Поэзия Африки

Зимний вечер Перевод С. Шервинского

Милы мне вечера, когда неуверенно робким становится собственный голос, как у детей, или девушек юных, или женщин, живущих воспоминаньем, — страх, сожаленье, тоска, углубленность?.. Милы мне вечера, когда солнце жаждет еще виноградин созревших, но, его настигая, гроздья срывает ночь. Мне вечер такой милее, чем утро, ведь утр я не вижу, — окна мои — на закат; а на другой стороне стена удвоена тенью, горбом на загривке быка. Зимним вечером дождь моросит над кровлями Тананариве, — вспоминается Утрилло [166] . Длинны вечера с дождем; в мурашках озноба даже счастье младенца, мирно сосущего грудь, как теленок, нашедший вымя; озноб и в глазах у старой девы, озирающейся по сторонам. Тананариве, Тананариве! В нежной зелени риса, где, играя, друг за другом гоняются ветер и свет, зарослью кактусов оградившаяся в скалах, пригнувшаяся быком, застигнутым ночью, взметнувшаяся ростком бамбука у воды, в преддверии зимнего вечера, ты выглядишь, как никогда, самою собою. И вся ты — сон, и вся ты — грусть, о гробница из темной листвы, захолодавший дом в сетях из лиан, затрепанных всеми ветрами, ветрами в погоне за дикими вепрями, ревущими возле моих дверей.

166

УтриллоМорис (1883–1955) — французский художник, известный своими картинами, изображающими Париж и его предместья.

Ветер Перевод С. Шервинского

Проникни в пещеру, где бродит ветер, ветер, источник благоуханий зари на пороге вечернем; источник юности рощ у черты окоема за нежностью трав, великолепия солнц умирающих и воскрешаемых им на холмистых грядах. Во сне улови его первое возникновенье, когда он раскинуть готовится как бы побеги лианы, удались на прибрежья видений. Едва народясь, приучает он крылья к полету, как дикая птица, и, забравшись в сады, калечит цветы и плоды. Лиана? Откуда лиана?.. Она оплетает деревья, все — от душистых жасминов, на востоке растущих кустом, до свода раскидистых пальм, до взлета извивных драцен [167] на террасах Иарива [168] ; от тысячи тысяч роз — сердец на зеленых стеблях — до лилий, чьи рупоры не раскрывают гортаней, до сумерек, чтобы выпить росу, до тех бесчисленных, еще безымянных растений, знакомых лишь мне… во сне. От прядей седых, трепещущих на висках у старухи цветами утраченных дней, молящих, как милостыни, поцелуя у края могилы, до длинной ламбы [169] женщины юной, когда свой белый подол волочит она, улыбаясь, и в тумане волнуется легкая ткань. Птица невидимая припадает к лицу твоему, плечи клюет, щекочет затылок, — знакома ль тебе эта птица? О птица ветра, хмельная, в полете нетвердая, как малиновка с перебитым крылом. Легенды, легенды, преданья, преданья… Легенды бесчисленные уводят в пещеру, где взросла та живая лиана, все стволы, все ветви обвившая. Преданья бесчисленные вьются вокруг появленья той птицы бесплотной, той, что вдруг упадет и мгновенно взовьется. Но недавно изведал я две новизны: за дверью моей вихрился влажный ветер зимы, кружился, как дети кружатся, играя в прятки, когда луна приводит осень с гор. Другой был ветер свирепый, он метался, как тур иль кабан, почуявший гибель. «Этот ветер, — я думал, — из леса». Потом был еле внятный уху гул, как в раковине. — Этот ветер, — сказал я, — с океана.

167

Драцена— растение семейства лилейных.

168

Иарив— сокращение от «Тананариве».

169

Ламба— национальная одежда малагасийских женщин.

С языка ночи Перевод С. Шервинского

1

Кожа натянута черной коровы, натянута мокрая, без просушки, натянутая в темени беспросветной. Кем черная корова забита? Умерла, не мычав, умерла, не ревев, умерла, хоть никто не преследовал на лугу, расцвеченном звездами. Натянута кожа на барабан ветров, ваяемых духами сна. Но барабан готов загреметь, едва увенчаются шпажником рожки выпущенного на волю теленка, и он пустится вскачь траву щипать по пригоркам. Будет гудеть барабан, наводить заклинаньями дрему до воскрешенья черной коровы, белой и розовой в реке лучезарного света.

