Со скоростью сто сорок километровпод музыку ночных французских ветровя ехал из Нормандии в Париж.Откинувшись лениво на сиденье,не в «Жигулях» я ехал – в «ситроене»,московский запоздалый нувориш.Я песни пел, я с Францией общался,в Париж к своим пенатам возвращался,и не понять, откуда что бралось.Я был почти что на верху блаженства,и каждый жест был полон совершенства…Как что-то вдруг во мне оборвалось.Припомнилось, привиделось, приснилось,пригрезилось, и все остановилосьна том углу, где был я юн и слеп,в землянке той, не слишком-то удобной,перед лицом моей фортуны злобнойя выронил из рук свой сладкий хлеб.Грядущего бытья нечеткий профиль:пора считать, да вроде час не
пробил,пора забыть, да как-то не с руки…Что это было, Господи мой Боже?!Нормандия. Апрель. Мороз по коже.Ночной пейзаж. И всё – не пустяки.Не то движенье это скоростное,а может, просто что-то возрастное:все радости – гори они в огне…Когда-нибудь за жизнь свою вторуюя это все, конечно, расшифрую,а нынче это недоступно мне.
Шмель в Массачусетсе
Ну надо же: шмель подмосковныйоткуда куда залетел!А свой пиджачишко посконныйдля пущего форса надел.А свой локоточек протертыйпод крылышко спрятал слегка,а лапкой как будто нетвердойкоснулся живого цветка.Не склонный отнюдь к сантиментам,он словно из ковшика пили с русским как будто акцентоманглийские фразы бубнил.Потом покачал головою,пыльцу утирая со щек…И вновь загудел над травоюшаляпинский чистый басок.
«Когда начинается речь, что пропала духовность…»
Памяти А. Д. Сахарова
Когда начинается речь, что пропала духовность,что людям отныне дорога сквозь темень лежит,в глазах удивленных и в душах святая готовностьпойти и погибнуть, как новое пламя, дрожит.И это не есть обольщение или ошибка,а это действительно гордое пламя костра,и в пламени праведном этом надежды улыбкана бледных губах проступает, и совесть остра.Полночные их силуэты пугают загадкой.С фортуны не спросишь – она свои тайны хранит.И рано еще упиваться победою сладкой,еще до рассвета далече… И сердце щемит.
«На почве страха и тоски…»
На почве страха и тоскирождаются в башке химеры.Я трачу чистые листы,изображая их манеры.Срисовываю их с себя,гляжу на них пугливым оком,как, издеваясь и сопя,они бесчинствуют под боком.И искаженный профиль мойсо стороны всего виднее…Пожалуй, не найти бледнееперед сумою и тюрьмой.
«Через два поколения выйдут на свет…»
Через два поколения выйдут на светлюди, которых сегодня нет.Им будут странными страхи мои,искаженный овал моего лица.Ниточка неразделенной любвивонзится пулею в их сердца.Им будет робость моя чужда,они раскованней будут и злей…Зависть, ненависть и враждавзойдут над просторами их полей.
«Давайте чашу высечем хрустальную…»
Давайте чашу высечем хрустальнуюиз голубого хрусталяпод музыку резца печальнуюв честь ловких пальцев кустаря.Давайте позабудем дерзость вздорнуюна диком береге своем;на чашу глядя ту, на рукотворную,иные дали воспоем.В который раз не зря ж мы души поднялии речь о правде завели…На свете нет заботы благороднее,чем украшение земли.Она нам всем – и первый крик, и матушка,да и последнее жилье.Ах, только б ни кровинушки, ни пятнышкавовеки на челе ее!
Новая Англия
Оле
Новая Англия. Старая песенка. Дождь. И овсянойлепешки похрустыванье.И по траве неизвестного хищника след.Что-то во всем вашем, ваше величество, обликенеповторимое, грустное,что-то такое, чему и названия нет.Времечко, что ли, еще непривычное, облачко,слишком уж низко бредущее,образ ли жизни, рожденный цветком луговым?Или вам видится, ваше величество,непредсказуемым ваше грядущее,или минувшее видится вам роковым?Кто его знает, что завтра отыщется. Может, случится, —надежд увеличится.Кто потеряет, а кто непременно найдет.Новая Англия. Старая песенка. Что ж тут поделаешь,ваше величество:что предназначено, то и стоит у ворот.
