Победителю достанется все

Толчея, беспокойство, усталость в торговом зале, ругань и крики в подсобках, возле конторы — жиденькие группы «мятежных» сотрудников с сигаретами во рту; надоедливые покупатели, спрашивающие давно распроданный товар; магазинные воришки, которых устало гонят прочь, а порой и не трогают; пьяницы с сумками, полными бутылок; пенсионеры и пенсионерки из дома престарелых, приобретающие по дешевке лакомства, вредные для зубов и желудка.

А управляющий между тем объяснял давнему клиенту, что хорошие вина и дорогие спиртные напитки из распродажи изъяты, их отправили в центральный магазин, в Мюнхен. Нет-нет, здесь ничего не осталось. Груз ушел еще утром. За этим проследил лично шеф. Шеф, хозяин, банкрот или как его там — он появлялся везде и всюду, стараясь внести хоть какой-то порядок в хаос распада, что-то записывал, отвечал на вопросы, отдавал распоряжения, кидал две-три фразы возмущенным сотрудникам и, как правило, вскоре спешил на другое пожарище, однако при всей горячке производил впечатление человека спокойного, уравновешенного и словно бы близкого к цели; а ведь он, несомненно, до последней секунды всеми правдами и неправдами пытался предотвратить то, что сейчас происходило. Он был деловит и вежлив, внимателен и в меру терпелив, и будь у него сейчас такая возможность — он бы любую из банковских шишек на свою сторону перетянул. Даже теперь, когда он был конченый человек и все знали об этом — и банки, и важнейшие поставщики, которые прекратили отгрузку товара, и, вероятно, еще кто-то третий, исподтишка затягивавший петлю, которая удавит его, пусть не сразу, но через неделю, через месяц, два, три, то есть в скором времени.

Ведь уже который день Фогтмана терзала налоговая инспекция. Ревизоры часами допрашивали его, и он, сидя среди ужасающего беспорядка в окружении выдвинутых картотечных ящиков и раскрытых папок с корреспонденцией, вдруг сообразил, кто навел финансовое управление на мысль, что последние два года с бухгалтерией у него не все благополучно: скорей всего, Урбан. Этим последним ходом Урбан окончательно ставил ему мат. Урбан взорвал сейчас мины, которые сам же в свое время заложил. Он явно был в курсе дел фирмы, потому что имел осведомителей, платных, подкупленных информаторов, может, среди них был и Кирхмайр, который теперь тоже удрал в кусты, занял новый, надежный пост, чтобы оттуда полюбоваться, как все тут пойдет прахом. И действовал Урбан заодно с Хохстраатом или по его заданию. Ведь на следующей неделе должен был начаться процесс против Хохстраата; если же фирма обанкротится — до начала или в ходе судебного разбирательства, — он не сможет продолжить процесс, так как истцом выступала фирма, а не он лично, да и все следы безвозвратно канут в пучину банкротства. Хохстраат, Урбан, Кирхмайр — мошенники высшего класса. А кто он? Шут? Сумасброд?

Ладно, остается разыграть эту карту. Сумасбродство — его джокер, ухмыляющийся, выряженный в шутовское платье. Вылитый Оттер в благодушном настроении.

Он позвонил Оттеру и долго с ним говорил, приветливо, непринужденно, наивным тоном, словно показывая открытые, безоружные ладони, и мало-помалу заметил, что недоверие Оттера и опасливая нерешительность пошли на убыль. Нет-нет, ничего определенного он не требовал, хотел только возобновить контакт и немножко поболтать. Лучше побеседовать друг с другом и поискать свежих мыслей, чем упрямо отмалчиваться. Ведь надо полагать, все было корректно, только сложилось не в его пользу, вот он и вынужден нести ответственность за три векселя, у самого-то Оттера денег не оказалось. К его большой неожиданности, как он признал.

— Как ни жаль, но у меня и сейчас их нет, — сказал Оттер. — Они накрепко завязли в том инвестиционном фонде, поскольку бурения в Канаде пока безуспешны.

— Тут мне бы следовало вас предостеречь, — сказал Фогтман дружелюбным тоном, причем нимало себя к этому не принуждая.

И Оттер расхохотался, сердечно, с облегчением:

— От этого все равно не было бы проку.

— Не надо мне было вас слушать. А вот вам меня надо бы. Мы оба только бы выиграли, — рискнул ввернуть Фогтман. Он сказал об этом так, будто вспомнил глупость, которую они совершили вместе, и опять услыхал смех Оттера.

Я его убью, подумал он, но не сейчас. Сейчас надо идти дальше по следу, на который я вышел, И он сказал:

— Два мошенника вроде нас вечно сами себя оставляют в дураках.

