Поэты 1840–1850-х годов

94. К ПОРТРЕТУ ПУШКИНА

В болезненных чертах, страданьем заклейменных, Сверкает пламень дум летучих, вдохновенных, И, трогательно поли высокой грусти, взор Льет, кажется, судьбе таинственный укор. Как звук, умолкнувший нечаянно и странно, Как пламень алтаря, потухнувший нежданно, Певец наш истинный, мгновенно ты угас И скрылся в мир иной, неведомый для нас. Ты был родным певцом великого народа, И голос твой шумел, как русская погода, Был горд и величав, как наши небеса, И в радугах сверкал и лился как роса, И снегу белого был чище, холоднее, Был крепче, звонче льду и стали был острее!

95. РЕКРУТ

Не слон перед людьми ступает горделиво — Валит по улице дородный Митрофан И смотрит на прохожих косо и спесиво, Как будто из дворян. Идет он избоченясь, чоботы в обтяжку, Чамбары вышивные, плисовый кафтан, И шапка набекрень, и полы нараспашку, На шее красный плат. Ну кто же из детин под стать ему годится, Потянется за ним и выйдет наравне? Ему ль не щеголять, ему ли не бодриться, Как деньги есть в мошне! Он рекрут по найму, и много уж задатку Его лихая прокатила голова; Он высватал себе невесту — службу-матку, И взял калым сперва. «Теперь я господин, ведь жизнь моя раздолье! — Он думает отважно. — Что со мной ни будь, А всё мне трын-трава; дай нынче на приволье Порядочно гульнуть!» Гарцует он теперь, наполненный веселья… Сегодня в кабаке он делает потоп, А завтра, не глядя, что он еще с похмелья, Ему вскричали: «Лоб!» И вот уж перед ним открылась жизнь другая: Он должен строго знать часы еде и сну; Обезоружилася воля дорогая, Он будто в полону. Чуть брезжится заря, тотчас иди в ученье. Начальник новобранных, вспыльчивый солдат, Твердит ему шаги, и с тем подразуменье: «Ведь ты наемник, брат!» Со временем он слышит речь гораздо боле, Вдобавок принимает палки и пинки, И жаль ему тех дней, когда он был на воле, Не знал чужой руки. И в мире Митрофан не он один, конечно. Как часто, например, свободой невпопад Рискуя, на аркан супружества беспечно Кидается наш брат! Когда же тяготы восстанут на супруга И ропщет малодушно угнетенный муж, — «Терпи, — ему твердит строптивая подруга,— Коли взялся за гуж!»

96. УЧАСТЬ

В семье своей лиственной, шумной, ветвистой Широкое дерево в чаще росло, Долине бросало свой сумрак тенистый, И высилось гордо, и в листьях цвело. Но вот оно вдруг, не отживши, увяло… По чаще стал прыгать ужасный топор, И то благородное дерево пало И тени прохладной не кинет с тех пор. Обрублены ветви, и сохнет в пустыне, От корня родного далече, оно… Наружность цела, но в его сердцевине Уж порча и гниль зародилась давно. Дышал человек благодатной свободой, На родине милой он счастливо жил; Но мстительный рок прошумел непогодой И радость того человека убил. И грустным изгнанником ныне он бродит, Под сводом далеким, у чуждой реки… Наружно еще на собратий походит, Но сердце истлело в горниле тоски.

И. П. КРЕШЕВ

Иван Петрович Крешев родился в 1824 году в Петербурге, в дворянской семье. Учился он во 2-й гимназии, а затем — на юридическом факультете Петербургского университета, который закончил в 1845 году.

Крешев рано ощутил литературное призвание. В 1840 году несколько стихотворений шестнадцатилетнего поэта было напечатано в журнале «Памятник искусств». Затем оригинальные, главным образом антологические, стихотворения и переводы — с латинского, французского, английского и немецкого языков — стали появляться в других петербургских журналах, большей частью в «Библиотеке для чтения» Сенковского и «Сыне отечества» Краевского.

