Поэзия Африки

Стихи о будущем гражданине Перевод Ю. Левитанского

Я пришел из неведомой части нации, еще не возникшей. Я пришел — вот он я, глядите! Не для себя я на свет явился, и ты, и он, и они… Все мы — братья. Есть любовь у меня — раздаю ее вам, не жалея. Только любовь, которая мной безраздельно владеет, — ничего иного. Сердце есть у меня и голос, это ваше сердце и голос, — я пришел из страны, не возникшей покуда. О, любви у меня сколько хочешь, и я раздаю ее щедро, любовь, из которой я весь состою. Я! Любой человек и любой гражданин нации, еще не возникшей.

Гимн моей земле Перевод Ю. Левитанского

Кровь названий —

есть кровь названий.

Пей ее, если можешь,

ты, который так их не любишь.

Над городами грядущего рассвет наступает, и в названьях тоска проступает, и Макомию [218] я называю, и Метенго-баламе [219] , и Метенго-баламе — это теплое слово придумано нами, и Макомии нету другой. Я кричу: Иньямуссуа [220] , Массангуло [221] , Мутамба [222] ! И другие названья, звучащие нежно и гордо, мне на память приходят, и я, своей родины сын, их отчетливо произношу, чтобы их красоту подчеркнуть. «Чуламати! Маньока! Шиньямбанине! [223] Намаррой [224] , Морумбала [225] ! — кричу. — Намапонда [226] !» Вместе с ветром, который колышет листву, я кричу: «Ангоше [227] , Зобуэ [228] , и Маррупа [229] , и Мишафутене [230] », — семена собираю и корни тшумбулы [231] и ладони свои погружаю в прохладную землю Зитундо. О, прекрасные земли моей африканской страны, и прекрасные, легкие, быстрые, мудрые звери, что живут по лесам моей родины милой, и прекрасные эти озера, прекрасные реки, и прекрасные птицы небес моей родины милой, и названья прекрасные эти, любимые мною, — на языке суахили [232] , широнга [233] , на диалекте шангана, битонга, [234] на диалекте макуа, хитсуа, на языке африканцев, живущих в Мепонда, [235] Рибауэ, Моссуризе, Завала, Шиссибука и Зонгоэне, на клочках моей милой земли. «Киссимажуло! — в глотках клокочет. — Киссимажуло!» И в ответ им из гущи деревьев микайя откликается зычно: «Аруангуа!» И при лунном сиянье светлейших ночей Муррупулы [236] , и на влажных зеленых равнинах Софалы [237] я тоску ощущаю по невыстроенным городам и кварталам Киссико [238] , и по щебету птиц африканских из Мапулангене [239] , по деревьям, растущим в Массинга [240] , в Мушилипо [241] или в Намакурра [242] , по широким проспектам сверкающим Пиндагонга [243] — по проспектам, которых никто не построил покуда, по домам в Бала-Бала, в Мугазине, в Шиньянгуанине, [244] тем домам, о которых никто и не слышал покуда. О, соленая грудь, цвета пены морской — бухта Пемба, и теченье реки Пунгуэ и реки Ньякаузе, [245] Инкомати, Матола, и напор Лимпопо, ее бурные воды! Ах, Замбези, ее виноградные грозди, что стынут на солнце, и огромные ягоды, что созревают одна за другою, амулеты банту [246] , винограда янтарного груды! И звериный пронзительный голос шанго и импала, [247] нежный взгляд антилопы, чуткий шаг эгосеро, и стремительный бег иньякозо по земле Фуньялоуро [248] , Маазула [249] бессмертного дух на мостах Маньуана [250] , птица секуа [251] , гордо парящая над Горонгоза, рыба шидана-ката [252] в сетях рыбаков из Иньяка [253] , идиллически тихая заводь Билене Масиа, яд змеиный на травах земли той, которой владеет царек африканский Сантака, шипендана певучий напев и звучанье тимбила, [254] плод сладчайший ньянтсума [255] , имеющий вкус терпковатый, сок мапсинши поспевшей, цвет мавунгуа желто-горячий, на губах остающийся вкус куакуа, Ненгуз-у-Суна [256] таинственное колдовство. Как чисты вы, названья времен свободных стволов мукаралы [257] , шанфуты, умбилы, водной глади свободной, и свободных набухших плодов перезрелых, и свободных участков земли, подходящих для празднеств, и свободных участков земли для полночных костров! Я кричу: «Масекезе, Ньянзило, Эрати» [258] , — и деревья макайя ответствуют мне: «Амарамба [259] , Муррупула и Нуанакамба [260] », — и названья, звучащие девственно, я обновляю, и уже африканец без страха сжигает зловещие перья вороньи [261] — и на этом кончается культ божества Шикуэмбо [262] ! И под возгласы птицы, зовущейся шипалапала, зверь кизумба свои пожелтевшие острые зубы в африканские желуди влажные хищно вонзает, пока грянут победную песню свою огневую вновь рожденной луны барабаны.

