Поцеловать небеса. Книга 1
Шрифт:
Ответа я ждала в страхе, что вообще его не дождусь. Почтальон ходил мимо нашего домишки два дня. От отчаяния я принялась за выпивку, много курила и все смотрела в окно, за которым лег первый легкий снег. Домик угрюмо наполнился сыростью, холодом и тягостной тишиной. Дочка учила уроки. Я придвинула обогреватель прямо к ее ножкам, остальное пространство обогреть было нечем. Я не умела растапливать печку, и мы сидели в холоде до вечера, ждали маму, которая и растапливала печь мелкими дровишками, честно говоря, не греющими ничего… Но мысли материальны… И на третий день нам пришла телеграмма: «Буду второго января. Жди. Веня».
От такого поворота событий словно подтаял снег за нашим окном. Мне увиделась веселая капель, пение
Глава 21
А тем временем за ноябрем потянулся серебристый декабрь… Мама, по-моему, не хотела, чтобы мы уезжали, и принялась отчаянно мотать мне нервы. Дочь преданно заглядывала в глаза, верила, что где-то там, далеко-далеко отсюда мы обретем, наконец, покой и счастье. Я уже не верила ни во что. В меня, непрошенными гостями, вошли и поселились: паника от долгого ожидания возле окон и заборов, страх от постоянной нехватки денег и продуктов, омерзение от выпивок и Ленькиных нелепых домогательств.
К концу декабря я начала собирать кое-какие вещи, с тем разумением, чтобы они вошли в грузовую ГАЗель. Из крупного это были: телевизор, два кресла, диван и столик. Я совершала все действия машинально, а внутри меня рвалось и металось нелепое, как вся моя жизнь: «Я устала! Я больше так не могу!». И когда я вновь и вновь вспоминала о той поездке на МАЗе, волосы начинали шевелиться на моей голове. Как можно было решиться на подобное, и было ли это на самом деле?..
Венька приехал вдруг, к обеду, тридцать первого декабря. Как он потом сам признался, загадал, что если я встречу его пьяной, он немедленно развернется и уедет обратно. Но, на мое счастье, я не успела еще даже пригубить. Он привез сладкий подарок дочери, а нам с мамой бутылку шампанского и коробку конфет. И там, тогда, он, безусловно, был сказочным принцем, прискакавшим на белом коне.
Я выглянула в окно и посмотрела на серенькую бортовую ГАЗель, которая должна была увезти нас в счастливое завтра. Это был Новый год, новая жизнь и новые надежды. Мне вдруг показалось, что все еще наладится.
Мы посидели за столом, выпили в меру, поели. Потом Венька уснул, даже не удостоив своим вниманием боя курантов, а мы, взвинченные до предела сбывающимися на глазах надеждами, продолжали куролесить до утра.
Мать несла пьяную ересь, то ли от зависти, то ли от водки. Но это больше не имело никакого значения. Я с гордостью и благодарностью посматривала на диван, где спал мой принц, рыженький, лысоватый, немногословный. И хотелось запеть «Калинка-малинку», весело, нараспев, звонко сотрясая застоявшийся сырой воздух…
В ту ночь мы спали вместе с ним – дочь у стенки, я посередине, он с краю. У нас не было больше спальных мест. Мама почивала в своей «светелке» возле печки. И оттуда до полудня следующего дня, доносился здоровый мужицкий храп. Стоит ли говорить, что я не спала вовсе? Я нежно поглаживала дочкины волосы, шептала ей ласковые слова. Ибо, видит Бог, я делала это все только ради нее и ни для кого больше.
Венька оказался властным человеком. Он лишь отдаленно знал о семейных отношениях, и то – понаслышке, от друзей. Привык говорить и делать одновременно. Если вдруг возникали разногласия, и он гневно и удивленно поднимал рыженькую бровь – плохо дело… Но я приняла правила игры. Слишком велики были ставки.
Мы решили выезжать второго января, так как Венька все-таки напился и был «обесточен» на целые сутки. Наши вещи были давно собраны, оставалось только побросать их в ГАЗель, что являлось делом техники. Венька ничуть не сомневался в правильности своего поступка, чем добавлял нам, такой необходимой тогда, смелости. Мы с дочкой, конечно, побаивались уехать насовсем, в чужой город, но именно побаивались – не более того.