Окончив университет, Крешев не поступил на службу, намереваясь посвятить себя литературе. Однако материальная необеспеченность и необходимость содержать больную мать и сестру вынуждали его соглашаться на любую журнальную работу. Крешев сделался литературным поденщиком в журналах Сенковского и Краевского, которые безжалостно эксплуатировали его талант и знания; он писал фельетоны, переводил различные статьи и составлял компиляции из материалов иностранной печати, — словом, делал все, вплоть до подписей к картинкам мод (под псевдонимом «Марья Петровна» в «Библиотеке для чтения»). Сотрудничал он и в других петербургских журналах и газетах («Пантеон», «Русский инвалид» и др.), писал статьи по русской словесности для «Энциклопедического словаря».

Недолгая жизнь Крешева прошла в повседневной борьбе с нуждой. В 1858 году Крешев сошел с ума. Из больницы он вышел уже совершенно нетрудоспособным человеком и вскоре, 21 марта 1859 года, умер.

Сборника оригинальных стихотворений Крешева издано не было [65] . При жизни поэта отдельной книгой был напечатан лишь его перевод комедии в стихах Э. Ожье «Габриэль» (СПб., 1853). В 1862 году Н. В. Гербель, хорошо знавший Крешева, выпустил в Петербурге сборник «Переводы и подражания», где собрал рассеянные по различным журналам крешевские переводы стихотворений Горация, Проперция, Шиллера, Т. Мура, А. Шенье, Гюго и других поэтов. Наиболее значительны его переводы из Горация, постоянно привлекавшего к себе интерес Крешева. «Более удачных переводов Горация не было в нашей литературе», — писал Гербель во вступительной заметке к сборнику.

65

В наши дни Вл. Лидин без каких бы то ни было серьезных оснований приписал Крешеву авторство вышедшего анонимно сборника «Опечатки» (М., 1843) (см.: Вл. Лидин, Друзья мои — книги. Заметки книголюба, М., 1966, с. 119–121). Однако ряд фактов противоречит утверждению В. Г. Лидина:

1. Нам известно около 20 стихотворений Крешева, до 1843 года с его подписью опубликованных в различных журналах, но ни одно из них в «Опечатки» не вошло.

2. О принадлежности «Опечаток» Крешеву не упоминает Н. В. Гербель, близко знавший Крешева и составивший «Список переводных и оригинальных стихотворений Крешева».

3. Все стихотворения «Опечаток» датированы и почти все снабжены указаниями мест написания (и того и другого лишены все известные нам стихотворения Крешева). Из этих помет видно, что автор «Опечаток», вероятно, москвич (в Москве сборник и был издан), человек немалого достатка, проведший полтора-два года в путешествии по Европе (он посетил Стокгольм, Копенгаген, Париж, Висбаден и другие города). Никаких сведений о том, что Крешев выезжал за пределы Петербурга, не обнаружено.

4. В художественном отношении «Опечатки» с их неуклюжим тяжеловесным синтаксисом и архаичной лексикой — книга типичного дилетанта, стоящая на гораздо более низком уровне, чем стихи Крешева.

97. ФАВН

Sylvain, qu’avez-vous vu quand vous 'etiez heureux?