218

Макомия— город на северо-востоке Мозамбика.

219

Метенго-Баламе —город на северо-западе Мозамбика.

220

Иньямуссуа —город в центральной части Мозамбика.

221

Массангуло — город на севере Мозамбика, на берегу озера Ньяса.

222

Мутамба— река на юге страны.

223

Чуламати, Маньока, Шиньямбанине— небольшие города в центре страны.

224

Намаррой —город в центральной части страны.

225

Морумбала— город в центре Мозамбика.

226

Намапонда— город на востоке Мозамбика.

227

Ангоше— название группы островов по берегам Мозамбикского пролива.

228

Зобуэ— городок на северо-западе страны.

229

Маррупа— город на севере Мозамбика.

230

Мишафутене— город в центре Мозамбика.

231

Тшумбула —одно из многочисленных в Мозамбике злаковых растений.

232

Суахили— государственный язык Танзании, широко распространенный во всей Восточной Африке, в том числе и в Мозамбике.

233

Широнга— один из самых распространенных на юге Мозамбика языков, обладающий письменностью.

234

Шангана, битонга, хитсуа, макуа— диалекты различных областей Мозамбика.

235

Мепонда, Рибауэ, Моссуризе, Завала, Шиссибука, Зонгоэне, Киссимажуло, Аруангуа— названия городов и селений центральной и восточной части страны.

236

Муррупула— город на северо-востоке Мозамбика.

237

Софала— город на востоке Мозамбика, до португальской колонизации отличавшийся высоким уровнем развития культуры и ремесел.

238

Киссико— город на юго-востоке страны.

239

Мапулангене— город на юго-западе, на границе с Трансваалем.

240

Массинга— железнодорожный центр на юго-востоке Мозамбика.

241

Мушилипо— город на востоке страны.

242

Намакурра— город в центральном Мозамбике, по соседству с портом Келимане.

243

Пиндагонг— небольшой город в центре страны.

244

Бала-Бала, Мугазини Шиньянгуанин— названия сельских местностей в центральной части страны.

245

Пунгуэ, Ньякаузе, Инкомати, Матола, Лимпопо— реки в южной и центральной части Мозамбика.

246

Банту— коренное население Центральной и Южной Африки; группа языков.

247

Шанго, импала, эгосеро, иньякозо— разновидности мозамбикских антилоп, встречающихся в окрестностях Иньямбане.

248

Фуньялоуро— город на юго-востоке Мозамбика.

249

Маазул— местное божество.

250

Муньюана— пригород Лоренсо-Маркеса, столицы Мозамбика.

251

Секуа— общее название различных африканских птиц.

252

Шидана-ката— африканское название рыбы.

253

Иньяка— острова на юге Мозамбика.

254

Шипенданаи тимбила —музыкальные инструменты. (В примечаниях вместо Шипендана написано

Шинадана — от верстальщика).

255

Ньянтсума, мапсинши, мавунгуа, куакуа— названия наиболее характерных для Мозамбика съедобных плодов.

256

Ненгуз-у-Сун— местное божество.

257

Мукарала, шанфута, умбила— ценные породы дерева.

258

Масекезе, Ньянзило, Эрати— названия маленьких городов на западе Мозамбика.

259

Амарамба— город на севере страны.

260

Нуанакамба— город на северо-западе Мозамбика.

261

Зловещие перья вороньи. — По африканским поверьям, ворон приносит несчастье.

262

Шикуэмбо— главное божество языческого культа коренных жителей Мозамбика.

Навершие реликвария. Народность бакота (Габон). Дерево, покрытое латунными пластинами. Высота 68 см. Частная коллекция, Париж

Ода живому грузу, погибшему во время пожара на корабле, называвшемся «Cabe» Перевод Ю. Левитанского

Сколько людей погибло?

Те, кто там был, и мы.