— Да вы же выкарабкаетесь, — сказал Оттер, который, похоже, искренне забавлялся, и он какой-то частью своего существа — не рассудком — подхватил шутку:

— Конечно, сорняк не вянет. И инсектициды пока при нас.

— Да. При нас. К сожалению и слава богу. Я, конечно, не отчаиваюсь. И о вас помню. Хочу кое-что провернуть. Если дело выгорит, вы тоже свое возьмете.

— Обсудим, а?

— Обсудить можно. Но вы знаете, никаких претензий.

— Разумеется. Просто вы в свое время говорили о партнерстве и будущих проектах. Вот это я, собственно, и имел в виду.

— Ну что ж, — сказал Оттер — Только я послезавтра уезжаю. Марокко, Сенегал, Центрально-Африканская Республика, Судан. Ознакомительная поездка по заданию моих американских и бельгийских компаньонов. Само собой, проведу переговоры и по нашему делу. Через два месяца вернусь.

Фогтман закрыл глаза, тщетно стараясь что-нибудь придумать. Два месяца — это яма, которую ему не перепрыгнуть. Да Оттер и после опять улизнет. Надо прищучить его сейчас. Прищучить!

— Жаль, — протянул он. — Кстати, вам кланялась Катрин. Спрашивала о вас. Нам бы давно пора снова встретиться втроем. Провести вечерок.

— Непременно, — заверил Оттер, — непременно.

— Где же вы еще побываете?

— В Марракеше, Дакаре, Банги, Хартуме и, может, отдохну недельку в Египте. Хочу глянуть на пирамиды и могилы царей в Луксоре.

— Сказка, позавидовать можно, Прямо хоть не рассказывай Катрин, а то ведь сбежит от меня.

Оттер рассмеялся. Сыто и самодовольно.

— Ладно, скажусь ей вашим партнером, тогда толика вашего блеска падет и на меня.

— Извольте, — хохотнул Оттер, — и кланяйтесь ей от меня.

— Серьезно, я непременно должен поговорить с вами до вашего отъезда. Дело вот в чем. Я сейчас коренным образом перестраиваю свое предприятие. И тут возникают кой-какие сложности с финансированием. Мне действительно необходим ваш совет. Два месяца — чересчур долгий срок, волей-неволей придется искать иной путь, а я в общем-то не хочу.

— А о чем речь, — спросил. Оттер.

— Я полностью отсекаю мюнхенскую фирму от фабрик. И кроме того, в перспективе намерен освоить новый профиль.

— У вас трудности?

— И да и нет. Кризис. Правда, с интересными перспективами. Охотно все вам расскажу. Может, выкроите часика два?

Вместо ответа донесся неразборчивый сердитый звук. Потом все умолкло, я сердце Фоггмана бешено заколотилось в предчувствии, что все его чаяния вот-вот рухнут.

— Слушайте, — сказал Оттер, — если завтра в одиннадцать утра вы приедете ко мне в Кёнигштайн, я выкрою полтора часа.

Он еще посидел немного, потом тяжело встал и вышел в приемную, где фрау Эггелинг занималась уборкой. Ревизоры ушли час назад и, судя по их намекам, отзыв представят весьма неблагоприятный, а значит, его ждет высокая доплата. Но это случится не сегодня и не завтра, ну а все, что произойдет позднее, для него сейчас почти нереально.

Когда лифт поехал вниз, он почувствовал себя плохо, и даже когда вышел на улицу и глубоко вздохнул, лучше не стало. Его шатало от слабости, сердце отчаянно колотилось, а сил не прибывало, и он брел по стенке, чтоб прислониться, если будет вовсе невмоготу. Надо идти, дышать поглубже. Не ложиться же прямо тут, на дороге, надо идти, медленно, шаг за шагом.

Споткнувшись о выбоинку, он свободной рукой уцепился за край стены. Надо постоять. Вздох! Взгляд на витрину! Там что-то есть. Вертится. В самом деле, вертится. Гигантский перочинным нож в красной с серебром оправе, на вращающейся тумбе. Нож медленно выщелкивал из себя большое и малое лезвия, открывалки для банок и бутылок, ногтечистку и раскрытые ножницы, потом снова вбирал этот арсенал в свое серебряно-красное нутро. Я все могу, как бы говорили движения шестирукого механизма, я все могу. Против меня не устоит ничто. Фогтман ждал. За спиной шумела улица, мимо, не замечая его, шагали прохожие, будто он находился в каком-то ином мире. С тупым и грозным упорством нож, точно краб клешни, вновь и вновь растопыривал свои инструменты. Фогтман опасливо отвернулся и пошел прочь.