V. Hugo [66]

У грота мрачного, забытый, одиноко Стоял пустынный фавн… Плющ пыльный и осока Вкруг бедной статуи печально разрослись; Каштаны дикие узорчато сплелись  Ветвями черными над головою фавна, А в воздухе шумел и падал лист дубравный… Мне жаль тебя, сатир! С лидийских берегов, Одетых лаврами и лозой виноградной, Из хора светлого мифических богов Ты унесен рукою жадной, И осень хладная поблекшие листы Бросает на тебя с туманной высоты. Но ты смеешься, фавн!.. Хранитель козлоногий Сребристо-белых стад, потоков и дубров, Ты украшал собой Лукулловы чертоги, Внимал там звону чаш и музыке пиров. Под сенью портика, сквозь ветви померанцев, Обвитых лентами зеленого плюща, Ты весело смотрел на вольность резвых танцев, Кропимый зернами холодного ключа. Ты улыбаешься?.. В дыму благоуханий, При блеске радужном сидонских хрусталей, Вакханки, скинув с плеч волну кисейных тканей И опустив на грудь душистый ток кудрей, Кружились пред тобой. Безумные восторги Сливались с песнями венчанных гроздьем оргий, А свежий водомет, блестя между огней, Снопами звонкими и жемчуг и алмазы Взвивал из мраморной, цветами полной вазы… Скажи, что, жаль тебе невозвратимых дней, Дней славы квиритов, отваги и свободы, Когда в шумящий Рим, корону царств земли, Стекались дальние народы И на алтарь богов, покорные, несли Амфоры древних вин, плодов и роз кошницы И напоенные алоэм багряницы?.. Ты помнишь ли те дни, когда бесславный Рим, Забыв отцов своих, на сладострастном ложе Покояся, впивал душистой мирры дым, А дикие толпы, в косматой волчьей коже, От севера текли на семихолмый град, И падал великан пред булавой окреплой, И в груды мрачные, одеты ризой пепла, Ложилась роскошь римских колоннад? Так взором вопрошал я хладную статую. Безмолвно голову пред мрамором склоня… Кумир не отвечал… Сквозь ткань дерев густую На фавна упадал румяный отблеск дня, И сумрак голубой прозрачными клубами Спускался медленно над темными дубами… <1842>

66

Сильван, что вы видели, когда вы были счастливы?.. В. Гюго (франц.). — Ред.

98. ДРИАДА

Ты видишь у ручья обломок ивы дикой?.. Засохший этот ствол, повитый повиликой, Был листьями одет; в нем слышались сперва Дриады молодой приветные слова. Но дерево сломил зимы набег нещадный, И нимфа умерла!.. Приют ее прохладный Любил пастух Бион. Полуденной порой Здесь звонкий свой тростник он оживлял устами И нимфу вызывал искусною игрой. Дриада, скрытая душистыми кустами Златой акации, внимала ей не раз. Волшебно-стройная мелодия лилась Как флейты звук, когда под шум живых фонтанов Летит он, сладостный, в тени густых каштанов. <1842>

99. ПОСЛЕДНЯЯ РОЗА (Из Томаса Мура)

Последняя роза цветет одиноко; Завяли подруги ее невозвратно; Закинул их ветер на берег далекой — И нет ей ответа на вздох безотрадный… Не дам я сиротке на стебле томиться, Ронять безнадежно жемчужные слезы: Сорву я бедняжку… пусть ветер стремится, Уносит листочки рассыпанной розы!.. О, если померкнет звезда упованья И милые души исчезнут, как тени, Кто станет беречь дни тоски и страданья, Гость лишний, как роза под бурей осенней? <1842>

100. НАЯДА Эскиз Андрея Шение

Когда в полдневный жар так сладостна прохлада Душистых яворов и листьев винограда, Усталый селянин, вхожу я в темный грот, А там, под зеленью аканта, нимфа вод, Нагая, белая, склонясь на полог дерна, Роняет из кудрей холодной влаги зерна И дремлет, опершись на руку головой, Венчанной тростником и влажною травой. <1843>

101. ОСЕННИЕ ЦВЕТЫ

Бор желтеет над поляной, Вьются по ветру листы… Для чего ж венок румяный На головке носишь ты? Видишь: ива да березы Грустно дремлют у пруда; Лепестками вялой розы Вся усыпана гряда. С жаром лета помертвела Ярких венчиков семья; Лишь нарцисс остался белый На могиле бытия. <1844>