I

Был огромен корабль, был, огромен корабль, только он не пришел никуда. Были трюмы полны, были трюмы полны, но они не пришли никуда. Было много кают, было много кают, но они не пришли никуда — на мели оказался корабль. Послушный товар, размещавшийся в трюмах, предназначен был на продажу. И когда огромный корабль Компании сел на мель, пассажиры с золочеными пуговицами на мундирах тут же с бедой смирились. Но вы не печальтесь, матери, не грустите, отцы и братья, невесты скорбящие и печальные сестры, не орошайте слезами разлуки платков своих белых. Корабль Компании, к счастью, был застрахован, и груз этот, в море погибший, тоже был застрахован. Вы, отцы престарелые, не отчаивайтесь напрасно, ибо ущерб сполна возмещен владельцам корабля, чье названье три дня мелькало в газетах и уже никогда не появится больше. У груза живого в трюмах своей истории не было, и поэтому никаких происшествий судовой журнал не отметил. Были там сыновья и братья, черные, белые, желтые и мулаты, женихи, футболисты, почти солдаты, с фотографиями на удостовереньях личности — мундир цвета хаки, ряд пуговиц золоченых, губы, не произносившие слов ученых, глаза, философских вопросов не ведающие — рок-н-ролла любители страстные, самой своей юностью уже прекрасные, и все они дом свой оставили, чтоб однажды, освещенные взрывами рвущихся боеприпасов, утонуть в пучине морской.

II

Кто кричал? Это груз был всего лишь. Кто горел? Это груз был всего лишь. Кто на воздух взлетел? Это груз был всего лишь. Кто исчез навсегда? Только груз. Груз живой израсходовал вскоре последние силы рук горящих и ног, стекленеющих глаз, обожженных ладоней последние силы, поглощенные пламенем адским последние крики перед самым концом. О, живой этот груз до последнего мига боролся под печальные звуки прибоя и легкого ветра, шелестящего в пальмах у стен городских Келимане, головой колотился о стену, и под звуки шагов, доносившихся с палубы верхней, обдирал себе руки до крови, чтоб выйти наружу, а потом уже сдался и уже не увидел пейзажей зеленых, что обещаны были ему, о которых мечтал он когда-то.

III

Плыли в каютах мужчины, плыли в каютах мужчины, плыли в каютах мужчины — этот груз, на воде сгоревший, для продажи был предназначен, и кричал он, страхом охвачен перед кладбищем своим соленым, перед тем металлом каленым. Матери, сестры, отцы и братья, друзья и невесты, плыли они вместе с ними, одетыми в свои мундиры защитного цвета, на которых желтые пуговицы мерцали, словно звезды той ночи кровавой. Плыли в каютах пассажиры, почти женихи и почти солдаты, почти мужья и почти мужчины, и почти еще дети, помнящие еще ясно, как совсем недавно за ящерицами гонялись. И все они до единого жались к стенам, и предсмертные голоса их слились воедино, и это было предсмертное их прозренье, последнее их презренье к огню и дыму, последнее и мучительное мгновенье любви, навсегда отвергнутой и напрасной.

IV

Плыли в каютах парни, юноши плыли в трюмах, плыли почти мужчины. Их старые матери плачут, все глубже морщины на лицах отцов их, друзей и братьев. Окаймленные рамкой черной, с фотографий глядят их лица, и в глазах у них — удивленье, и уже им не измениться. У груза, в огне сгоревшего, в подводных лесах погибшего, истории, собственно, не было.

Африканская пауза Перевод Ю. Левитанского

Огненный шар, окрашенный в цвет моего отчаянья, над морем, над далью синей. Разгадываю в одиночестве значенье каждого жеста и сладость каждого слова, прибоя морского тайну, молчанье вдвоем, сочувствие твоих теплых и бледных рук. Шепчу твое имя, заполнившее собою сумрак вечерний, с восторгом гляжу в загадочные зеленые твои глаза. И перебираю пальцами волос твоих прядь тяжелую, цвета луны, родившейся над морем в вечерний час. Ты здесь или ты мне привиделась? Прикрываю губами глаза твои, ресниц твоих — птиц озябших — касаясь едва-едва.

Прекрасная история, которую я расскажу однажды Перевод Ю. Левитанского

Когда-нибудь я поведаю вам прекрасную историю о белой девушке, здесь родившейся, здесь, на моей опаленной зноем земле. Я расскажу вам о том, что ее улыбка излучала нежность и добротой сияла, глаза ее были ласковы, как обещанье свежего хлеба, а ее молочные руки были белы, как белые флаги мира. Когда-нибудь я поведаю вам прекрасную историю о белой девушке, здесь родившейся: я черный мальчишка худой, а она — сестра моя, я черный грузчик в порту, а она — сестра моя, мне шагу ступить не дают, а она — сестра моя, моя, и твоя, и всем нам вместе — сестра. Когда-нибудь удивительную и прекрасную историю о белой девушке, здесь родившейся, непременно я расскажу.

