Поцелуй ночи

И, возможно, это уже происходит.

Во всяком случае, вниманием таких парней, как говорит Лотта, не разбрасываются.

– Ты так и не сказал мне, - улыбаюсь.

За окном грязной ватой сгущаются на небе тучи. Похоже, Реннвинд не в курсе того, что на свете бывает какая-то другая погода, кроме пасмурной и дождливой.

– О чем именно? – Микке проводит кистью по дереву, а затем отходит, чтобы посмотреть на результат своей работы с расстояния.

– О том, что ты пишешь на руках.

– А, ты об этом. – Он поднимает руки и разглядывает чернильные завитушки над запястьями. – Это песни.

Микке смущен, и ему хочется расправить рукава, но руки заняты кистью и краской.

– То есть, это слова песен? – Я пытаюсь присмотреться к рисункам и разглядеть в этих каракулях знакомые буквы, но они больше похожи на старинные руны или какие-то загадочные значки. – Ты пишешь песни?

– Не совсем. – Микаэль возвращается к покраске.

Я придвигаю ему стремянку и придерживаю, пока он взбирается по ней наверх. У меня хватает такта терпеливо дожидаться пояснения – если оно последует, разумеется.

Молчу. Молчу. Жду. Ждать становится все труднее.

– Это йойк. – вдруг выпаливает он.

– Что? – Гляжу на него снизу вверх.

– Йойк. Саамское песнопение.

– В смысле, народные песни?

– И да, и нет. Эти песни – очень личное.

– Так ты саам? – Интересуюсь я.

Парень замирает с кистью в руке. Вздыхает.

Не понимаю, что такого в этом вопросе. Что я сказала плохого?

Не понимаю, как он реагирует. Смущается? Злится? Обижен?

Микке опускает голову и долго смотрит на меня. Будто что-то ищет в моем лице такое… знаете, когда пытаешься понять, специально тебя человек оскорбил, или просто сам по себе невежда.

– Да. – Его ответ выходит коротким.

– Я что-то не то сказала? – Спрашиваю с сожалением.

– Нет, все в порядке. – Микке натянуто улыбается, и его поза меняется. – Просто я на секунду забыл, что ты не местная. Ты ведь не в курсе, что таких, как я, тут… мягко говоря, опасаются.

– Почему?

Мой вопрос, видимо, кажется ему искренним – теперь Микке улыбается по-настоящему.

– Много лет назад всех саамов согнали со здешних земель, обвинив в колдовстве. Мой дед был шаманом рода, и ему пришлось уйти в горы, чтобы не навлечь беду на свою семью. Мои дядя и отец всю жизнь так и прожили – делая все, чтобы никто не догадался о том, какое у них происхождение.

– А ты?

– А я не скрываю его. Но и не афиширую. – В его голосе звучит что-то невысказанное. – А вот моя мать стыдится того, что ее муж – саам. Просит меня не распространяться об этом, чтобы не накликать бед на семью.

– А песни? – Я киваю на знаки на его руках.

– Песни… - Тихо произносит Микке и бросает взгляд на дверь. Очевидно, не хочет, чтобы услышала тетя. – Иногда я вспоминаю песни, которые пел мне в детстве дедушка. Раз в год отец привозил меня к нему в долину за Черной горой, и там я слышал и видел многое из того, о чем не следует рассказывать, если не хочешь напугать людей. Обряды, секреты целительства, ритуальные песнопения. Теперь, когда в памяти всплывают слова этих песен, я сразу записываю их, а затем прихожу домой и переписываю в тетрадь.

– Ты поешь их?

– Если честно, не пробовал. Боюсь, мама не поймет.

– Хочешь, уйдем к реке, туда, где никто не услышит? – Шепотом предлагаю я. – И ты споешь.

– Хочешь послушать? – Его брови сходятся над переносицей.

– Очень.

Идея о том, что Микке будет петь для меня, кажется забавной и даже романтичной.

– Ты думаешь, что я двинулся умом, да? – Наконец, восклицает парень.

– Что? Нет! – Мне неловко от того, что он мог так подумать.

– Пожив несколько лет в этом городе, многие едут башкой! – Смеется Микке.

– Мы с тобой сейчас башкой поедем от запаха краски! – Предупреждаю я. – Давай заканчивать, и на свежий воздух!

– Да она же почти не пахнет! – Возмущается он.

– Конечно, смотри, сам как захмелел! – Шутливо толкаю его локтем в ногу.

Микке изображает потерю равновесия, а затем ставит банку на полку и спрыгивает вниз, ко мне.

– Осторожно! – Визжу я, когда он хватает кисточку и пытается запачкать мне нос. – Аха-ха, прекрати!

Но Микаэль от моих протестов только распаляется: держит меня за талию, не давая вырваться, и водит перед лицом кистью с перепачканной щетиной.

– Вижу, работа у вас спорится. – Раздается голос Ингрид.

Микке отпускает руки, и я валюсь на пол, зацепив локтем инструменты и коробки со стола.

– Ай!

– Эй, аккуратнее! – Смеется парень, подавая мне ладонь.

Хватаюсь за нее, поднимаюсь, вытягиваюсь по струнке рядом с ним.

Тетя оглядывает нас по очереди строгим взглядом, затем позволяет себе улыбнуться.

– Рада, что вам весело.

– Мы почти доделали. – Рапортует Микке.

– Лихо. – Очертив взглядом результаты нашей работы, хмыкает она. – Молодцы. А я вам тут кое-что принесла.

Только в этот момент я опускаю глаза ниже и замечаю в ее руках две чашки.

– Чай? – Покашливает мой гость.

В прошлый раз ему досталось с этим чаем.

– Кофе. – Ингрид протягивает ему чашку. – С сыром.

– Серьезно? – Микке косится на меня.

– А что? Ты не любишь кофе с сыром? – Улыбается она ему.

Похоже, ей действительно нравится этот парень.

– Но… - Теряется он.

– Твой отец – саам. Я в курсе. – Тетя буквально вкладывает в его руки чашку. – А это традиционный кофе по-саамски. Так?

– Так.

Микке берет чашку, а она достает из кармашка своего фартука ложечку и протягивает ему. Парень принимает ложку и с удивлением пялится на напиток. Я встаю на цыпочки и заглядываю в его чашку: в ней плавают кусочки сыра.

– Откуда вы…

– Я просто хорошо знала твоего отца. – Перебивает его Ингрид.

– Реально? Сыр? – Морщусь я.

– Это вкусно. – Заверяет меня Микке.

– Попробуй. – Тетя протягивает вторую чашку мне.

Я быстренько сдергиваю с рук перчатки и беру напиток. Делаю осторожный глоток. Оба с интересом наблюдают за мной. На удивление, кофе оказывается вкусным, а легкая ореховая нотка, подаренная сыром, придает ему особой пикантности.