. Ничего, дайте срок, он обязательно сочинит стихотворение получше. Может быть, даже не одно. И расскажет о том, что значит — ощутить себя. Ведь большинство-то людей этого не знают. У них в семье, пожалуй, не знает никто. Ощутить себя и благодаря этому увидеть все вокруг, всю жизнь — вот о чем он попробует написать. Прямо завтра же и качнет. Купит толстую тетрадь и будет заносить туда все, что с ним произойдет. На первых порах, просто для тренировки, а со временем замахнется и на большее. Перед ним долгая дорога. Только ничего плохого в этом нет, наоборот. Он смотрел вперед без страха.

Нежданно-негаданно Фогтман обнаружил, что его жизнь переплелась с войной, которая шла совсем в другом полушарии и, по сути, была ему глубоко безразлична. Цели воюющих сторон, их заявления и оправдания его не интересовали; для него это была война, в которой решалось, сохранит ли он зыбкую перспективу получить миллионный барыш или же у него на шее повиснут новые долги — ни много ни мало еще миллион четыреста тысяч, — и этот непосильный груз утянет его в бездну. Попытка отказаться от заирской сделки разбилась о хладнокровное сообщение Оттера, что он уже поместил свои векселя в банки и не может трубить отбой. А когда Фогтман в этом усомнился и занервничал, Оттер, как и следовало ожидать, объявил, что он сам своим промедлением довел себя до жизни такой. И подходящее утешение Оттер тоже держал наготове: эта война будет непременно выиграна — ведь Запад не допустит, чтоб ее проиграли. А после сразу же начнется экономическая санация Заира, и тогда их сделка, конечно же, состоится, иначе и быть не может.

С военной точки зрения положение день ото дня ухудшалось. Силы вторжения оперировали вблизи мобутовских базовых лагерей, и правительственные войска испытывали серьезнейшие трудности с материальным обеспечением: приходилось снабжать их по воздуху или добывать продовольствие непосредственно у местного населения. Оснастка и вооружение у них были неудовлетворительны. Не хватало запасных частей и горючего, топографических карт. Целая эскадра французских истребителей типа «Мираж», которая раньше на военных парадах демонстрировала военную мощь Заира, оказалась не готова к боевым вылетам. Правда, правительственные войска имели покуда над противником численное превосходство, но среди необозримых просторов саванны с ее более чем двухметровыми травами неповоротливые мобутовские части не могли тягаться с мелкими, зато стремительными отрядами противника. Потери были велики, боевой дух у солдат равен нулю. Многих офицеры приковывали к машинам — в самом прямом смысле — цепью с висячим замком, иначе при первом же соприкосновении с противником они разбегались кто куда. В Киншасе поговаривали, что на одном из аэродромов южнее столицы Мобуту держал наготове четырехмоторный реактивный лайнер для себя, своих родичей и приспешников. «Пятая колонна» все чаще заявляла о себе ночными террористическими актами. Но внезапная гибель может нагрянуть и совсем с другой стороны. Возможностей для этого сколько угодно — новые повстанцы, бунт мятежного племени баконго, неминуемый крах владычества мобутовской клики, которого даже белые коммерсанты в Киншасе ждали не без злорадства. Наверняка их слишком часто унижали, шантажировали, выпроваживали за дверь. Заставляли подолгу сидеть в приемных чиновничьей бюрократии. А три года назад экспроприировали и теперь вновь заманили в страну возвратом разоренных фирм.

Ни одна из газет даже не подозревала о частном интересе Фогтмана, а война-то шла за его деньги. И похоже, он терпел поражение. Тщетно названивал Оттеру, тот снова был в отъезде, словно к нему все это не имело касательства. А вдруг он продал векселя еще какому-нибудь банку? Но ведь и тогда надо было принимать в расчет, что Заир не заплатит, не сможет заплатить, а значит, они вернутся, в том числе и те три, за которые Фогтман поручился своей подписью. Он догадывался, что счета Оттера окажутся пусты и векселя в конечном итоге придут к нему. Он был последним звеном цепи. И за него будут цепляться. А вот подпись Оттера на его векселях банки, как видно, ни в грош не ставят.

Иногда, оставаясь один, он громко чертыхался. Но хватало его ненадолго, брань быстро сменялась унылым, сконфуженным молчанием, потому что, сколько бы он ни пытался свалить вину на других, виноват в конце концов был он один. Да что же я, собственно, за человек, думал он, как я позволил дважды обмануть себя?