Когда ГАЗелька тронулась, мама печально взмахнула рукой, собака попыталась броситься вслед, но ее предусмотрительно привязали к забору. Растерянная Альфа и пьяненькая
мать оставались совсем одни, без помощи и присмотра в холодной зимней стране, именуемой «безнадега». Мое сердце больно стукнуло, потом еще раз, я крепко сжала Венькину руку, умоляюще посмотрела в его глаза.– Мы заберем собаку?
– Потом приедешь, заберешь. Сначала сами устроитесь. Я помогу. Не бойся, радость моя.
Впервые в жизни меня назвали именно так. Радость моя. Надо же! Кто бы мог ожидать такого от Вениамина?
Он действительно дорожил мною, что сказывалось в каждом его поступке, в каждом прожитом нами дне. Он рассказывал мне про свой город, терпеливо помогал учиться ориентироваться в местной обстановке, познакомил со всеми своими друзьями и соседями. Каждому стало понятно, что я пришла всерьез и надолго. И даже вечно пьяный Гоша Шувалов, Венькин брат, любящий покричать и подебоширить, не отпускал больше сальных шуточек в мой адрес.
– Мы не плейбои! Мы из графьев! – часто выкрикивал он, пьяный в стельку, посиживая на шестиметровой кухоньке, – Ты знаешь об этом?
Плейбои и плебеи было по его разумению одним и тем же.
– Теперь знаю, – устало отвечала я в сотый раз.
На этой кухоньке проходила вся моя жизнь. Там всегда крутился кто-то, либо мать, либо Гошка. Они пытались подчинить меня своей воле и обратить в свою веру.
– Ты чужая. Ты какая-то не такая. Ты навсегда останешься чужой здесь, – так говорила мне Тая, Венькина мать, – Взбей подушки попышнее, как Венка любит. Когда стираешь пододеяльник, почему углы не выполаскиваешь? Его надо вывернуть, а с углов все собрать. На улице вешаешь, а соседи все видят. Тебе не стыдно? Мусор выноси вовремя, Гошка тебе не нанимался…
Я тихо хваталась за голову – «А-а-а!»
Она торкала меня втихую, незатейливо и недоказуемо. Изо дня в день она хотела доказать мне, что я – ничто здесь. Пришла ниоткуда и дорога мне – в никуда.
Несмотря на всю внешнюю обоюдную неприязнь, мы иногда болтали с ней запросто, по-соседски. Во время разговоров тетя Тая не переставала мыть и тереть незатейливую кухонную утварь, улыбалась, переставляла цветы, поглаживала кошек. Она одна вырастила двоих сыновей, потому и отдавала всю себя заботе о своих недорослях, которые до сих пор не удосужились ни жениться, ни подарить ей внуков… Она тщательно выскабливала малейшую грязь в квартире после гошкиных попоек, проветривала кухню, чистила ванную, унитаз и все раковины. После, стирала долго его запачканные вещи, как раньше стирала и Венькины, а теперь учила стирать меня. Вдумавшись, осмыслив всю ее жизнь, я больше не сердилась на Таю. Она научила меня любить идеальный порядок, не бояться генеральных уборок и больших стирок. После жизни в ее квартире я сама стала чище, светлее, трудолюбивее.
Соскучившись по домашнему настоящему комфорту, от счастья, обретенного так внезапно, я, по ее примеру, «вылизывала» все углы маленькой квартирки, чем заслуживала негласное одобрение Таи.
Мебель в нашей комнате была переставлена, стены увешаны коврами, а в угол встала огромная кадка с самой настоящей пальмой, выращенной Вениамином из обыкновенной косточки, полученной когда-то из рук любимой бабушки. Для меня эта пальма была маленьким чудом посреди заснеженных просторов. Подумать только! Настоящее тропическое дерево, затерянное в центральном Поволжье…
У Вениамина было доброе, ранимое сердце, запрятанное под маской грубого мужланистого шоферюги. Его сердце открывалось только мне, и я была ему очень за это благодарна.
Доча моя, Маша, пошла в гимназию с музыкальным уклоном. Гимназия была здесь, прямо во дворе, и я могла видеть из окна, как она выбегает на переменке, или торопливо идет домой после уроков. Я записала ее в класс домры, и Венька помог приобрести нам инструмент. У Манечки получалось играть на трех струнах классические гаммы, а к концу четверти мы разучили небольшую песенку «Добрый жук» для годового экзамена.