2

Что совершается там, под землей, где далекий надир? Наклонись над колодцем, или рекой, или источником: увидишь дыру, глубину, и в дыре, в глубине, — луну, и самого себя, лучезарного и безмолвного, меж деревьев без корня, и безголосых птиц.

3

Ты дремлешь, любимая. Дремлешь и ты на руках у нее, моя младшая. Не вижу я ваших глаз, отягченных ночью, но знаю — в них переливы жемчужин иль виноградин созревших. Доброго ветра порыв распахнул дверь, складки надулись ваших воздушных одежд, затрепетали пряди волос, клочок бумаги слетел у меня со стола, я нагнал его на пороге. Приподнимаю лицо, в руке — незаконченные стихи. Ваши глаза мигают в лазури, я их называю: звезды.

4

Птица без цвета, без имени крылья сложила и застит единственное небесное око. Садится на дерево без ствола со сплошною листвою, никаким не колеблемой ветром, где никто не срывает плодов, садится и глаз не смыкает. Каких высиживает птенцов? Скоро взлетит с гнезда — значит, вывелись петухи, горланы всех деревень. Петухи одолеют тех, кто поет во сне и кормится зернами звезд.

5

Для бедняков, заедаемых клопами, большими, как небо, для бродящих по миру изгнанников, покинувших город света, для мятежников, для перебежчиков из армии мрака, вставших с земли, — что хотят совершить эти взлеты бесчисленных пальм, чьи листья — как ассагаи [170] , до блеска натертые маслом, неподвижно взметнувшихся выше домов, до предела, где их вершины, звеня голубиными снами, касаются кровли вселенной? Волнуются, давят друг друга, роняют листву, им уже не вернуться к живым, они грудами лягут в звездной пустыне — бессчетными бугорками для нищих, что спят без постелей, для тех, кто одет лишь собственной кожей, пропахшей пылью, для птиц, не свивших гнезда, для всех на свете пернатых.

170

Ассагай— метательное копье, дротик.

6

Вот она, та, в чьих глазах преломляются сны, чьи веки тяжелеют от дремы, чьи ноги окунуты в море, а скользкие руки торчат из воды с горстями кораллов и кристаллов блестящих соли. Их разложит она по кучкам в бухте тумана, тут же станет сбывать морякам, голым и безъязычным, — пока не польется дождь. И станет она невидимкой, и будут приметны лишь космы волос на ветру, словно клубок размотавшийся, да, может быть, зерна той пресной соли.

7

Чернокожий стекольщик, чьих бесчисленных глаз не видел никто, с кем по плечи вровень никто не вставал, чернокожий невольник в стекляшках, могучий, как Атлас, раб, держащий семь небосводов, — вот-вот его унесет река облаков, уже намочившая подол его паня. Тысячи тысяч кусков стекла у него упадают из рук и отскакивают от лба, лба с кровоподтеками от гор, где рождаются ветры. Присутствуешь ты при пытке его каждодневной, при безысходном его труде и агонии, словно впилась в него молния, едва океанские раковины затрубят на стенах востока. Но нет в тебе состраданья, ты и не вспомнишь, как мучиться он обречен всякий раз при крушении солнца.

ЖАК РАБЕМАНАНДЗАРА [171]