Пораженье Перевод Ю. Левитанского

Звучанье квартета над нами — все вокруг оживает. Плавное движенье непроизвольно изображает «прощай», неприметная улыбка таит в себе некую резкость. Стены вокруг неприступны, и птица бьется с мольбой о стекло и машет крылами в полете. Шаг подчиняется ритму ударных, и улыбка твоя в двух гранях ночного стекла кажется еще холоднее.

Возвращенье Перевод Ю. Левитанского

Я хочу, чтоб и после был слышен мой голос непогребенный, мужественный, как кинжал. Чтоб исчезла в земле лишь память о жестах незавершенных, а не голос кричащий мой — я буду кричать в набрякшем молчанье утра, в котором зреет грядущий день. И будет ли это страстный мой голос непогребенный или руки мои, спокойно скрещенные на груди, — хочу, чтоб меня услышали, увидели, ощутили мятежным и обнаженным, таким, каков я и есть. Но, став и растеньем даже, я буду тянуться к звездам, а пока я цветок срываю, им пальцы мои пропахли, а глаза мои смотрят в небо, которое не продается, но которое может всякий, даже стоя на четвереньках, над собой всегда увидать. Человек, я сей мир покину, головы своей не склоняя, будет голос мой жить, как волны, что рождаются в море и гибнут, чтобы снова родиться в нем!

Поэма Африки Перевод Ю. Левитанского

На губах моих толстых бродит отсвет сарказма, колонизующего мой материк материнский, и сердце мое отказывается услышать с плоскими шутками смешанный наполовину англо-романский синтаксис новых слов. Они меня любят единственной правдой своей евангельской, мистикой пестрых стеклянных бус и мистикой пороха, своих пулеметов логикой убедительной и оглушают песнями чужестранными, в равной степени чуждыми мне и странными. Они одаряют меня величьем героев своих, официально дозволенных, славой своих «роллс-ройсов» и городов своих каменных, публичных домов своих радостью каждодневною. Они меня тянут к их богу гладковолосому, и на губах моих тает привкус абстрактного хлеба, миллиона абстрактных хлебов. И взамен амулетов старинных, когтей леопардовых, они продают мне благословенье свое и позорную метрику сына отца, никому не известного, сеансы стриптиза, бутылку вина кисловатого, специально для черных белыми предназначенного, фильмы, в которых герой карает предателей и разит дикарей со стрелами их и перьями — поцелуями пуль и газа слезоточивого цивилизуют они бесстыдство мое африканское. Монеты висят у меня на шее, кружки латунные вместо прежних празднеств моих в честь обрядов свадебных, или в честь дождя, или в честь урожая нового. И я понимать начинаю: люди, которые создали электрический стул, Бухенвальд или бомбу атомную, у детей Варшавы отняли детство, придумали Голливуд, ку-клукс-клан, Аль Капоне, Гарлем и так далее, уничтожили Хиросиму, и прочее, прочее — этим людям понять не дано аллегорий Чаплина, ни Платон им, ни Маркс, ни Эйнштейн и ни Ганди неведомы, и что Лорку убили, об этом они не слышали — сыновья чудовищ, изобретших инквизицию, породивших пламя, Жанну д’Арк поглотившее, они распахивают мои поля плугами с маркою «Made in Germany», но ушами своими, от джазовых ритмов оглохшими, не услышат уже деревьев голоса тихого, и по книге небес читать уже не научатся, и в глазах их, наполненных блеском металла холодного, умирают лесные цветы, их цветенье щедрое и лирический щебет птиц их уже не трогает, и порывы могучих крыл над полями ранними, и невидимая скорлупа небосвода синего. Нет, не видят они и борозды эти красные, за невольничьим кораблем на воде лежащие, и не чувствуют, как на пути корабля идущего я при помощи колдовства вызываю яростный гнев костей этих острых, как сабли, уныло пляшущих океанский дьявольский танец, батуке моря… Но на сине-зеленых дорогах, путях отчаянья, я прощаю прекрасной кровавой цивилизации, отпускаю ей прегрешенья ее — аминь! Под тамтамы моих племен, под звучанье грозное, мой любовный клич, словно семя, ложится в темную благодатную почву невольничьих кораблей… В дни равноденствия над родимой землей вздымаю самую лучшую песню народа широнга, и на белой спине наступающего рассвета дикие мои пальцы преисполнены ласки — как безмолвная музыка дротиков и кинжалов племени моего воинственного, прекрасных и сияющих, словно золото, ввысь воздетых в беспокойном чреве моей африканской ночи.