Самого Фогтмана политика никогда не интересовала. Не имела к нему касательства. Но теперь, угодив в ее гущу, он понял, что это за игра. Знакомая и все равно жуткая, как вилка его одноклассника Хайнца Вольвебера, которая целилась ему в тарелку и утаскивала оттуда мясо, как вольвеберовский удовлетворенно жующий рот, в котором это мясо исчезало. Так оно и есть, так и есть. Господи, неужели они не видят?

Потом, совершенно неожиданно, все-таки случилось кое-что, вновь подавшее ему надежду. Его мольбы, кажется, были услышаны. Пошатнувшийся Заир получил военную помощь.

Узнал он об этом однажды воскресным утром на квартире Катрин и Дорис, где после долгого перерыва впервые опять заночевал. Дорис куда-то уехала с Отлем, и он провел у Катрин несколько вымученный и тоскливый вечер. Между ними давно уже не было прежней пылкости, хотя оба очень старались заглушить растущую скуку и охлаждение.

С радостью он уехал бы к себе, но ведь она обидится, а перспектива одинокого воскресного завтрака в неприбранной комнате его не привлекала. У Катрин тоже испортилось настроение. Она пожаловалась на головную боль и — после недолгих рассеянных ласк в дверях ванной — принялась намазывать лицо ночным кремом, хотя знала, что он этого не терпит. Он смолчал и постелил себе на пустующей кровати Дорис.

Погасив свет, они еще немного поговорили.

— Ты какой-то пришибленный, — сказала Катрин. — Что случилось?

— Неприятности в фирме. Ты тут ни при чем.

— Очень даже при чем. Я ведь вижу...

Фогтман запротестовал, извинился за свое дурное настроение. Она как будто бы успокоилась, ласково пожелала ему доброй ночи. А через несколько часов он проснулся, накинув купальный халат, прошел в тесную гостиную и сел в кресло. Что, собственно, изменилось? Отчего ему больше не было удачи? Уже которую неделю все, за что бы он ни брался, валилось из рук; видно, лучше вообще отказаться от борьбы, ничего больше не предпринимать. Закрыть глаза и будь что будет — может, вот так и надо? Прекратить борьбу и просто жить, но как раз этого он никогда не умел. Жить. Было одно только ожидание, вечные попытки наконец-то очутиться там, где истинная жизнь. И вот он сидит здесь, и это — жизнь. Снова ляжет в постель, уснет — и это тоже жизнь. Приятно впасть в такое уныние.

Утром — Катрин плескалась в ванне — он включил кофеварку и под бульканье кипятка слушал радио. Последние известия. Террористы, которые три дня назад прямо на улице застрелили федерального прокурора Бубака и его шофера и смертельно ранили сопровождающего полицейского, до сих пор не схвачены. Награда за поимку — двести тысяч марок, ровно столько он выплатил Оттеру в качестве задатка под векселя. Убийцы на тяжелом мотоцикле остановились у светофора рядом с автомобилем Бубака и, когда вспыхнул зеленый сигнал, скосили всех пассажиров из автомата. Что ж, раз такое возможно, виновато само государство, и, значит, скоро все развалится.

Не моя забота, подумал он, не моя забота. Террористы по крайней мере профессионалы, свое дело знают. Ничем не хуже мафии. Теперь на очереди всегдашние зануды из области политики, экономики и культуры. Не моя забота, не моя забота. Но кофе был готов, а в холодильнике нашлись кефир, ветчина и даже грейпфрут. И вдруг он просто не поверил своим ушам, случилось чудо: по просьбе короля Марокко Хассана президент Франции Жискар д'Эстен перебросил на самолетах французских ВВС в Заир, в район военных действий, полторы тысячи марокканских парашютистов. Еще тысяча пятьсот десантников находились в Марокко, готовые в любую минуту вылететь в Заир. Через постоянный воздушный мост было налажено материально-техническое снабжение районов боевых действий. Французские и бельгийские военные советники помогали заирским правительственным войскам организовать службу тыла. Сенегал и Египет также предложили Заиру свою поддержку. Контрнаступление, начатое мощными воздушными налетами и ракетными ударами по позициям противника, как будто бы всюду успешно развивается.

— Ты что так кричишь? — спросила Катрин. Закутанная, точно бедуин, в огромное оранжевое полотенце, она выросла на пороге.

— Я выигрываю войну! — ответил он.

На другой день как из-под земли вынырнул Оттер, позвонил ему в контору:

— Ну, что вы теперь скажете? Месяца не пройдет, и этой катавасии конец. Тогда ваш банк сможет предъявить ваши векселя в Киншасе. А я, как только возобновятся морские перевозки, немедленно отправлю эти треклятые ящики.

— Куда вы запропали? — спросил Фогтман.