Антса [172] Перевод Д. Самойлова

Остров! Остров, имя твое в огне! Никогда оно не было так дорого мне! Остров, ты усладою сердца стал! Остров, имя твое во мне, Мадагаскар! Что за звучанье! Слова плавятся во рту: мед яснейшей поры в таинственности лесов, Мадагаскар! Я впиваюсь в твою девственную и алую плоть с жадным жаром погибающего в зубах света, Мадагаскар! Причастившись невинности всем моим голодным нутром, я растянусь на твоем лоне, как самый неистовый из тех, кто любит тебя, как самый верный, Мадагаскар! Наплевать на уханье сов, на низкий бреющий лет сов, гнездящихся под балками крыш горящего дома! Пусть лисы лижут свои грязные шкуры, провонявшие куриною кровью, кровью в отблесках розовых перьев фламинго! Мы, зачарованные Лазурью, самозабвенно постигаем бесконечную синеву облаков, Мадагаскар! Опьяненье, о, возвышенное опьяненье в нерасторжимых объятьях всех дней и ночей бесконечных веков, Мадагаскар! Я тот самый плясун, который тебя спас из смертельного водоворота судьбы; удержал над бездной твой шаг; кинул всем четырем небесным ветрам истасканный тростниковый мат, где дрожала в прокисшем дыханье воров твоя нагота королевской лозы, Мадагаскар! Ничья, ничья рука не решилась бы распутать узлы и разрушить извечность магического обряда! Только я, похититель, возвратившийся, о Невеста, с ледяных берегов Севера, я, посвященный Солнцу, возлюбленное чадо зари! И на тех, кто плевал мне в лицо, кто названье твое и имя мое волок по навозу и грязи своего языка, на них — на их черепа — обрушится с яростью моя непорочность и беглый огонь предпоследнего грома — на вершину Мангабе [173] ! И с лицом, обращенным к встающей заре, со стопой, попирающей пуп океана, с жезлом, водруженным в сердцевине Юга, я буду плясать, о Возлюбленная, я буду плясать молниеносный танец заклинателей змей — Мадагаскар! Я брошу мой мифический смех в бледное лицо Полудня! Я брошу в лицо созвездьям чистоту моей крови! Я обрушу взрыв твоего благородства на толстый затылок вселенной, Мадагаскар! Но нынешним вечером пулемет вспарывает брюхо сна. Смерть шляется лугами лунных лилий. Огромна ночь земли, Мадагаскар! Кто вострубит опять, Предки, кто вострубит в Антсиву [174] о мире и о единенье? Кто пробудит звучащую кайамбу [175] , Мадагаскар? Здесь трескается узкий круг тюрьмы. И рушатся стены, и все препоны, и все запреты, и глотки всех молохов, и злоречье всех допотопных гадюк. Бессильна хватка горизонтов. И сам небесный свод расколется, Мадагаскар! Приветствую тебя, мой Остров! С границ моих мучений поклоняюсь тебе! Моя десница вознесла до звезд твою красу, Мадагаскар! Плащ на плечах моих: то воля твоего величья. И клятва оному пустила корни в углу обиталища мертвых. Свидетельствуй ты сам, свидетельствуйте, Предки, Мадагаскар! Светлая кровь, впитанная могилами, навсегда освятила красную свадьбу Избранника с Племенем, Мадагаскар! Бесчисленность твоих легенд и обновленье славы лишь в беспредельности нашли предел. Моя любовь определяет бесконечность, и вера определяет время, Мадагаскар! Но что за одноглазые жрецы, глухие к возвышенному зову оракулов, погасили светильник щедрых упований? Кто заставил брызнуть кровь Безумья черным и отравленным ручьем, чтоб запятнать нетронутое горло твое, Невинность? Мы будем рыдать сто лет! Будем рыдать тысячу лет! Плачь, Мадагаскар! Плачь! С вершины холмов падает и протягивается в долинах слепая тень Неправды! Будь проклят, неправедный идол, пришедший, чтобы пресечь безумным жестом порыв молодого побега, полет желтеющего колоса! Плачь, Мадагаскар, плачь! Опустошатся завтра житницы Надежды. Опустошатся поля, когда-то полные пыльцы и света. Высокий папанг [176] резко вопит на перекрестке четырех морских ветров. Наши горести кормят воронов, наша юность питает могилы! Плачь, Мадагаскар, плачь! Не взволнует своим кряканьем морщинистые озера Заката эта болотная уточка, преданная жестокости белых песков. В ваших ульях, деревни Востока, смолкнет жужжанье и бормотанье! Ни звука веселья возле оград. Ни одно тело с гибким движением не омоет в укромных источниках целомудренный дар созревания. И ни один, ни один пастырь с пророческим взором не погонит по пастушеским тропам в саваннах вас, медлительные стада Сумерек, к тысячелетнему водопою. Плачь, Мадагаскар, плачь! Печаль погрузила клинок в грудь племени. Ассагай в опьяненье пронзил слепые сердца обольщений, наши брюха, истоптанные богами! В пещерах молчания угасают твои раненые сыны! Плачь, Мадагаскар, плачь! Под властью какого злобного духа пляшут у края лужайки эти варвары, порожденные ночью, женихи на пирах истории! Мы будем рыдать сто лет! Будем рыдать тысячу лет! Вечное проклятье неправедным идолам, обманувшим столь щедрое рвенье! Проклятье, семьдесят раз проклятье! И восплачет женщина, женщина на печальной