«Покуда
на экране куражится Сосо…»
Покуда на экране куражится Coco,история все так же вращает колесо.Когда же он устанет и скроется во тьму,мы будем с прежней страстью прислуживать ему.И лишь тогда, пожалуй, на место встанет все,когда нас спросит правнук: «А кто такой Coco?»
Перед витриной
Вот дурацкий манекен, расточающий улыбки.Я гляжу через стекло. Он глядит поверх меня.У него большая жизнь, у меня ж – одни ошибки…Дайте мне хоть передышку и крылатого коня!У него такой успех! Мне подобное не снится.Вокруг барышни толпятся, и милиция свистит.У него – почти что все, он – почти что заграница,а с меня ведь время спросит и, конечно, не простит.Мой отец погиб в тюрьме. Мама долго просидела.Я сражался на войне, потому что верил в сны.Жизнь меня не берегла и шпыняла то и дело.Может, я бы стал поэтом, если б не было войны.У меня медаль в столе. Я почти что был героем.Манекены без медалей, а одеты хоть куда.Я солдатом спину гнул, а они не ходят строем,улыбаются вальяжно, как большие господа.Правда, я еще могу ничему не удивляться,выпить кружечку, другую, подскользнуться на бегу.Манекены же должны днем и ночью улыбатьсяи не могут удержаться. Никогда. А я могу.Так чего же я стою перед этою витринойи, открывши рот, смотрю на дурацкий силуэт?Впрочем, мне держать ответ и туда идти с повинной,где кончается дорога… А с него и спросу нет.
«Как улыбается юный флейтист…»
Как улыбается юный флейтист,флейту к губам прижимая!Как он наивен, и тонок, и чист!Флейта в руках как живая.Как он старается сам за двоих,как вдохновенно все тело…И до житейских печалей моихчто ему нынче за дело?Вот он стоит у метро на углу,душу раскрыв принародно,флейту вонзая, как будто иглу,в каждого поочередно.Вот из прохладной ладони моейв шапку монетка скатилась…Значит, и мне тот ночной соловей —кто он, скажите на милость?Как голосок соловья ни хорош,кем ни слыву я на свете,нету гармонии ну ни на грошв нашем счастливом дуэте.
«Вот какое нынче время…»
Вот какое нынче время —всё в проклятьях и в дыму…Потому и рифма «бремя»соответствует ему.
«Ах, если бы можно уверенней…»
Ax, если бы можно увереннейи четче в сей трудный момент:расплывчатость чистых намерений —не лучший к добру аргумент.
«Тянется жизни моей карнавал…»
Тянется жизни моей карнавал.Счет подведен, а он тянется, тянется.Все совершилось, чего и не ждал.Что же достанется? Что же останется?Всякая жизнь на земле – волшебство.Болью земли своей страждем и мучимся,а вот соседа любить своеговсё не научимся, всё не научимся.Траты души не покрыть серебром.Все, что случается, скоро кончается.Зло, как и встарь, верховодит добром…Впору отчаяться, впору отчаяться.Всех и надежд-то на малую горсть,и потому, знать, во тьме он и мечется,гордый, и горький, и острый как гвоздь,карий и страждущий глаз человечества.
Рай
Я в раю, где уют и улыбки,и поклоны, и снова уют,где не бьют за былые ошибки —за мытарства хвалу воздают.Как легко мне прощенье досталось!Так, без пропуска, так, налегке…То ли стража у врат зазевалась,то ли шторм был на Стиксе-реке,то ли стар тот Харон в своей лодке,то ли пьян как трактирный лакей…«Это хто ж там, пугливый и кроткий?Не тушуйся, все будет о’кей.Не преминем до места доставить,в этом я побожиться могу…Но гитару придется оставитьв прежней жизни, на том берегу.И претензии к прошлому миру,и дорогу обратно домой…»И сулил мне то арфу, то лиру,то свирель с золотою каймой.Но, заласканный сладким тем бредом,дней былых позабыть не могу:то ли продал кого, то ли предал,то ли выдал на том берегу.