стезе — восплачет, восплачет, восплачет! Но дабы породить добродетель, она опояшется божественными символами, гордая амазонка среди героинь… Кто расскажет, однако, кто расскажет, Остров, возвышенные сказки Судьбе? И впрямь, кровь циклонов и кровь муссонов — не признаки ль жизни твоей? Мадагаскар! Они отметили твои берега, твои долины и твои нагорья: пурпур, извечно разостланный по королевскому великолепию твоего лона! Минуют мученья, как миновали тысячелетние штормы, вкусившие восемь костей твоего рожденья, благородная Наследница Вод. Твоя прелесть — дитя гроз, твоя мощь — сестра ураганов, твой тотем — орел, сотоварищ молний, Мадагаскар! Ты продлишь, Остров, твой едва потревоженный сон, твой сон божества, тихий сон в объятьях времен, в постели из водорослей и морских брызг. Ты весь, мой Остров, мой любимый край, как дерзкий вызов на перекрестке морей, на схождении Материков! Безумный хоровод пирог в двойном противоборстве течений! Остров! Вкус твоей славы нас кинул в кимнасиумы пяти частей света. Твои верования обуяли нас всей мощью семи преданий, сказочный Остров, Мадагаскар! Ты — несравненный! Твое одиночество, совершенное песнопенье приливов! Неустанно, от века, сливали свои голоса, свои голоса с разнообразным напевом Атлантический, Тихий, Индийский, чтоб славить денно и нощно твои чудеса. Что лепет людской — напрасное карканье воронов! Какие хвалы, Мадагаскар! Какие псалмы, Богиня! Сколько стихий у твоих ног! Сколько мощи в твоих воспоминаньях! Кто мы? Ничто. Но все герои народа утвердили согласие трех океанов, полюбовное соглашение Синих морей, Мадагаскар! Уже тело твое покраснело от наших снов, сплетенных на заре легендарных времен. Покраснело от молчания мертвых: безмолвный обет наших Предков. Покраснело от укусов солнца: бесконечен сон латеритов [177] , Мадагаскар! И сам ты, Остров, попавший в сети пассатов, кажешься красным, Мадагаскар! Нерушимый Маяк над частыми зубцами рифов. Рейд в конце путешествия: зачарованная гавань утра!.. Остров, безумный, безумный творец, ласкающий, лежа на гладкой поверхности, полог минующей ночи в бесконечном ритме планет. В старой болотной траве разъяряется красный рак: прямиком к своему истоку стремится божественная река. Твоя долгожданная доля выплеснется из темных глубин. Крутые повороты дорог выведут на твой исконный путь, Мадагаскар! Вновь расцветут орхидеи вдоль троп Менабе [178] . Розы вновь разгородят красные уступы синих гор. Лесные горлинки Иманга заворкуют веселыми голосами. И появятся зеленые ветки саондры [179] в прекрасную пору весны! Море, не доверяя гвоздичным деревьям Манамбии [180] , объявит вселенское право нескончаемому диалогу! О возрождающееся великолепье Зари — чьи очи поддержат твое сиянье? Кто споет безымянный апофеоз? Ведь будут мертвы пророки, будут мертвы гадатели; задушены гордые мужи; задушены все предтечи; замкнуты уста поэтов! Но кто же, кто же споет? Остров, кто споет Апофеоз Высокого Дня, жгучий итог своего бытия? Кто же, кто же споет? Какой смертный с высоким челом познает чистейший луч Света, желанную ласку, так давно ожидаемый поцелуй, объятья невидимых рук? Одно слово, Остров, одно только слово! Слово, рассекающее молчаньем веревку, стягивающую твою шею. Слово, развязывающее петлю на повешенных с искаженным лицом! В утробе матери заворочается зачатый; в каменных недрах запляшут усопшие. И Мужчины и Женщины, и живые и мертвые, и растенья и звери — все, задыхаясь, узнают друг друга в магических рощах, там, в центре веселья. Одно слово, Остров, одно только слово! Слово, единственное в жизни, первое слово, последнее слово. Слово — словно копье, слово — словно зарница, древнее, как бытие, юное, словно день! Слово чистейшего смысла, чистейшей прозрачности, исконное слово, сотканное из бесчисленных снов! Слово Золотого века, слово над Потопом, слово, что заставляет вращаться Землю вокруг оси! Ярость битв! Крик победы! Штандарт мира! Одно слово, Остров, и ты трепещешь! Одно слово, Остров, и — на дыбы наездник-океан! Слово наших желаний! Слово наших оков! Слово нашей печали! Оно сверкает во вдовьих слезах, в слезах матерей и гордых сирот. Оно прорастает в цветах на могилах, в бессоннице и презренье узников. Остров Предков моих, это слово — мое приветствие. Это слово — мое послание. Слово, бьющееся на ветру, в немыслимой высоте! Слово. Опьяненный папанг, низвергаясь с зенита, свищет в ушах четырех пространств: Свобода! Свобода! Свобода! Свобода! Эхо широким жестом жреца кидает Весть в средоточие горизонтов: Свобода! Перегружена туча. Знамение в радуге. Проходят боги: Свобода! Шествие по земле. Знамения на могилах. Воскресают Предки: Свобода! Преемники Истории, свидетели Голубых времен возрождаются юными: Свобода! Смеется мужчина на рисовом поле; Предок — у подножья Заката; женщина — возле источника: Свобода! Выпрямляется скошенный колос… Зеленеет сухая трава. Изобильны амбары: Свобода! Свищет дитя на тропинках. Зебу в просторах лугов. Телец за оградой: Свобода! Под Священным деревом деревни, алый сок земляники на зубах, невесты ведут хоровод: Свобода! Песнопения наших отцов, плесневевшие прежде в забвенье, вновь сияют в свету: Свобода! Свежие голоса на дорогах, свежие голоса на ветру, свежие голоса в Звездах: Свобода! Забавы сотни стиральщиц на южном Ивондро [181] . Зов Манангарезе: Свобода! Лилейная музыка! Псалмопение уточек на брегах Мангура: Свобода! На склонах Икупа, близ алассурского [182] взгорья, обезумел камыш: Свобода! В лесах Мандросезы [183] возлюбленные из рая поглощают осколки звезд: Свобода! Манингоро [184] багрянеет. Бетсибока [185] ревет. Мананаре [186] в разливе: Свобода! Гром, гром над Анкартрой [187] ! Дочь Синей птицы, обезумев от радости, плачет: Свобода! Молнии ударяют в вершины! О, пробуждение Амбондромбо [188] под басовый гул матерой чащи! Свобода! Горные цепи пламени — плавятся заросли. Воспламеняется девственный лес: Свобода! Кочевник воздевает копье. Колдун приемлет Восход с обновленных пальм: Свобода! Флейта в долине; волопас на взгорье: саванна неистовствует: Свобода! Птица дронго [189] переговаривается с Избранником Лазури: о, небесное пенье! Свобода! Песнопение очага, знак основателя рода, — все это сливается в звуке — Свобода! Ветер дует: Свобода! Небо трепещет: Свобода! Почва дрожит: Свобода! Свобода на тех вершинах! Свобода в этих низинах! Свобода в Хижине! Свобода во Дворце! Свобода на всей земле! Свобода на каждом челе! В бархатистости роз! В соцветье сердец! Свобода над новым городом! Свобода над старым предместьем! Свобода над пылью дорожной! Свобода над мостовой! Расцветший цветок Гесперид [190] , ты рассыпал свои лепестки над всеми краями: Свобода! Свобода! Среди бесконечной радости ты сам, Остров, ты весь с головы до лодыжек — трепетанье Свободы! Остров с королевской осанкой! На восстановленном цоколе твоя статуя из нежного жемчуга: морские раковины и слезы наших снов: Свобода! Остров с лирическим обликом, мы будем петь десять тысяч лет, будем петь сто тысяч лет песню нашего Племени, один заголовок: Свобода! Остров с мистическим ликом, на опушке заколдованного леса, косясь, размышляет корова: Красная битва быков! Расцвеченный знаком пиастра [191] , твой зебу рассекает Западный ветер Символический зверь мычит твое повеленье: Свобода! Остров с обликом сущего, — из девственниц Племени Дзирах [192] вдохновлена тобой. Отзывается раковина: Дзирах поет, Дзирах пляшет: Свобода! Дзирах, чистокровная Принцесса Мангабе, сестра вещей луны! Дзирах с очами радуги! Дзирах поет, Дзирах пляшет: Свобода! Дзирах со сказочным именем, зачатая вместе с солнцем в чудесах твоего Залива! С высоты восьмидесяти сезонов Дзирах кружится, Дзирах кричит: Свобода! Дзирах — образ твоего образа, символ твоей гордости! Изначальный цветок, взращенный в водоворотах. Дзирах любит, Дзирах взывает: Свобода! Многострунная валиха неслыханной песней убаюкивает твой высокий слог. И с уст Дзирах слетают, как листья, твои литании: Свобода! Но в ущелье горы собираются, чтобы тебя восхвалить, провозвестники радости. Идут отовсюду без забот и без клади заложники вольности! Кто восславит твои таинства на алтаре встающего дня! Остров Счастливый и Освобожденный! Салехи [193] будет плясать; Соари будет плясать. Баколи будет плясать. И Вао будет плясать. И Норо будет плясать. Все Племя будет плясать: Свобода! Танец в пяти образах: танец коршуна, танец розы, танец солнца, танец светлой воды и танец огня. Остров Счастливый! Свобода! Но из девушек-танцовщиц ты — единственная, Дзирах, ты — Избранница: из прелести персей твоих поднимается, словно звезда в неслыханном ритме, танец нашего Племени: Свобода! Дзирах, невеста и жрица, в жарком венке; прелесть изначальных времен скользит по бедрам твоим, незапамятный танец, что плясали вокруг Богов зачинатели рода: Свобода! Остров Счастливый! Свобода! Одеянье единственного защитника, невеста на вечернем свадебном пиршестве. Сделанная из шелка и льна, туника без единого шва — единственный покров твоего тела, Остров Счастливый и Освобожденный: Свобода! В бесконечном золоте песчаного берега Две Руки, близнецы, поднимаются, благословляя Лазурь. Моления вырисовываются на огромности неба: мать приносит в жертву любимейшего из сыновей торжеству великого дела, Свобода! Остров Счастливый и Освобожденный, мое имя срослось с твоим, и связь продолжается во владениях смерти, Остров Счастливый и Освобожденный: Свобода! Остров, каждый твой слог — в огне, никогда еще твое имя не было столь дорого мне. Никогда твое имя, Остров Счастливый и Освобожденный, не было столь сладко душе. Свободный Мадагаскар! Вольный!!!

171

Жак Рабеманандзарародился в 1913 году. Поэт, драматург, политический и государственный деятель Мадагаскара. Пишет по-французски. Поэма «Антса» взята из книги «Голоса африканских поэтов».

172

Антса— гимн в честь вождя.

173

Мангабе —название многих гор Мадагаскара.

174

Антсива— раковина (как музыкальный инструмент).

175

Кайамба— музыкальный инструмент.

176

Папанг— коршун.

177

Латериты— глиноподобная кирпично-красная или бурая порода, характерная для некоторых африканских ландшафтов и Мадагаскара.

178

Менабе— местность на западе Мадагаскара.

179

Саондра— лотос.

180

Манамбия— название реки и местности.

181

Ивондро, Манангарезе, Мангур, Икуп(Икупе) — названия рек.

182

Алассур— название деревни.

183

Мандросеза, Итаси, Алоатра— названия озер.

184

Манингоро— название реки.

185

Бетсибока —самая большая река Мадагаскара.

186

Мананаре— название реки.

187

Анкартра— название гористой области.

188

Амбондромбо— название гор.

189

Дронго— порода птиц.

190

Геспериды— в греческой мифологии: нимфы, дочери Атласа, сторожившие сад с золотыми плодами.

191

Пиастр— здесь — похожее на монету белое пятно между рогами зебу. В прошлом таких зебу дарили властителям.

192

Дзирах— малагасийское слово, обозначающее телесное и духовное величие. Поэт олицетворяет его в женском облике.

193

Салехи, Соари(благая), Баколи(фарфоровая), Вао(новая), Норо(приносящая радость) — женские имена.

Навершие реликвария. Народность фанг (Габон). Патинированное дерево. Высота 40 см. Частная коллекция, Канны

ФЛАВИЕН РАНАИВО [194]

Песенка простодушного влюбленного Перевод В. Берестова

Люби меня не так, Как собственную тень: Она с тобой проводит день, А я не прочь Пробыть и ночь. И не как перец: Брюхо он спалит, А голода не утолит. Не как подушку: Ночью вы вдвоем. А днем? И не как рис: Ведь, проглотив его, О нем не помнишь ничего. И не как мед: Он, правда, сладок, Но кто же до него не падок? Не так, как нежные слова, Что прозвучат — и улетят. Люби меня, как сладкий сон: Глядишь — и явью станет он. Люби, как серебро: Оно с тобой всегда, Да и для дальнего пути Надежней друга не найти. Люби меня, как калебас: Пока он цел — стоит с водой. А разобьется — не беда: Подставкою для струн послужит он тогда.

194

Флавиен Ранаивородился в 1914 году. Поэт и собиратель малагасийского фольклора. Пишет по-французски. Стихи взяты из сборника «В ритмах тамтама».

Советы новобрачным Перевод В. Берестова

Одно словечко, сударь. Один совет, сударыня. Я не из тех, кто может надоесть, Как ложечка большой тарелке. Я не из тех, кто рад любой безделке, Чтоб проболтать весь день, как дуралей ручей. Я говорю, как друг, по дружбе, для друзей. Ведь я не расписной сосуд из тыквы, что гордо выставляет свой живот, Я и не лодка, что перевернется, дороги не найдя среди спокойных вод. Злак с человеком сходятся в одном: Тот мыслями богат, другой — зерном. Я не танцую там, куда меня не звали. Я не из тех холостяков, что любят поучать женатых простаков. (Слепец поможет зрячему едва ли!) Вы не глупцы, которых учит кто угодно. Происхожденье ваше благородно. Вы — две воары средь густой листвы, Две лилии бесценных — вот кто вы! Любовь явилась к вам в прекрасный час, Когда никто не видел вас, — Не как слеза, что выжал дым из глаз, Не как зеленый виноград, ребенком сорванный до срока. Храните ж чувство, как зеницу ока. Ведь трижды в год не расцветет авоко, А новолуние бывает в месяц раз. Любовь да не оставит вас. Сладчайшая любовь податливее хлопка, А все ж Ее не разорвешь. Любовь как тропка: Тропа жива, пока по ней идешь. Пусть в вас любовь живет всегда, Как под песком живет вода. Пускай, как мокрая веревка, Любовь супругов скрутит ловко. Возьмем, к примеру, соль: Играет нежность ту же роль. Соль крупная вам зубы повредит. От тонкой соли лучше аппетит, Картошку растолки — она мука, А испеки — она и так мягка. Простыл — согрейся, А устал — приляг. В неделю разлетятся в прах Горшки из глин Амбоанжоба. Любовь и брак как мясо и костяк — Их не разъять уже до гроба. Теперь о ссорах и об их причинах. Причин для ссоры как в песке песчинок! Совет: не походите на щенка, Который от пинка визжит на всю округу. Семейные дела не для всего села. Все на земле чему-нибудь да служит: С москитами болото дружит, Гора — противница туманов, Ленивая вода — приют кайманов, А человек, он разума сосуд. Тебя за храбрость люди чтут, А ты один впотьмах идти боишься, — Так чем же ты гордишься? Семья не птичий двор. Побольше такта: Петух поет — наседка не кудахтай. Натянутые струны не тяните, Гнев попусту на помощь не зовите. Незрелые плоды доводят до беды. Раздор в семье — нарыв на лбу, С ним проклянешь свою судьбу. Соседям не завидуйте напрасно: Чужое платье вам не по плечу. Еще совет подать хочу — Безмерные желания опасны: Кто вершею скребет по дну, Тот тину выудит одну. Пусть мудрость украшает вас: Она при жизни покрывало, Она и саван в смертный час. Кошачьему не подражайте роду, Что любит рыбу, да не лезет в воду, Труд — лучший друг людей. Не ссорьтесь с ним. Не любят нищих и не верят им. Бездельнику позор: В саду он — вор, На людях — попрошайка, А дома — лишний рот. Клянет его хозяйка. Труд человека создает. Пока жена в дому полна хлопот, Муж в поле трудится с рассвета до захода. Трудитесь, забывая про невзгоды. Судьба не улыбнется — бог спасет. Трудитесь, труд вам счастье принесет.